Колдун моей матери

Густые тучи затянули небо, превратив поздний вечер в ледяную пелену. Дождь стучал в окна, словно предостерегая о беде. Алиса – прижалась к входной двери, её тонкие пальцы с белыми от напряжения костяшками вцепились в косяк. Хоть и вчера только было совершеннолетие, она казалась совсем девочкой – золотые волосы, тени под глазами, дрожащие губы. Мать стояла у зеркала, нанося последние штрихи. Красная помада. Слишком алая. Короткое платье. Слишком откровенное. Тонкий шифон. Слишком отчаянный. Алиса сжала кулаки. — Мам... не надо. Он плохой. — Не будь глупой, девочка, – она хрипло рассмеялась, подправляя край теней. – Я две недели голодала ради этого. Жаждала, как умирающий в пустыне... Её пальцы дрожали, когда она снова взглянула на телефон. Одно слово. "Жду." Холодный свет люстры падал на зеркало, отражая лицо матери - неестественно серое, с яркой помадой, словно кровь на снегу. Алиса вцепилась пальцами в дверной косяк, чувствуя, как ком в горле мешает ей говорить. - Мам, он... - голос сорвался на полуслове. – Он, конечно, психолог, но не тот, что помогает людям! Он изучает их, как подопытных. Как кроликов! Мать резко обернулась. В её глазах был стеклянный блеск, который Алиса видела в прошлый раз - пустой, немигающий. - Он понимает меня, - звучало как приговор. - Понимает? Он манипулятор! Ты для него - просто эксперимент! Мягкая материнская усмешка резала глубже ножа, вырывая у дочери тяжелый вздох. - А ты вдруг стала экспертом по мужчинам? Прекрати. Алиса сглотнула. - Он не помогает людям, мам. Он их... разбирает. Как часы. Смотрит, что внутри, а потом выбрасывает. Уголки губ матери дрогнули. - Вот и нашлась знаток мужских душ. Может, ты еще и диссертацию о них написала, что-то я пока не видела её? Алиса стиснула зубы, ощущая, как по спине сбегают ледяные мурашки. Она видела, как с каждым днём мать растворяется — её смех стихает, взгляд пустеет, а в глазах поселилась какая-то странная, болезненная покорность. — Мама... — её голос дрогнул, став вдруг детским, беспомощным. — Он не целует, где больно. Он делает больно. И смотрит, как ты отреагируешь. Её пальцы, только что тянувшиеся к дочери, сжались в воздухе, будто наткнувшись на невидимую стену. — Ты ничего не понимаешь, — прошептала она, правда без гнева, в голосе только усталость. Та самая, что оседает увяданием на коже тех, кто уже сдался. — Он... видит меня. Насквозь. Алиса почувствовала, как что-то внутри неё рвётся. — Нет. Он видит, как сломать тебя. Тишина. За окном завывал ветер. Мать отвернулась и взялась за дверную ручку. Она уже уходила. Снова. — Он прикармливает тебя, как котёнка. Даёт ровно столько нежности, чтобы ты не сбежала… Да, очнись же ты! На столе стояла пустая бутылка, смятая пачка сигарет. В воздухе — смесь алкоголя, сирени и чего-то прогорклого. Алиса уперлась спиной в дверь. Её ногти впились в ладони — красные полумесяцы, как следы от когтей. Мать поправляла серёжку. Дрожала. — Мама, он допрашивает маньяков! — голос сорвался. — Целыми днями сидит в одной комнате с теми, кто режет женщин! — Это работа, детка, — мать засмеялась слишком громко. — У него степень!.. Алиса схватила её за руку. Тёплая. Липкая от лака. — Вчера в его клубе нашли зубы в канализации! Тишина. Мать застыла. Губы её подергивались — как будто она пыталась что-то сказать, но решила сгладить. — Телевизор тебе мозги промыл... — она вырвала руку, убрала помаду. — Мне пора. Дверь распахнулась. На улице - черная машина с заведенным мотором. Девушка бросилась вперед: - Он тебя убьет! Она обернулась. Улыбнулась. В этой улыбке не было страха - только странное облегчение. - Все будет... иначе. Она немного задерживается на пороге. Её профиль в дверном проёме – бледный полумесяц на фоне ночи. Медленно поворачивается. Не вся – только голова, шея выгибается с той же податливой грацией, с какой прогибалась под его руками. "Иначе?" – Алиса давит из себя сип. Капли дождя на стекле окна сливаются в блестящие дорожки. Как слезы. Или как следы чьих-то пальцев. Тьма за окном сгущается, дождь барабанит по стеклу, словно пытаясь прорваться внутрь. — Он... рисует на мне узоры. — Перочинным ножиком!? Её пальцы дрожат, скользят по талии, где под тонкой тканью скрыты шрамы-иероглифы — тонкие, ровные, будто выведенные рукой хирурга... или коллекционера. — Сначала было больно... Алиса помнит тот вопль из ванной — короткий, резкий, как щелчок ножниц. Вода, попав на свежие порезы, заставила мать взвыть. — А теперь? — А теперь я жду, когда он достанет нож. Как... праздника. Глаза её горят. Не от страха. От жажды. Дверь захлопывается с глухим стуком, оставляя Алису одну в квартире-ловушке, пропитанной духами, алкоголем и безнадёжностью. Кап-кап-кап — протекает кран. Стук-стук-стук — дождь бьёт в стекло, словно хочет войти. А она сидит на полу, прижав колени к груди, в темноте её слёзы смешиваются с дождём, стучащим по подоконнику. Она помнит, реальность страшнее любого кошмара. Темнота сгущается, но тишину разрывает тяжелое дыхание. Она вытирает слёзы тыльной стороной ладони и резко поднимается с пола. "Нет." Одно слово — и она уже ковыряет ключами в сумочке, нащупывает телефон, вбивает адрес (помнит его, черт возьми, слишком хорошо). Ноги будто сами несут её — по лестнице, через двор, к пустынной остановке. Автобус не придет еще час, уже слишком поздно. Значит — пешком. Дождь льёт сильнее, промокает куртка, волосы липнут к щекам, но она не чувствует холода на чулках. То, как сыро и поддувает. Только пульсацию в висках, жжение в лёгких. А потом — вывеска. Блеклый неон. Клуб ''В Аду". Алиса вдруг понимает, что не продумала план. Что может быть уже поздно. Что она — всего лишь девочка против мужчины, который коллекционирует страдания. Но ступни уже несут её к входу. Дверь открывается с тихим скрипом. И тьма внутри — еще гуще, чем снаружи.