Брачная ночь.

6

– На наш, больше не на чей.

-А может, на звериный, ведь есть же здесь лоси, кабаны, или ещё кто?

С надеждой в голосе промолвил я.

-Лоси есть, кабаны тоже, но следов их нам не попадалось, а они сейчас глубоко в тайгу не идут, там наст слабее, их не держит, вот они, как и мы, ближе ко льду держатся.

-Так чего делать будем, может, огонь разведём, или на дерево? Степаныч усмехнулся

– Это в кино волки огня боятся, а в жизни, голодная стая… Ну, разве что если только в центре костра стоять. А на счёт дерева, так то ничего, волк зверь терпеливый, ему спешить некуда, он подождёт, пока мы околеем. Пойдём, однако, ещё часа четыре хода.

Мы двинулись в путь. Тем временем к первому вою присоединился второй, потом третий, откуда-то сбоку донёсся четвёртый. Запел волчий хор.

Степаныч шёл, как и раньше, впереди и казалось, не обращал никакого внимания на явно обозначившуюся опасность.

Между тем погоня приближалась и вот уже метрах в двухстах от нас появилась чёткая подкова волчьей стаи.

Её края быстро удлинялись, обгоняя нас и выходя нам наперерез. Степаныч остановился, поджидая меня:

-Ты, того, пройди малость вперёд и постой чуток, лучше не оборачивайся, видимо на дерево надо будь залезть…

Он ободряюще мне подмигнул, подтолкнув в плечо. Я неуверенно пошёл вперёд. Если честно, я был на грани паники, дикий звериный инстинкт требовал бежать, пока хватит сил, как будто в этом беге может быть спасение. Однако чувство долга и уважения к попутчику помогали бороться со страхом, хотя я никак не мог представить, каким образом, Степанычу, не имеющего даже настоящего охотничьего ножа, удастся отвратить надвигающуюся трагедию.

Пройдя метров двадцать, я остановился и, не выдержав, оглянулся.

То, что я увидел, осталось в моей памяти на всю оставшуюся жизнь.

Волна дикого, первобытного ужаса прокатилась по долине. Волки визжа и поджав хвосты, медленно и конкретно двигались по снегу, сверкая глазами. Они выставляли вперед все четыре свои лапы, и целенаправленно шли к нам.

Через секунду Степаныч стоял рядом со мной. Я сухо глотнув морозный воздух, ничего ему не сказал.

Волки нас окружали. Я видел, видел сквозь туман, как волчье кольцо смыкается. Волки всей стаей лёгким бегом подходили к нам.

Мне в нос ударил волчий запах, запах хищника. Это особый запах, его не ощутишь в зоопарке.

Фигуры огромных серых чудовищ все ближе и яснее. Мне стало душно, я не чувствовал температуру воздуха: – 35 градусов. Степаныч рявкнул мне:

– Давай на эту ель. Быстрей шаба кудра бл…!

Лично я не помнил, как я уже очутился на огромной ветке высокой ели. Я представил себя елочной игрушкой, которую нацепили в Новогоднюю ночь на елку.

Буквально локтем я чувствовал Степаныча, который еле удерживался с оборотной стороны ствола дерева.

Внизу волки. Они не выли, кружились и рычали. Оскалами грозно сверля нас. Ооооо….Это были страшные хищные таежные звериные одинокие холодные глаза. Про эти волчьи глаза можно написать целый роман.

Как они смотрели на нас! Снизу вверх.

Я уже замерзал. Моментами казалось, будто я вижу сон, или видение. Я вцепился мертвой хваткой что есть сил за большую ветвь, как в автобусе при давке, и не собирался падать вниз. Мне еще мешал рюкзак.

– Скинь его им, пусть отвлекутся малость – услышал я голос Степаныча.

И вправду, на самом деле. Но как скинуть? Как? Нет, это риск.

– …Степаныч, я боюсь, одно неловкое движение и я вместе с рюкзаком сгину вниз.

– Как хош…- отвернулся Степаныч.

Однако мороз крепчал, стало ощутимо холодно. Уши и нос покрылись тонкой коркой льда.

– Степаныч! А вдруг нас никто тут не найдет? Что, мы так и будем висеть как гирлянды на елке?

Он не удосужил меня ответом. Просто отвернулся, как бы принюхиваясь, выпуская изо рта пар, и жадно глотая морозный воздух.

Прошел час. Волки присели как на пляже. Они умели ждать. Иногда с веток на них падали хлопья снега. Они не обращали внимания, все выжидали, когда же мы устанем играть с ними в прятки, и упадем к ним в пасть.

Уже близился вечер. Волки стали выть. Выли гадко, мерзко, пронизывая мои кости, кожу, волосы.

Перед моими глазами прошла картина детства, школа, двор, школьная клумба…Наш завуч, строгий директор с усиками.

Потом откуда – то появился трамвай ?365, он ехал в сторону моря, теплого моря…

Увози, увози трамвай, увози их маленьких, их неправедных, их справедливых. Пусть останутся краски лишь белая да красная.

Я хотел соскочить с трамвая и бежать к морю, бежать к морю, в горизонтальном пейзаже падая, утопая.

О, как они были немы! – эти волки. Ужель их судьба в моей судьбе угадывает вызов?

Как дожить до будущей весны! Как? Я об этом думал щас. А если доживу, то обязательно отыщу эту ель. Обязательно. Я даже пометку оставил на ветке. Вот, вот она, на, на, она кривая. Я ее запомню, если останусь жив.

Мне казалось, что шумят леса, но небеса были глухи.

В маленький сон, в маленький свет, Ты плыви, раскачивай, толкай, подбадривай…

Я слышу выстрелы, кто – то стрелял. Точно, точно так – с…

Я открыл глаза в городской больнице города Новосибирска.

Надо мной столпились люди в белых халатах. Но голова была моя ясная, мысли четкие. Посмотрев налево, направо, глотнув воздуха, я вымолвил тихо:

– Где Степаныч?

– Да здесь, здесь, в соседней палате.

– Как нас нашли?

– Охотники случайно оказались рядом, вот и прогнали волков.

На следующий день, точнее ранним утром, Степаныч попыхивал сигаретой у окна. Я стоял рядом, искоса посмотрел на него.

– Степаныч. А может пойдем, отыщем ту ель?

– Нет.

– Зачем?

– Не хочу.

– Но мы же обещали!

Он выбросил сигарету в окно, повернулся ко мне, и улыбнулся только губами, а не глазами.

– Эльчин! Никто, никто, абсолютно никто, ни умный педагог, ни группа ангелов, ни Бог, ни страх нас не научат жить. Не научат!

Он поплелся в палату. Я взглянул в открытое окно. На меня пахнул сибирский мороз. На горизонте небо окрасилось ярко красным цветом.

Светало мля…

...

 1983 год.

ИСПОВЕДЬ ЖУРНАЛИСТА.

Мексика.

Я поднимался, шнырял по разрушенным домам Мехико. Здесь случилось страшное землетрясение. Страшное! Погибло больше 30 тысяч людей. Все в руках Аллаха! Все!

Везде спасатели, полиция, собаки, дым, шум, крики…

Я захотел закурить. Достал сигарету, стал искать зажигалку в своей кожаной сумке, и на ощупь схватил за микрофон. Стального цвета рукоятка блистала в моих руках. Интересно, микрофон наверное думает, что человек без него ничто.

А хули! Никто не может обойтись без микрофона. Ни певицы, ни композиторы, ни ученые, ни журналисты. И уж тем более репортеры. Именно микрофон разносит голоса людей по планете, перед ним все волнуются, тушуются, очкуют.

И вдруг я заметил бурьян, который пробив толстую бетонную плиту, прорвался наверх, к солнцу. Что такое….

Потом я перевел взгляд на микрофон. Нет! Самые главные и важные слова люди всегда будут говорить без микрофона. Они это будут говорить шепотом, вполголоса, бесшумно. Какие именно слова ну, например: Я всегда помню и думаю о тебе, мой друг!

И опять я взглянул на бурьян. Сколько мужества и веры нужно иметь этому бурьяну, чтоб не дрожать перед бетоном, камнем, перед стихией. Сколько вложено в его тонкий стебель сил, чтобы он постоянно пробивался вперед. Мой друг – будь как бурьян!

Я знаю, тебе сейчас тяжело, тебе больно и трудно. Мой друг, будь как бурьян. Я знаю, ты совсем один…Мой друг, я верю в тебя, как в бурьян, пока жив в тебе хотя бы один лепесток

…

 1953 год.

ОЧКИ ЛАВРЕНТИЯ БЕРИИ.

Это происходило в Москве, осенью 1953 года. В булочную, что на Садовой улице – 137, зашел мужчина в светлом костюме, с элегантной тростью в руках. Спросил у продавца:

– Простите, а сколько стоит этот хлеб?

– 5 копеек.

– Да уж…дешево.

– …Чего?

Мужчина тут же спохватился, чуть растерялся, и вышел прочь. Продавец вышел на улицу взглянуть за ним, но не увидел ничего. Подумал про себя он:

”Странный человек. Кто это был? Не понял я. На иностранца был похож. Не русский – это точно. Мне кажется, приехал он из Англии, а может даже из-за океана. А где же наш НКВД? Куда он смотрит?”

1953 год. Ноябрь месяц. В Москве мороз крепчал. Снег покрыл белым плащом все улицы столицы. Везде висят толстые сосульки. Было чрезвычайно холодно. Такие морозы москвичи не помнили давно.

Все ругают погоду, но никто с ней не борется. Метеорологи предсказывали иную осень, не холодную. Но синоптик ошибается только раз, зато каждый день.

Петр Иванович Чариков со своей женой Анастасией Николаевной ждали у выхода бутырской тюрьмы. Это была столичная тюрьма – знаменитая Бутырка! Как говориться, тюрьма – недостаток пространства, возмещаемый избытком времени.

В Бутырке было много посетителей, приносивших передачу своим родным и близким. Но супружеская пара Чариковых пришла повидаться с Лаврентием Павловичем Берией – бывшим председателем НКВД СССР.

Сегодня Берия сидел в тюрьме, ожидая свой приговор. Один из главных политиков великой империи, ждал свою смерть. Политика слишком серьезное дело, чтоб доверять ее политикам.

Чариковы жили на Садовой улице – 75. Улица была оживленной, машины мимо проносились с шумом. Рядом рассыпались лавки и кабаки, гул людей, клиентов, суета, и пр.

Рядом с их квартирой находилась их мастерская по изготовлению оправы для очков и пенсне.

Петру Ивановичу Чарикову было лет 50, жене его чуть меньше. Свои очки им заказывал лично Лаврентий Берия. Он был их постоянным клиентом. Все в округе знали это, и в душе тайно завидовали супругам. Мол, сам Берия их заказчик.

Его шофер приносил им очки, и получал обратно их буквально через день. Бывало так, что Берия сам приезжал с шофером. Охрана его была тут как тут.

Уважение семьи Чариковых росло с каждым днем. Соседи мельтешили перед ними. Каждый хотел угодить Чариковым.

Петр Чариков был человеком завистливым, но не порочным. Он никогда не изменял своей жене, и не заглядывал на чужих жен и девушек, считая, что любопытство – первая ступенька к измене.

На неверных мужей смотрел косо, ругая их за глаза самыми последними словами. Был бережлив, экономен, иногда пил водку, но после продолжительных упреков жены своей, тут же бросал. И через пару дней все заново начинал.

И жена его, Анастасия Николаевна также была ему верна. Она была бойкая, крикливая, смелая, решительная женщина. Ее боевитость иногда переходило к Петру Ивановичу, но на время. Эта подпитка недельку длилась.

Они души не чаяли в себе. Детей у них не было, и не хотели заводить их. Чувствуя язвительный тон соседей в их адрес, они проклинали все на свете, боготворили только правительство, Сталина, Берию, ком партию, и четко контролировали свой бизнес.

Нередко Петр Иванович говорил:

– Слышь, Анастасия, ведь как хорошо мы живем то, а? Кругом тоска и горе, а у нас какие заказчики!

– Молчи окаянный! Тссс. Накаркаешь беду!

– Молчу, молчу….

– Петь, ты хоть знаешь, что такое бизнес?

– Не-а.

– Объясняю! В бизнесе ни один шанс не теряется: если ты его загубил, его отыщет твой конкурент.

– Аааа – протянул Петр Иванович.

Сосед их Станислав Васючков работал на заводе фрезеровщиком. Был холост, избегал женитьбы, был уверен в том, что одни получают, что заслужили, другие остаются холостяками. Но выпить он любил. Иногда приглашал Петра Ивановича к себе пропустить по рюмке водки.

Они сидели в комнате у Станислава, пили, слушали радио, и шепотом болтали о политике. Вернее о политиках.

– Вы молодец, Петр Иванович. Браво! Сам Берия вас знает!

– Молчи Стас, тсс… (оглядываясь). Ты что, поэтому меня пригласил сюда, чтоб это сказать? Молчи!

– Да нет. Хотелось и мне таким быть знаменитым. Ведь известность – это лишний кусок сахара в стакане чая.

– Для этого работать надо, Стас. Причем работать для верхов, на конкретное лицо, а не на все государство. Все должно быть конкретно, а не расплывчато.

– А, ясно.

– Ничего тебе не ясно. Мы знаем гораздо больше, чем понимаем.

…

Теперь Петр Иванович со своей женой стояли у входа в Бутырку, и ждали, когда им разрешат встретиться с Берией. Лаврентия Берию посадили, объявив его врагом народа. Он сидел в одиночной камере, ждал решения суда, а суд присяжных состоял из двенадцати человек, обладающих средней образованностью.

Надзиратель в военном кителе, в звании лейтенанта, отворил перед супругами дверь, сказав:

– Вы собственно, по какому делу то хотите повидаться с Берией?

– Как по какому?! – разгорячилась Анастасия Николаевна. Он нам заказал дорогую оправу из серебра. Мы уже изготовили ее, и на тебе – его посадили!

– Ну и что? – не понимал военный.

– Как что, как что? – не унималась супруга. А кто платить нам будет? Пусть заплатит, и дело с концом.

Она это сказала на одном духу, выпустив пар. Петр Иванович дернул ее за талию, она же косо взглянув на мужа, процедила сквозь зубы:

– Нечего, пусть платит.

Лейтенант поперхнулся, потом взгляд его остановился на ней, подобие улыбки скользнуло по его лицу.

– Хорошо, сейчас я его выведу на встречу к вам.

Звонко шаркая сапогами, он отправился, чтобы Берию привести. Супруги стали ждать, переминаясь с ноги на ногу.

Мимо них проносились люди в форме, кричали, спешили, звали, ругались. Короче говоря, беготня и ропот.

Через минут 10 двое военных привели Лаврентия Берию. Он чуть исхудал, был бледен, подавлен, но держался стойко. Уныния не было на нем заметно.

Очки на глазах, в черном пиджаке, в желтой сорочке. Глаза уставшие.

Лаврентий Павлович сначала не понял, зачем он понадобился этим людям, выходцам из простого люда. Когда ему представили их, он стал припоминать: ”ах, да, да, и что же”?

Они сидели в отдельной комнате для свиданий. Супруги напротив Берии. Рядом, у дверей, стоял лейтенант Гаврилов. Молчание длилось минуту. Берия прервал его, обращаясь к супругам.

– Я вас слушаю.

Анастасия Николаевна набросилась на него словами.

– Че слушать то, че слушать? Заказал нам оправу, и не заплатил! И что нам делать то теперь?

Берию передернуло, но он не растерялся. Его подавленный тюремный вид еще больше разжигал Анастасию Николаевну. Узник понял, в чем дело.

– А сколько я вам должен? – спокойно он спросил.

– 50 рублей – так же спокойно ответил Петр Иванович, заметив на себе косой взгляд жены. Он явно снизил цену.

– Хорошо, ответил Берия. Витек – обратился он к лейтенанту – скажи Паше, чтоб дал он им эти деньги. Гаврилов кивнул головой в знак согласия.

Потом тяжело подняв веки на Чариковых, Берия спросил:

– Что нибудь еще? Может чем – то помочь надо вам?

Супруги не поняли его слов. Какая помощь? Чем он может им помочь? Ведь он враг народа!

Но они остались довольными, и радостно вернулись домой. Прошла неделя, вторая, а денег не было. Ни слуху от Берии, ни духу.

Они вновь поплелись в тюрьму, на ходу ругая Берию. Но их не пустили внутрь тюрьмы, не разрешили встретиться с Лаврентием Павловичем. Лейтенант Гаврилов лаконично отвечал:

– Нельзя! Сказано нельзя, и все!

– А наши деньги? – истерично заявляла жена Петра Ивановича.

– Какие деньги? – прикуривая папиросу, спросил Гаврилов.

– Как какие, как какие? Наши, кровные, и Берия – должник наш.

– И сколько он вам должен то? – выпуская дым изо рта, спросил офицер.

– 50 рублей – спокойно ответил Петр Иванович, опять чувствуя на себе косой взгляд своей жены.

Гаврилов не выдержал.

– Послушайте, это не по христиански. Вам надо верить не только в бога, но и в человека. Вы что это? Какие деньги? Берию скоро на расстрел ведут, а вы требуете свои крохи.

– Кому крохи, а кому не крохи! – запротестовал Петр Иванович.

Лейтенант Гаврилов с характерным для тюрьмы шумом закрыл перед ними дверь.

Но супруги не угомонились. Они еще раз пять ходили в Бутырку за своими деньгами, и в конце концов им удалось издали увидеть Лаврентия Павловича. Его вывели под конвоем на улицу.

Перед зданием тюрьмы стояли две машины. Военные, оцепив всю округу, зорко следили за каждым прохожим. Супружеская пара встала за спиною двух прапорщиков – надсмотрщиков. Берия, проходя мимо них, заметил супругов Чариковых, и на ходу им бросил:

– Вам еще не заплатили?

– Нет! – крикнула в ответ ему Анастасия Николаевна.

– Я же поручил Виктору. Не волнуйтесь, скоро заплатят.

– Когда же заплатят? Эй! … – крикнула Анастасия Николаевна пленнику вдогонку.

Но эти слова не дошли до слуха Берии. Он нырнул в машину в сопровождении нескольких военных, и они уехали прочь.

Опять супружеская чета вернулась домой ни с чем.

Не взирая на их чрезвычайную назойливость в отношении своих 50 рублей, соседи еще больше стали их уважать. Тот же Станислав с почтением их приветствовал, особенно Анастасию Николаевну.

”Ведь не шутка, они на Берию наезжают” – шептал соседям Стас.

Через четыре дня официально сообщили, что Берию расстреляли. Услышав это по радио, Петр Иванович не выдержал, и стукнув по столу кулаком, зарычал:

– Тьфу! А наши деньги! Где мои деньги? Кто их вернет мне сейчас? Эх, пропали деньги.

Рядом сидела Анастасия Николаевна. Улыбаясь, она рукой погладила мужа по головке, и шепотом мурлыкала ему:

– Anything, Pet, be not stirred, we and up to Xrushov shall reach. Anybody so simplly will not get rid of us. You see steal, everyone steal

…

 Дождь.

Словения, село Кранчар, что под Любляной. В комнате старой избы сидела семья в полном составе. Муж, жена, дети. На столе горела керосинка. Погода была мрачная, надвигалась черная туча, послышались отдаленные раскаты грома.

Дождь лил бесперебойно, беспробудно, беспрерывно. В Кранчаре привыкли к дождю. Воистину небывалое бывает. Этот дождь уже раздражал всех жителей села Кранчар. Он лил постоянно, сельчане вот уже пятый год не видели солнца. Пятый год! Да что там солнце, они не знали сухую погоду. Они не знали, что такое сухое небо. Дождь, дождь, дождь…

Дороги были размыты окончательно, вода рекой струилась вниз, в чащу. Школы были закрыты уже несколько недель, дети сидели дома, мужики шли, вернее, убегали на заработки из этого проклятого села, они уже не выносили дождя. Он всем надоел.

Птицы не летали в небе, а молодежь покидала село Кранчар.

Через пару месяцев мужья возвращались из солнечных краев с надеждой, что дождь возможно прекратился. Но нет! Опять лил дождь еще хуже, еще сильнее, обильнее, с шумом, с треском. Все жители села устали вздыхать от печали.

Семья уныло смотрела в окно.

– Когда же он прекратится? Нас что, бог проклял? – сказала пожилая женщина. Дети испуганно оглядывались.

– Не знаю, мать, я без понятий – огрызался муж.

13 летний мальчик Слободан и его кузен Предраг, старше его на год, переглядывались. Лица их были потеряны.

Они тоже устали от дождя. Ведь они же дети, они хотят бегать по лужайкам как угорелые, гонять мяч, играться, прыгать. Но дождь не дает покоя. Иногда Предраг спрашивал у взрослых, мол, этот гадкий дождь мешал и их детству, или нет? На что следовал неутешительный ответ, что нет, этот сумасшедший дождь начал идти лет пять назад, и никак не прекратится.

Все жители села Кранчар с утра до вечера молились. Они молились, просили Бога, чтобы он прекратил лить на них дождь, перестал посылать на них это наказание в виде дождя. В домах горели свечи, в углу стояли иконы. Стояла тишина, мрачная и темная тишина. Всем по ночам снилось солнце, море.

Прошла еще неделя. И вдруг, о боже! Да не может быть!!! Выглянуло солнышко! Яркий свет осветил мокрые дороги деревни, отражая разноцветные лучи. Послышался детский звон, люди впервые услышали чей – то смех. Двери домов приоткрылись, люди не верили своим глазам, приподняв лица кверху.

– Что это, люди?!

– Да не уже то солнышко?!

– Ураааа!

– Нет, это сон!

– Да не сон, это явь, не видишь что ли?

Все село кружилось на улице. Мальчики, как с цепи сорвались, пустились бежать невесть куда. В течение какого-то часа сельчане организовали застолье. Накрыли огромный длинный стол прямо под старым тополем. Заиграл баян, стали есть, пить, танцевать.

Но в основном за столом кутили взрослые, детей – особенно мальчишек не было. Они исчезли на несколько часов. Солнце уже припекало. Настроение поднималось еще выше. Лишь пару женщин невзначай спросили про детей своих, мол, где же Предраг, где Слободан?

Но опять солнце выглянуло из белого пушистого облака, и лучи согрели матерей. Они заулыбались, и пустились в общий пляс под аккомпонент гармони.

Но радость длилась недолго. Солнце через час исчезло, провалилось, как нос сифилитика. Тут же, привычно нагрянул холодный ветер, и резко хлынул дождь.

И вновь все приуныли, понуро разошлись по домам.

Под вечер домой забежали Предраг со Слободаном. Настроение у взрослых было так подавлено, что они даже не спросили, где их так долго не было. Не до них.

Лишь какой – то странник под утро, в мокром от дождя плаще, забежал в дом урядника, и сообщил, что вчера, когда выглянуло солнышко, двое пацанов прибежали на кладбище, и разломали все надгробные плиты. В течении какого – то часа мальчики разворошили все кладбище, разбомбили и раскрошили все могильные плиты и кресты. Будто ураган пронесся над старым сельским кладбищем.

Мальчики с лопатой в руках не боясь ничего, даже звонко шумя, крушили все подряд. Могилы дедов и предков были разворочены, вырыты, осквернены, обоссаны. Потом, увидев черную тучу, и первые капли дождя, мальчики побежали в сторону своего родного села.

В селе Кранчар еще 4 года шел дождь. Он полностью прекратился только тогда, когда Слободан и Предраг повзрослев, уехали покорять Белград.

И тут же в Белграде пошел дождь. Он лил долго, очень долго.

…

 Тимур

Я с Тимуром познакомился в публичном доме, в Баку.

Дом терпимости в Баку конечно нелегальный, в районе «Черного города».

Не каждый может туда пойти, для меня это устроили по блату, и устроили не легко.

Там все как положено, как в загранке (хотя бы в Турции): тебя встречают вышибалы, провожают до мамы Розы, усаживаетесь за драпированным журнальным столиком, напротив вас сидит мама Роза, показывает вам цветные фотки проституток.

Цены всякие и разные, в зависимости от всего: от возраста девушек, от их тела, свежести, неограниченности поведения, фантазий, национальности, цвета кожи, и так далее до последней подробности.

По краям помещения стоят статуэтки в образе ангелочек, на стенах висят панно, на полах персидские ковры, иногда мелькают, шаркают шпильками на высоких каблуках красивые шлюшки.

Приятно пахнет дорогими духами. Не суть.

И вот мое внимание привлек взрослый парень, ему было лет 30.

Он прошелся перед нами, в руках свернутый коврик.

Усатый, среднего роста, глаза узкие, смахивал на узбека.

Я сразу понял, что он тут не клиент, не посетитель, как я.

Пошла мысля, что он, возможно, служит здесь в качестве гомика, удовлетворяет специфичную клиентуру.

Но на голубого он тоже не похож.

Тогда кто это?

С минуту я наблюдал за его действиями.

Он выносил на улицу большой белый тазик, копошился в мешке с грязным бельем, чистил столы, потом стал вытирать полы шваброй, далее вынес огромный кулек мусора во двор домика.

Первично ясно: это здешний уборщик.

В его движениях я заметил болезненность, заторможенность, он двигался неестественно, видно четко, что он не совсем здоров. Это особенно бросалось в глаза.

– Кто это? – спросил я у накрашено – губастой мамы Розы, указывая на него.

– А!….Это Тимур, наша прислуга. Тимур! Слышь, убери в комнате у Оксаны! – она бесцеремонно дала ему поручение, и обернувшись ко мне, зажгла свою длинную дамскую сигарету «More».

– А что это вы мужчин эксплуатируете? Женщин не нашли вместо него что ли? – не унимаюсь я.

– Да он больной же. Какой же он мужчина? У него правый бок парализован. Мы его недавно взяли, Тимур нам выгоден, мы ему платим очень мало денег, – после этого на ее мобильник позвонили, и она, повернувшись ко мне спиной, стала говорить по телефону.

У меня во времени образовалась пробка, я хотел выйти на веранду, покурить, подышать воздухом.

Встал, прошел на балкон, и столкнулся носом с Тимуром.

Я рассмотрел его с близи. Он был перекошенный, правое плечо выше левого, глаза мутные, говорил странно, растягивая слова, короче говоря, больной человек.

– Куришь? – я ему протянул сигарету.

Он закурил, задымил, стоим вместе, глядим на луну. Я повернул голову в его сторону.

– Что это ты тут делаешь? Неужели для тебя другой работы не нашлось, чем в публичном доме, в этой грязи. На фига тебе это надо? – я немного разгорячился.

Он же спокойно курил, лишь слегка ухом среагировал на мой вопрос, и чуть поколебавшись, ответил мне.

Ниже привожу его ответ на мой вопрос. Заранее скажу, что говорил он не совсем внятно, картавил, шепелявил, «тыва, быва, тыбга и пр.», я порой с трудом понимал его.

Тем не менее, знакомьтесь с его позицией.

– Да я инвалид. До этого работал дома у одного сотрудника полиции, он в уголовном розыске работает.

И на дачу ехал к нему, чистил, мыл полы, потолки. И все это за бесценок, за крохи.

Однажды он выпил, пришел домой пьяным. Напал на меня, избил, ударил фамильным подсвечником по руке моей (показывает на левый локоть), рука сломалась, кость висела на мясе, болталась как маятник.

А он продолжал меня бить, нанес жестокие побои, я с трудом вырвался, убежал от него, чтоб битье кончилось.

Далее, спустя месяц после этого, меня на улице задержал постовой полицейский. Я вышел купить газированную воду с мармеладом.

Было поздно, и этот сержант полиции схватил меня за горло, стал душить меня, грозя, что отведет в участок.

Я чтоб отвязаться, отдал ему последние деньги, остался без воды и мармелада.

Потом я работал в доме у одного майора полиции. Сначала все было хорошо, он сам культурный, и семья у него хорошая, порядочная, детишки – две дочурки – такие милые, светлые создания.

Жена симпатичная, бойкая. Я предполагал, что там будет хорошо.