Брачная ночь.

3

Балаш нагнувшись, сделал оборот в сторону, и подпрыгнув в стиле Брус Ли ударил Юру в дых. Все произошло в секунду, в миг, Юра выпустив пар, медленно как веревка сполз на землю.

Кто – то крикнул звонко: «Убили!»

Толпа гостей заволновалась. Трое крепких парней разом налетели на Балаша, и эту сцену невозможно описать словами. Здесь нужен художник, желательно, такой как Ренуар или Гоген. Ибо случилось непонятно что. Балаш просто поднял руку, занес ее вверх, затем все увидели его обе ноги, они был в воздухе. Обе ноги секунд пять или шесть витали, парили в воздухе, не опускаясь на землю. И все! – трое парней, напавшие на него, попадали на землю, кто влево, кто вправо.

Он расколотил ногами их, словно клюшкой.

– Ни хрена себе бык! – крикнул Леха заводской, грозный парень из соседней Шпаковки. В руке у него блеснул нож, его лезвие сверкнуло под светом ярко горящего прожектора.

Леха набросился на Балаша так уверенно, что все уже ожидали развязку, мол, это конец Балаша. Но Балаш вывернулся из под удара, скрутил руку Лехи, и все услышали хруст. Резкий, неприятный хруст. Этот хруст кажется, услышали во всем селе.

– А-а-а-а!!!! – зарычал Леха, прилег на бок, корчась от боли. Рука его свисала как лампочка. Она была сломана.

Это уже было слишком. Балаш отряхнувшись, быстро отошел назад, сделал пару шагов в сторону серого домика. Но его оцепила ватага молодых парней, их было очень, очень много, человек 20, или около того. У кого в руке палка, у кого трос, у кого арматура. Они армадой двинулись на Балаша, который медленно отходил назад.

– Ты че, блин, смерти захотел? – крикнул один из них.

– Ты че пятишься? Задний дал уже? – буркнул второй.

– Щас мы те устроим тут свадьбу, баклан! – пальнул третий.

– Стой сучара! Ребя, бей его! – и взвод сельских парней накинулся на Балаша.

Балаш выбежав со двора, ринулся к старому сараю, прислонился спиной к стене. К нему с криками приблизилась группа злых мстителей. Началась мачиловка. На Балаша полетела арматура, но мимо, успел отвернуться, арматура угодила в окно, вдребезги разбив его.

Потом полетели камни и булыжники, один из них попал в плечо Балаша. Двенадцать громил накинулись на Балаша. Эту сцену запомнили многие. Если эти 12 здоровяков – они были внушительного вида – таким напором наехали б на слона, то от него осталось бы мокрое место.

В момент налета когда цепь сомкнулась, и Балаш исчез за спинами этих 12 громил, кто – то сзади тихо сказал:

– Все, суши доски, приплыли. Сам виноват, напросился.

Но произошло чрезвычайно невероятное. Было такое ощущение, будто эти 12 бугаев налетели не на человека, а на провод высокого напряжения 220 Вольт. Они с ужасом отлетали от Балаша в сторону, как будто Балаш в руках держал живой ток.

Балаш отняв у одного бугая палку, отбросил его в сторону, и сыпал удары кулаками в те точки на телах парней, от которых они падали как трупы. Он изогнувшись, отчаянно наносил удары, нагибался, выпрямлялся, боксируя с лицами, которые маячили перед ним. Схватив две головы, держал за русые волосы, повертел их перед собой, и шарахнул друг об друга. Оба легли надолго.

В него швыряли острые камни, булыжники и палки, они на него сыпались как песок. Некоторые попадали. В ход пошли все: удары ногами, головой, кусанья зубами, царапанья.

Но все же пресс он выдерживал с трудом, пару ударов попали ему в бровь и в челюсть.

С сильной одышкой он вырвался из окружения, и встретил новую ватагу громил. Перед ним стоял ряд пьяных мужиков численностью в 25 человек. Злые глаза, обугленные зрачки, они медленно направлялись на Балаша.

Балаш кинулся в сторону леса, они за ним.

Представьте себе село, слева и справа двухэтажные домики, лавочки, посредине дорога ведущая в лес, и по этой дороге бежит парень, за ним с шумом «Бей его!» на всех парах гонятся сельчане. Расстояние между ними метров 20, не более.

Но уже в конце дороги Балаш заметил еще группу людей из 10 человек, они блокировали путь к лесу. Его окружили. Балаш завернул в село, в сторону сельского клуба. Его настигал молодой парень, в руках у него был трос.

Балаш резко остановился, подпрыгнул и ударом слета свалил его на землю. Парень лег трупом в лужу. Не успел отдышаться, как на него налетели еще шестеро парней. Балаш заметался между ними, увиливал от града ударов, потом присел, и поочередно ударами правой ноги оглушал каждого, его хлесткие удары попадали конкретно им в головы, в самые определенные точки.

Он уставал, но перед ним возникли еще пятеро, впереди стоял Сема Бережный, отважный мужик, воевал в Афганистане. Их глаза встретились. Балаш подошел первым, и шмыгнув влево, резко правой рукой ударил ему в живот, в какую то точку, вонзил туда руку, вырвав у того кожу желудка.

Балаш держал в руке вырванную окровавленную кожуру живота Семы, и швырнул ее в сторону.

Живот Семы был разворочен, полилась кровь, оттуда показалась кишка. Сема схватив живот обеими руками, и еще не осознав что произошло, мутными глазами озирался по сторонам, взгляд его означал примерно следующее: «Карауууул, что творится!».

Сема Бережный скорчившись, присел на коленки, влажные вонючие кишки вывалились ему на ладони.

Все скопом остановились. Увидев своего атамана в таком виде, испуг пробежал по их лицам. Они как бы одновременно вздрогнули. У всех учащенное дыхание.

Балаш стал на них нападать. Теперь по селу можно было увидеть такую сцену, но наоборот. Бежит группа людей в 30 человек, а за ними возбужденный парень, Балаш.

Настигая каждого, Балаш одним ударом правой, валил всех в нокаут. Его движения были плавны, в тоже время четкие и резкие. Он догонял, держал за шиворот, и тремя пальцами тесал их в горло, или кулаком под сердце.

Падая, все как один кричали только это: Ай! О-о-ой! Их было ужасно жаль.

Настигнув почти двадцать человек, Балаш хватал каждого за воротник, поворачивал к себе, и ударом под дых, валил на боковую. На каждого у него уходило секунд пять или шесть. И каждый падая, громко храпел.

Остались пятеро, они разбежались врассыпную, кто через загородку, кто через овраг. Балаш поняв, что не успеет за каждым, зафиксировал одного, тот, запрыгнув с разбегу за сетку, побежал по траве к большому тополю. Бежал невероятно быстро. Он понял, что Балаш его настигает, взяв с земли круглый булыжник, повернулся к Балашу.

– Не подходи! Слышь псих, успокойся! Послушай, успокойся! Не подходи! – парень с трудом дышал.

Но он уже чувствовал дыхание Балаша, оно было мягким, как летний дождь, с небольшим винным привкусом.

– Не подходи! Я убью себя, – после этих слов парень поднял булыжник над головой, как бы готовясь ударить себя.

– Ты что, камикадзе что ль? – улыбнулся Балаш, следя за каждым его движением. – Брось, брось говорю!, – Балаш вдруг резко пригвоздил ударом ногой его к тополю. Тот сполз вниз.

Хух…Вроде бы все. Все это произошло в течении пол часа, но тянулись они будто целых три. Балаш обернулся по сторонам. Было уже темно, округа в тиши, только птички почему – то звонко запели. Полумесяц улыбался на небе.

Он простоял так минут две, отошел к зеленому лугу, оттуда быстрыми шагами прошелся к опушке, спустился через балку, и подошел к трассе, там горел старый дорожный фонарь. Уже сумерки, темно. Балаш осмотрел свои руки, нервными движениями потрогал щеку, губу. Небольшие ссадины, царапины, чуть кожа ободрана на шее, а так, все окей. Потом раскрыв ширинку брюк, спустил мочу в кусты.

Писал он долго, с наслаждением. Его голова резко повернулась в профиль, он еще раз высунулся из кустов, прислушался, все норма.

Убедившись, что все тихо, спокойно, Балаш двинулся в сторону свинарника.

Прошел камышатник, чуть вдали залаяла собака. Обогнув поляну, он спустился в чащу, и вышел на проселочную дорогу.

Фары машин сверкали, проезжая мимо. Выйдя на обочину, стал он голосовать. Остановил ему старенький «Москвич».

– Давай шеф, поедем к нижнему рынку, это на Ташле, – усевшись поудобнее, заявил Балаш.

Водитель кивнув, рванул с места.

Минут через 30 Балаш поднимался в подъезде дома на 4 –й этаж.

Остановился перед зеленой дверью, еще раз посмотрел на себя, оглядел, ощупал свои ссадины и микротравмы, потом нажал на звонок. Открыл ему Ильич.

– О -о! Жив! Заходь! – бодрящим голосом пригласил внутрь.

Балаш решительно прошелся в глубину комнаты. На диване сидел еще один человек, незнакомый ему пожилой мужчина лет 68. Лысоват, полон. Прибитый нос, видно старый боксер. Он с любопытством разглядывал Балаша. Балаш молча упал в кресло.

Комната была большая и светлая, на стене ковры, в углу горел телевизор «Supra», показывали концерт, посреди комнаты журнальный столик, на нем бутылка «Беленькой», салат «Оливье», разрезанный черный хлебец, накромсанный венгерский шпиг, в тарелке соленные сливы.

– Отдохни Балаш, отдохни, – заявил Ильич. Потом обратился к старому «боксеру». – Порфирьич, я ж сказал, вернется он, а ты не верил.

Наступило небольшое молчание, каждый погружен в себя. Обернувшись на Балаша, Ильич стал внимательно разглядывать его лицо.

– Ну старик, тебе тоже попалось, нет?

– Не без этого, – отрезал Балаш, и махом пропустил граммов 150 с хрустального фужера, закусив шпигом.

– Сколько их было? – настороженно обратился Порфирьич к Ильичу.

– Да я примерно заметил, их было человек 50, не меньше. Так? – переспросив у Балаша.

– Да, так, – Балаш отправил вилкой в рот солидный кусок салата.

– Но мне не понравилось, как ты замочил первых трех, Балаш. Это безобразие, бардак! Я разве так тебя учил?

– Это кун – фу, Ильич, кун – фу. Старая привычка…

– Забудь, это детские игры. Ты гагаш, ты шибала! Какое кун – фу?! Ты че это, Балаш. Забудь! Ясно? – запаниковал Ильич.

– Ясно, – Балаш еще раз пропустил граммов 100 водки, закусив большой соленой сливой фиолетового цвета.

…

Через пару дней Балаш прогуливался по Ставрополю со своей девушкой Лидией. Она была очаровательна. Блондиночка, 25 лет, изящные манеры, вся цветет, в самом соку, ножки стройные, груди лопаются, на щечках румяна, лицо нарисованное.

Она прильнула к нему, они под руку шли по парку «Победы». Пахло цветами, почвой, прохладой. Скоро осень.

Вдруг перед ними возник седой старичок с тростью. Он был худ и бледен, страшно хромал, и фигура у него была перекошенной вправо.

– Балаш, не уж то ты?! – он посмотрел на Балаша сквозь очки.

– Юрий Яковлевич! Рад видеть вас! – Балаш крепко подал руку старику.

Старик пожав руку Балашу, искоса взглянул на девушку, поморщился.

– Балаш, отойдем на минуту, – силясь, улыбнулся.

Они отошли в сторонку, старик остановился перед ним.

– Ты что это сукин сын делаешь а! И ты считаешь себя мужчиной?! Хамло! – напал на Балаша.

– Неутомимый кролик! Сволочня! Сынок крестоводрищенский! Волчий х**н! Чтоб у тебя дети скончались! Чтоб ты калекой стал! Да чтоб у тебя член отсох, гаденыш! – старик не на шутку оживился.

Он не унимался, хотя было видно, что он в эти ругательства вкладывает всю свою иссякшую энергию, и уже стал пошатываться. Балаш его захотел поддержать, но он от него зло отшатнулся, и заново стал кричать.

– Сопливый провокатор! ф****с на крыльях! Заскарузлый кукуруку! Да чтоб ты жрал кактус! А? Что молчишь, скажи, скажи Балаш что нибудь! А-а-а, кишка тонка. Да я тебя этой тростью у***ь смогу, просто жалко. Пелоткин дрим! А ну пошел вон, Кирилл Конопелькин! Воооон! – он так заорал, что люди поблизости обернулись в их сторону.

Старик ушел, стал удаляться, ошарашенная же Лидия, которая все видела и слышала, стреляла большущими глазками, вопросительно глядя то на уходящего старика, то на Балаша, ожидала объяснений. Балаш закурив «Яву», тихо сказал:

– Пошли.

Она тронула его за руку.

– Как это все понимать, Балаш? Что это было?

– Да не обращай внимания. Это мой сосед по старому дому. Его сын погиб в Афгане, после этого он рехнулся. Он чуть того, с приветом. Любит обрушивать на меня свою ярость, любит оскорблять меня, унижать, особенно прилюдно. Говорит, ему от этого хорошо становится, он успокаивается этим. Он мне сам в этом признался.

Жалко что ль, пусть ругается. А так ничего, хороший дядька.

…

                              Измитская трагедия.

После этого случая я поменялся на 180 градусов, перешел в иное состояние. А до этого случая я часто ставил себе вопросы, рискуя не находить на них никакого ответа. Но все вернулось на круги своя.

Это была необычная трагедия, это была молитва, и этому надобно сострадать. Август 1999 года, я находился с рабочей командировкой в Турции, в городе Измит, близ Стамбула.

Была служебная командировка, связанная с социологическим опросом. Я находился в гуще событий, общался с людьми разных прослоек, интервьюировал их, проводил устные референдумы и прочее и прочее.

Все это, в общем, не так интересно.

Это был жаркий август конца двадцатого века, когда по городу Измиту люди неслись по своим делам, машины нервно сигналили, жизнь кипела, бурлила, а вечером наступала прохлада, все успокаивалось, останавливалось, люди на верандах пили айран, чай, играли в нарды.

И вот я стал свидетелем жизни, биения сердец в четырех кругах, я увидел особую и болезненную манию жизни, которую надобно щадить.

Первый круг.

Семья Багруз Озат, она проживала в центре Измита. Багруз 40 летний мужчина, работал в МИТ – е, в спецслужбах Турции, турецком «КГБ». Семья Озатов была породистой и более чем обеспеченной. Супруга Багруза – Эмель, работала директором супермаркета, и две дочки близняшки по 18 лет. Светленькие, с точеными фигурками, и не замужем. Одним словом, семья Озата считалась светской семьей, и сваты почти их забодали, от них проходу не было. Кто в Измите не хотел породниться с такой семьей?

От и до, вдоль и поперек по косточкам, под микроскопом я изучал эту семью, и с полной уверенностью заявляю, что семья Багруза Озата являлась культовой в городе Измит.

Второй круг.

Семья Хакана Чолака, 55 летнего педагога Измитского Лицея. Он преподавал физику. Жена у него скончалась, в семье два сына, одному 25, другой на год младше. И дочь, которой 20 лет, но она уже была замужем. Старший сын Хакана работал в гараже по ремонту автомобилей «РЕНО». Младший учился в Университете.

Хакан был строгих нравов, не баловал детей, хотя откровенно выказывал любовь дочурке.

Семья крутилась, ковырялась, кое – как вертелась, с голоду не умирала.

Третий круг.

Это семья Ибрагима Пунджая, это был 47 летний шахматист. Он был женат, но детей у них не было. Жена Ажеда работала в детском саде воспитателем. Тихо и мирно проводила свое время супружеская чета Пунджаев.

Работа – дом, дом – работа. Все серо и уныло. Даже как люди эта пара была неинтересной, от них отталкивались буквально все. Мне кажется, тут нечего добавить.

Четвертый круг.

И последний круг, это Нихат Янал. Это был бомж и пьяница, безработный тунеядец. Целыми днями слонялся по улочкам, просил милостыню, весь ободранный, обоссанный, в лохмотьях, одет в барахло, часто ночевал в подвротне, а то и под забором.

В последний раз я увидел, как Нихат под шафе, точнее сказать, вдрызг пьяный, подошел к грязной белой дворняге, присел рядышком у подъезда.

Собака виляла хвостом, примазываясь к нему. Дело было ночью, никого не было рядом, и мерзкий, гадкий и ужасный Нихат Янал вошел с псом в половой контакт. Он изнасиловал дворняжку, вошел в нее сзади, схватив ее за спину. Она визжала, слабо скулила, а Нихат же входил в нее порывисто с одышкой. Потом они вместе как – то похоже заскулили, завыли, и оба кончив, легли на прохладный асфальт.

Я чуть не замер, окаменел полностью, глядев на это из окна.

…

Теперь главное. 17 августа под утро произошло страшное землетрясение в городе Измите по шкале Рихтера в 7,5 бала.

Резко пошли толчки, поверхность земли вздыбилась, как гармонь пошла танцевать, двигалась почва. В небе летели картоны и железки, сыпалась известь, деревья поленами попадали друг на друга.

Через пару секунд высотные здания как спичечные коробки валились на асфальт. А еще через пол минуты началась паника. Вот это была паника.

Народ выбежал на улицы, многие были голыми, в глазах страх, суета и дрожь. Город был разрушен почти наполовину.

Под руинами оказались все эти перечисленные люди из четырех кругов.

И турецкий спецслужбист Багруз Озат, чуть в стороне лежал Хакан Чолак, прижался к нему и застыл в смертельной судороге Ибрагим Пунджай, тут же его жена, и между ними посредине Нихат Янал.

Что интересно все эти люди из разных слоев и кругов Измита почему то оказались под общей плитой, которая и придавила их всех.

Люди разных прослоек и разных взглядов и привилегий бессильны перед Природой. Будь ты хоть трижды миллионер, будь ты хоть дважды банкир, но рано иль поздно тебя зароют в могилу, в землю, в почву, а поблизости, почти рядышком будет лежать уже бывший батрак, слуга, бомжара или раб. Они при жизни были врознь, друг друга презирая, в земле же будут вместе.

Купец, поэт и простонародье будут кормом для насекомых под землей, если даже поэту десять раз воздвигнут памятник.

Пусть земля им будет пухом. Что сказать еще?

…

                              Массажист Калинина.

Ее звали Грюня. Точное имя никто не знает, все величали Грюня. Толстая светловолосая женщина лет 38 – 40, чем – то похожа была на Валентину Толкунову. Такая же в теле, жопастая, грудастая. Старый ее вариант.

Шел 1931 год. Грюня работала массажисткой в кремлевской бане, туда ходили мыться партийные бонзы того времени: Бухарин, Каменев, Зиновьев, Микоян, Свердлов, Калинин и прочие.

Банный день для монстров – коммунистов считался святым: каждый приходил со своим дубовым веников, полотенцем, мылом, своей мочалкой и прочей банной атрибутикой.

Универсальный котел обеспечивал баню кипящей водой, повсюду горячий пар, голые политики, гогот и лязг медных тазиков, шум душевой воды. Там были все равны.

Потом приходило время прохладительных и спиртных напитков: пива, вина, соков и чая.

Но услугами массажистки Грюни пользовались не все. Кто брезгал ее, кто боялся огласки, а кто и вовсе не хотел. Ведь Грюня не просто массажировала, мяла кости и мышцы своими булочными руками. Она еще проводила массаж расслабляющий. Мастурбировала клиента.

Обычные средние сотрудники ЦК партии ложились перед ней на железный стол, Грюня запирала дверь изнутри, и начинала процедуру.

«Работала» над телом начиная от шеи, заканчивая пятками, далее переходила к гвоздю программы.

Через час – полтора клиент оттуда выходил такой довольный, весь красный, расслабленный и отдохнувший. В общем, Грюней были довольны.

И вот в тот день, 30 января 1931 года Михаилу Калинину захотелось размять кости, поухабить и растушубить тело, наконец, релаксироваться. Короче говоря, Калинин захотел кайфа.

– Грюня, как на счет массажа? – подойдя вплотную к Грюне, спросил Калинин, параллельно расчесывая гребенкой свою бороду.

Грюня сидела в предбаннике, ела сушки. Увидев Калинина, она вскочила с места:

– Ой Михаил Иванович, конечно, прекрасно! Проходите вон туда. Идите, идите, а я щас, я только мазь возьму, – она оживилась.

– Какую мазь, Грюня? – продолжал расчесывать бороду Калинин.

– Облепиховую. Да вы идите, я мигом, – она скрылась за дверью.

Калинин прошел в массажный кабинет, осмотрелся по сторонам. По средине кабинета стоял железный прямоугольный стол, на нем белая накрахмаленная простыня, комната без освещения, по краям пару стульев с кожаным сиденьем.

На стене потрет Сталина. Вошла в кабинет Грюня.

Она как всегда заперла двери изнутри, повернув ключ вправо, и начала командовать.

– Так, Михайл Иваныч, давайте не стесняться! Разденьтесь, снимите с себя все, все до последней нитки, и ложитесь на живот.

Этот массажный кабинет был ее вотчиной, королевством, и она тут была полным хозяином.

Как только дверь запиралась, Грюня менялась на 180 градусов, она могла себе позволить выругаться, «борзеть», а после процедуры, выйдя отсюда, она возвращалась в прежнее состояние, вновь становясь милой женщиной.

Калинин робко, но аккуратно стал с себя стягивать брюки вниз, затем кальсоны, снял рубашку через голову, дошла очередь до трусов.

– Грюня, и трусы тоже? – неуверенно спросил ее Калинин.

– Именно, Михайл Иваныч, и – мен – но! Вы что, фонтана не хотите?

– К – какого фонтана? А –а…-

– Х – й на! Снимай давай, старый пиздюк! Давай – давай, закаляй жопу, бородатая х – ня! – она это говорила в унисон манипуляциям своим: надевая фартук, прозрачные тонкие перчатки, завязывая на голове красный платок.

И главное ее этот характер знали все, но также зная искусство ее массажа, прощали ей эти выходки.

Калинин стянул вниз свои панталоны, и пряча руками промежность между ног, тут же взобрался на стол, и лег на живот.

Грюня подошла к нему вплотную. Намазала на руки грязно белый крем, стала сильно втирать его в спину Калинина, который стал охать и ахать.

Она очень быстро нашла нужные биологически активные точки на его теле, на кистях, стопах и сухожилиях, на шее, стала надавливать их пальцами.

По мнению Грюни, важно ощутить электропроводность тела, найти ее, стимулировать кровообращение, определить величину электрокожного сопротивления, и так далее и так далее.

Она давила на спину Калинина, раздражая его спину своими мощными пальцами, тело его покраснело, даже пылало. Он стонал и ныл.

– Че, ты че, Михайл Иваныч? Ась? По кайфу?! Во бл.., кайфуешь козел?! – орала она, и продолжала месить его тело подобно тесту. – Ну все, а теперь давай на спину, пора теперь и сердце тронуть. Грудь, желудок! Давай, че ты смотришь?

– Грюня, а может не надо а? Ты мне только спинку сделай и все, – Калинин весь задрожал.

– Да ладно вам, Михайл Иваныч, не хотьте, как хотьте! Не буду трогать я ваш член. Но сердце мне надо ущипнуть, это правило массажа, – она вытерла испарину со лба. – Ну что, долго будем в прятки играть? А ну давай повернись, бородатая залупа!

Калинин дернулся, затрясся, повернулся на бок, и замер, лежа боком, спиной к Грюне. Грюня силой повернула его на спину. Калинин продолжал прикрывать свою промежность руками.

– Руки, руки прочь от России! Руки убери оттуда, Иваныч! – скомандовала она.

Но он не подчинялся, мотнул головой в знак отказа.

– А ну прочь руки! – вскрикнула она, и раступылила его руки по разные стороны, удерживая их на расстоянии.

Вот это была сцена! Она замерла, Калинин отвел глаза к стене.

– …Михайл….Михайл Иваныч…это….че так то….а? …

– Сучка паровозная, сказано ведь было тебе, не трогай, слушайся меня, – насупился Калинин, продолжая смотреть в сторону.

– …А…вы…больны что ли?….Вы…, – Грюня побледнела, не зная что говорить. Она не отводила глаза от того места, где у мужчин должен быть п**********н, и должны висеть яйца.

– Ну все, финита ля комедия, дурында, – он привстал наполовину, стал собираться.

– Вы извините меня, Михаил Иванович, я не знала. Честно не знала, – сложила руки как бы в мольбе.

– Грюня, Грюнюшка, ты ентого,….тшшш, молчок, ясно? – он приставил палец к своим губам. – Никому, понятно?

– Ну что вы, что вы, товарищ Калинин! – она забегала по массажному кабинету.

– Ну все, все, тише я сказал! Я уж пойду, приму душ, ты меня не плохо тут помяла, мне хватает.

После этих слов он оделся, всунул ноги в башмаки, и вышел в предбанник.

Грюня упала на стул, помяла устало переносицу, и губы бессвязно прошептали одну фразу:

– Ни х – я себе…

…