Колдун моей матери

Глава 1

Густые тучи затянули небо, превратив поздний вечер в ледяную пелену. Дождь стучал в окна, словно предостерегая о беде. Алиса – прижалась к входной двери, её тонкие пальцы с белыми от напряжения костяшками вцепились в косяк. Хоть и вчера только было совершеннолетие, она казалась совсем девочкой – золотые волосы, тени под глазами, дрожащие губы.

Мать стояла у зеркала, нанося последние штрихи.

Красная помада. Слишком алая.

Короткое платье. Слишком откровенное.

Тонкий шифон. Слишком отчаянный.

Алиса сжала кулаки.

— Мам... не надо. Он плохой.

— Не будь глупой, девочка, – она хрипло рассмеялась, подправляя край теней. – Я две недели голодала ради этого. Жаждала, как умирающий в пустыне...

Её пальцы дрожали, когда она снова взглянула на телефон.

Одно слово.

"Жду."

Холодный свет люстры падал на зеркало, отражая лицо матери - неестественно серое, с яркой помадой, словно кровь на снегу. Алиса вцепилась пальцами в дверной косяк, чувствуя, как ком в горле мешает ей говорить.

- Мам, он... - голос сорвался на полуслове. – Он, конечно, психолог, но не тот, что помогает людям! Он изучает их, как подопытных. Как кроликов!

Мать резко обернулась. В её глазах был стеклянный блеск, который Алиса видела в прошлый раз - пустой, немигающий.

- Он понимает меня, - звучало как приговор.

- Понимает? Он манипулятор! Ты для него - просто эксперимент!

Мягкая материнская усмешка резала глубже ножа, вырывая у дочери тяжелый вздох.

- А ты вдруг стала экспертом по мужчинам? Прекрати.

Алиса сглотнула.

- Он не помогает людям, мам. Он их... разбирает. Как часы. Смотрит, что внутри, а потом выбрасывает.

Уголки губ матери дрогнули.

- Вот и нашлась знаток мужских душ. Может, ты еще и диссертацию о них написала, что-то я пока не видела её?

Алиса стиснула зубы, ощущая, как по спине сбегают ледяные мурашки. Она видела, как с каждым днём мать растворяется — её смех стихает, взгляд пустеет, а в глазах поселилась какая-то странная, болезненная покорность.

— Мама... — её голос дрогнул, став вдруг детским, беспомощным. — Он не целует, где больно. Он делает больно. И смотрит, как ты отреагируешь.

Её пальцы, только что тянувшиеся к дочери, сжались в воздухе, будто наткнувшись на невидимую стену.

— Ты ничего не понимаешь, — прошептала она, правда без гнева, в голосе только усталость. Та самая, что оседает увяданием на коже тех, кто уже сдался. — Он... видит меня. Насквозь.

Алиса почувствовала, как что-то внутри неё рвётся.

— Нет. Он видит, как сломать тебя.

Тишина.

За окном завывал ветер.

Мать отвернулась и взялась за дверную ручку.

Она уже уходила.

Снова.

— Он прикармливает тебя, как котёнка. Даёт ровно столько нежности, чтобы ты не сбежала… Да, очнись же ты!

На столе стояла пустая бутылка, смятая пачка сигарет. В воздухе — смесь алкоголя, сирени и чего-то прогорклого. Алиса уперлась спиной в дверь. Её ногти впились в ладони — красные полумесяцы, как следы от когтей.

Мать поправляла серёжку. Дрожала.

— Мама, он допрашивает маньяков! — голос сорвался. — Целыми днями сидит в одной комнате с теми, кто режет женщин!

— Это работа, детка, — мать засмеялась слишком громко. — У него степень!..

Алиса схватила её за руку.

Тёплая. Липкая от лака.

— Вчера в его клубе нашли зубы в канализации!

Тишина. Мать застыла. Губы её подергивались — как будто она пыталась что-то сказать, но решила сгладить.

— Телевизор тебе мозги промыл... — она вырвала руку, убрала помаду. — Мне пора.

Дверь распахнулась. На улице - черная машина с заведенным мотором. Девушка бросилась вперед:

- Он тебя убьет!

Она обернулась. Улыбнулась. В этой улыбке не было страха - только странное облегчение.

- Все будет... иначе.

Она немного задерживается на пороге. Её профиль в дверном проёме – бледный полумесяц на фоне ночи. Медленно поворачивается. Не вся – только голова, шея выгибается с той же податливой грацией, с какой прогибалась под его руками.

"Иначе?" – Алиса давит из себя сип.

Капли дождя на стекле окна сливаются в блестящие дорожки. Как слезы. Или как следы чьих-то пальцев. Тьма за окном сгущается, дождь барабанит по стеклу, словно пытаясь прорваться внутрь.

— Он... рисует на мне узоры.

— Перочинным ножиком!?

Её пальцы дрожат, скользят по талии, где под тонкой тканью скрыты шрамы-иероглифы — тонкие, ровные, будто выведенные рукой хирурга... или коллекционера.

— Сначала было больно...

Алиса помнит тот вопль из ванной — короткий, резкий, как щелчок ножниц. Вода, попав на свежие порезы, заставила мать взвыть.

— А теперь?

— А теперь я жду, когда он достанет нож. Как... праздника.

Глаза её горят. Не от страха. От жажды.

Дверь захлопывается с глухим стуком, оставляя Алису одну в квартире-ловушке, пропитанной духами, алкоголем и безнадёжностью.

Кап-кап-кап — протекает кран.

Стук-стук-стук — дождь бьёт в стекло, словно хочет войти.

А она сидит на полу, прижав колени к груди, в темноте её слёзы смешиваются с дождём, стучащим по подоконнику. Она помнит, реальность страшнее любого кошмара.

Темнота сгущается, но тишину разрывает тяжелое дыхание. Она вытирает слёзы тыльной стороной ладони и резко поднимается с пола.

"Нет."

Одно слово — и она уже ковыряет ключами в сумочке, нащупывает телефон, вбивает адрес (помнит его, черт возьми, слишком хорошо).

Ноги будто сами несут её — по лестнице, через двор, к пустынной остановке. Автобус не придет еще час, уже слишком поздно. Значит — пешком.

Дождь льёт сильнее, промокает куртка, волосы липнут к щекам, но она не чувствует холода на чулках. То, как сыро и поддувает. Только пульсацию в висках, жжение в лёгких.

А потом — вывеска.

Блеклый неон. Клуб ''В Аду".

Алиса вдруг понимает, что не продумала план. Что может быть уже поздно. Что она — всего лишь девочка против мужчины, который коллекционирует страдания.

Но ступни уже несут её к входу.

Дверь открывается с тихим скрипом.

И тьма внутри — еще гуще, чем снаружи.