Мы — акацита!

Цель. Глава 2.

* * *

Наутро он стоял перед зданием племенной администрации вместе с Кенни. Тот был бледен и казался осунувшимся, но глаза его возбуждённо горели. Он вернулся ночью домой, чтобы переговорить с матерью. Певец гадал, как ему удалось это сделать, не вызвав подозрений у Питерса-старшего, но Кенни объяснил как само собой разумеющееся:

— Отчим выпил лишнего и спал. Я сказал маме, что ты предлагаешь нам жить в твоём доме. И ещё сказал, что без неё не уйду. Либо же убью его. Она заплакала и согласилась.

Певец только глубоко вздохнул. Он, как оказалось, совсем не знал Кенни Питерса, зубрилу и мямлю.

И вот теперь они бок о бок поднялись на крыльцо кирпичного одноэтажного здания администрации племени, построенного ещё до второй мировой. Прошли через узкий коридорчик, где в лучах солнечного света кружились пылинки, медленно оседая на исшарканный подошвами пол. Рози Тихая Речка, секретарша суда и уборщица, старательно заметала мусор в совок. При виде парней она выпрямилась и растерянно на них уставилась, сжимая совок в жилистой смуглой руке.

— Привет, Роз, — весело окликнул её Певец. — Судья у себя?

Рози только кивнула, провожая их озадаченным взглядом.

Певец пару раз стукнул костяшками пальцев в обитую дешёвым коричневым дерматином дверь кабинета судьи — Бюро по делам индейцев, однако, поскупилось на помпезный антураж для своих прихлебателей. Зато в углу кабинета гордо торчали американский флаг и флаг штата. Красота.

Одинокая Птица чинно восседал за своим столом и завтракал. Его сильно тронутые сединой чёрные волосы были заплетены в две жидкие косы, украшенные бисером и странно контрастировавшие с чёрным официальным костюмом. Уронив в бумажный стакан с кофе раскрошившееся печенье, он изумлённо воззрился на вошедших сквозь толстые стёкла очков.

— Хинханни уоште, сэр, — негромко поздоровался Певец. — Доброе утро.

— Доброе утро, — настороженно ответил Одинокая Птица глубоким низким голосом и отодвинул в сторону стакан. — Что вам угодно?

Певец некстати припомнил, как, стоя перед этим же столом, выслушивал вердикты судьи, приговаривавшего его к неделе отсидки в племенной тюряге или к месяцу общественных работ за участие в несанкционированных митингах и за драки. Он посмотрел на Кенни и выпалил, как в реку с разбегу прыгнул:

— Могу ли я полагаться на защиту Совета племени и племенного суда, если у моего друга, который поселится в моём доме вместе со своей матерью, возникнет семейный конфликт с отцом?

— Э-э? — недоумённо протянул судья.

— Меня зовут Кеннет Питерс, сэр, ваша честь, — учтиво уточнил Кенни, выступая вперёд. — Моя мать собирается подать на развод, — он мгновенно уловил слабые места в старательно сконструированной Певцом тяжеловесной фразе. — Ей нужно где-то укрыться. У нас нет родственников, ваша честь. Мой друг предложил нам пожить в его доме. Но мама опасается, что мой отец будет нас преследовать.

Старик задумчиво поправил очки и кашлянул.

— Вы просите защиты у племени лакота? — осведомился он.

— Да, ваша честь, — с жаром выдохнул Кенни, а Певец кивнул. От волнения у него пересохло в горле. Чёрт, ведь этот старый нудный крючкотвор и гораздые махать кулаками полицейские действительно были единственной законной защитой Питерсов и олицетворением всего племени лакота!

Одинокая Птица поджал тонкие губы с явным сомнением. Он наверняка был наслышан о гнусном норове Питерса-старшего.

— Но вашей матери нужен адвокат, — задумчиво проговорил он, снимая очки.

— Да, разумеется, — закивал Кенни. — У племени же есть юристы?

— Конечно, — важно подтвердил судья.

По мнению Певца, племенные юристы способны были только лизать задницы федералам, но он благоразумно предпочёл промолчать. Он и так достаточно много спел об этом!

Взгляд Одинокой Птицы упёрся прямо в него, став неожиданно жёстким:

— Ты, смутьян из ДАИ, пришёл к людям, которых презираешь и высмеиваешь, чтобы просить о помощи?

Чёрт, старый пердун будто подслушал его мысли!

— Не для себя же, — буркнул Певец, враз ощетинившись. — То есть… да, сэр. Пришёл.

«Чтоб вам всем скиснуть», — добавил он мысленно.

— Твои раны зажили, кости срослись? — продолжал судья, указав узловатым пальцем на бинты, видневшиеся из-под тёмной футболки Певца. — И ты снова нарываешься на неприятности?

— Да, сэр, — подтвердил Певец с тяжёлым вздохом, готовый повернуться и отправиться восвояси. Внутри у него всё кипело. Старый хрыч просто издевался над ним.

— Система, которую ты ненавидишь, тем не менее, работает, раз ты стоишь тут, — гордо изрёк старик, протирая очки валявшейся на столе салфеткой.

Певец прикусил губу, чтобы не выпалить всё, что думает по поводу их грёбаной системы, но судья на него уже не смотрел. Он смотрел на Кенни, строго и устало, и наконец произнёс:

— Кеннет Питерс, так вы и ваша мать, вы оба, просите юридической и полицейской защиты у племени лакота?

— Да, ваша честь, — пылко подтвердил Кенни.

Судья выдержал долгую томительную паузу и неспешно проронил:

— Что ж, она будет вам предоставлена. Ваша мать тоже должна прийти сюда и подписать все необходимые бумаги.

— Я привезу её! Спасибо, ваша честь! — Кенни чуть ли не пританцовывал на месте, сияя улыбкой от уха до уха, и судья тоже скупо улыбнулся. Морщины на его темнокожем лице обозначились резче.

— Пила майа, спасибо, — пробурчал Певец и попятился к дверям. Он предчувствовал, что Воронье Крыло и Маленький Камень тоже от души позлорадствуют, патрулируя его участок. Ещё бы!

— Погодите! — окликнул их судья, когда они уже шагнули за порог. — Надеюсь, оружие, если оно у вас имеется, официально зарегистрировано?

— А как же! — бессовестно соврал Певец, не поведя бровью, но сердце у него неприятно ёкнуло. Значит, старик в самом деле считал, что конфликт с Питерсом-старшим может слишком далеко зайти.

— Кеннет Питерс, я надеюсь, что вы и ваша мать благотворно повлияете на этого молодого человека, привив ему навыки пристойного поведения, — заключил судья, сделав величественный жест рукой, и уткнулся в свои бумаги.

— Да, ваша честь, — согласился Кенни прерывающимся от смеха голосом, дёрнув остолбеневшего Певца за локоть. Они прогрохотали по коридору, едва не сбив с ног трудолюбивую Рози, и вывалились на крыльцо, под яркое солнце, заливаясь хохотом.

Жизнь снова была прекрасной, уоштело!

* * *

«Над головами пули-пули,

Пули-пули всё летят

И о любви нам, о любви нам,

О любви нам говорят.

Вот полюбила пуля парня —

Аж до сердца проняла

И он ушёл с ней, не смотря,

Что дома барышня ждала…»

(группа «Ленинград»)

Миссис Кэти Питерс с сыном к дому Певца доставили на старом полицейском «форде» всё те же Воронье Крыло и Маленький Камень. Они забрали обоих от их дома по распоряжению племенного судьи, дождавшись, пока Питерс-старший уедет по делам, ни о чём не подозревая.

Вопреки ожиданиям Певца полицейские не стали насмехаться над ним из-за того, что он обратился за помощью в Совет племени. Видимо, их сдерживало присутствие миссис Питерс, с которой они почтительно попрощались, сняв шляпы и заверив, что они, мол, собираются регулярно патрулировать участок дороги, ведущий к дому Певца, и дважды в день подъезжать к самому дому.

«Вот радость-то», — сумрачно подумал Певец и лаконично сообщил им:

— У меня дедово ружьё есть.

Он помнил, как судья спросил насчёт зарегистрированного оружия. Револьвер Питерса пришлось оставить в его доме, резонно решив, что обвинения в краже оружия Кенни не нужны. Так что Певец усиленно размышлял, где бы раздобыть непалёный ствол. Но пока что все отложенные им деньги должны были уйти на то, чтобы привести в божеский вид дедову хибару.

— Вообще-то, мэм, тут ничего нет из того, к чему вы привыкли, — честно признался он, перенося через порог чемодан.

Миссис Питерс мало что взяла с собой, убегая из собственного дома. Чемодан и рюкзак со шмотками Кенни — вот всё, что у них было.

— Сортир во дворе, а вода в кране только холодная, — неловко продолжал Певец. — Электричества тоже нету. И даже зеркала. Ну, кроме осколка над рукомойником.

А про то, что нет ни душа, ни ванны, не стоило даже упоминать. Такими были две трети домов в Оглале, построенных властями чуть ли не во времена переселения индейцев в конце прошлого века. А для того, чтобы обустроить их как следует, семьям в резервации не хватало средств. Правительственное пособие, тяжёлый труд чернорабочих на чужих ранчо да выступления на родео — вот всё, чем могли заработать индейцы.

Певец прекрасно понимал, каково придётся здесь миссис Питерс — уж в её-то богатом доме были все мыслимые и немыслимые удобства. А тут…

— Здесь нет моего мужа, а это главное, — возразила женщина тихо, но твёрдо. Совсем как Кенни.

Певец снова подумал: до чего же сын на неё похож. Хрупкая, как тростинка, светловолосая, с огромными голубыми глазами, она и сейчас была красива, но выглядела измождённой, и ранние морщинки избороздили её тонкое лицо.

— Ты привёл нас в свой дом, — продолжала она, глядя на Певца с такой благодарностью, что тот опустил глаза, чувствуя, как скулы запылали жаром. — Рискнул дать нам убежище. Взвалил на себя такую обузу. Ты хочешь решить наши проблемы, а ведь я сама столько лет не смела этого сделать. И ещё извиняешься и говоришь про горячую воду и электричество! Да Бог с ними!

— Ещё про сортир, — ляпнул Певец и прикусил язык. — О чёрт… то есть, о Господи, мэм, я же просто нищий индейский бузотёр, и не могу предложить вам то, чего вы заслуживаете. Вы же леди!

— Ничего подобного, я родилась, выросла и осталась простой девчонкой с фермы, — спокойно возразила та, а Певец с тоской покосился на Кенни, который явно не собирался ему помогать. Он лишь стоял и блаженно лыбился.

Вот же засранец мелкий!

Певец прямо взмок от неловкости.

— В общем, вон там будет ваша комната, мэм, если вас она устроит, — скороговоркой сообщил он.

Это как раз была та комната, где он вырос, где стояла его узкая койка, сколоченный дедом стол, табурет, и висела полка с книгами. А стены вместо обоев были заклеены плакатами с разворотов музыкальных журналов.

— Меня всё устраивает, — заверила миссис Питерс, пройдя туда и с любопытством осмотревшись по сторонам. — Здесь очень уютно.

Уютно? О Вакан, эта женщина говорила искренне!

Накануне Певец так намахался тут щёткой и тряпкой, что старый дом буквально засиял. Учитывая, что всё приходилось делать левой рукой, это был настоящий подвиг, которым он страшно гордился, и о котором ни Кенни, ни его мама, к счастью, даже не догадывались. Они наверняка считали, что порядок и чистота у Певца в доме — дело само собой разумеющееся. Между тем, если бы не помощь соседки, Марджи Храброй Медведицы, заметившей, как он пурхается у водопроводного крана во дворе, Певец бы сдался, послав уборку ко всем чертям. Со дня смерти деда, а было это почти год назад, он даже жил тут не так часто, в основном ночуя у друзей, у соседей или в Центре.

Без деда дом казался ему пустым. Но теперь…

— Получается, что я выселила тебя из твоей комнаты? — встревожилась миссис Питерс, присев на скрипнувшую койку и растерянно глядя на Певца снизу вверх.

— Я… э-э… всё равно сплю вон там, — соврал Певец, указывая на большую комнату, через которую они только что гуськом прошли, и где стояли теперь две раскладные кровати вместо одной, дедовой. На той кровати он действительно спал — с девчонками, если их сюда приводил. Здесь под потолком висели собранные дедом пучки сухих целебных и пряных трав, а у выхода на крыльцо была оборудована кухонька с рукомойником и печкой, топившейся углём и дровами. Ещё тут стоял деревянный стол и три табурета возле него. Всякое барахло и обувку Певец держал в чулане.

Во входную дверь кто-то громко постучал, и он крикнул:

— Не заперто!

Но невольно посмотрел на стоявшее в углу ружьё. Если Питерс-старший уже обнаружил отсутствие жены и пасынка, то выяснить, куда они направились, ему не составило бы большого труда. На то, что Крыло и Камень всё ещё дежурят у подъездной дороги, Певец не очень-то надеялся.

Чёрт, ему следовало бы завести псину позлее, чтобы вцеплялась в прибывшего сразу во дворе!

Дверь распахнулась, и на пороге возвысилась мощная фигура Марджи Храброй Медведицы. Певец перевёл дух.

— Анпету уоште, хорошего дня, — громогласно поздоровалась та, выставляя перед собой блюдо с огромным тыквенным пирогом, источавшим неописуемо заманчивый аромат. — Мокасиновый телеграф доложил, что у нашего парня гости, — её улыбка была тёплой и яркой. — И я подумала, что этому шалопаю сегодня будет не до готовки. Правду сказать, ему никогда не бывает до готовки, как и его деду, который тоже был шалопаем, но поесть они оба не дураки, вечно шлялись ко мне на ужин.

— Это миссис Марджи Храбрая Медведица, моя соседка, а это миссис Питерс и Кенни, — весело объявил Певец. Характеристика, выданная ему и деду устами Марджи, была абсолютно точна.

— Очень приятно, вы так добры, — робко проговорила миссис Питерс. — Я Кэти. Кэти Форбс. Хочу вернуть себе девичью фамилию.

Марджи вразвалочку, как настоящая медведица, прошла к столу и поставила на него пирог.

— Вам надо вернуть себе свою жизнь, — твёрдо заявила она, обернувшись. Её тёмные глаза сверкнули на смуглом скуластом лице, широкие брови сурово сдвинулись. — Если бы кто-то посмел поднять на меня руку, я бы эту руку сразу оторвала и засунула ему в задницу!

Певец закашлялся. Да уж, в прошлые времена Марджи наверняка стала бы легендарной женщиной-воином!

— Вы осуждаете меня за слабость, — негромко произнесла Кэти. — Что ж, вы совершенно правы, я сама себя осуждаю за то, что не ушла раньше и позволила издеваться над собой и собственным ребёнком.

— Мама, — сердито окликнул её Кенни. — Я давно не ребёнок.

— Моя семья была очень набожной, — продолжала Кэти, не слушая его. Она нервно переплела тонкие пальцы. — В шестнадцать лет я поехала поступать в колледж во Фриско. Я влюбилась… в одного студента, начала встречаться с ним… а потом поняла, что беременна.

Она посмотрела на Кенни, и Певец тоже.

«Мой отец был художником», — вспомнил он его слова.

— Вернуться домой я не могла. У меня не было… да и сейчас нет ни образования, ни работы, ни собственных средств, — продолжала она, словно на исповеди, а Марджи внимательно слушала и хмурилась. — Питерс… мой муж дал мне защиту, имя моему ребёнку, крышу над головой, всё, всё… и я терпела… ради Кенни. Но теперь ради Кенни я больше терпеть не намерена, — женщина вскинула белокурую голову, и её голос зазвенел.

Марджи энергично кивнула.

— Это самые что ни на есть правильные слова, уоштело. Но прежде всего вы не должны терпеть ради себя самой.

— Но что мне делать дальше? — спросила Кэти, завороженно глядя на неё, могучую, бронзовокожую, с перекинутыми на монументальную грудь иссиня-чёрными косами.

— Подать на развод и научиться стрелять, что же ещё, — Марджи указала в сторону прислонённого к стене ружья. — Мальчишки не всегда будут рядом с вами. Когда они отлучатся, вы можете прийти ко мне, и я буду очень рада. Но это не выход.

— Я научу её, — подал голос Кенни.

— Молодец, — басовито похвалила его Марджи, и тот просиял от радости. — А тебе, оболтус, — она развернулась к Певцу, — стоит подумать, как бы побыстрее и получше обустроить своё логово. Тебе нужен дизель-генератор, это дорогая штуковина, но за твоим дедом вроде как числился участок земли, примыкающий к резервации. Его можно заложить, и этих денег хватит ещё и на то, чтобы провести сюда водопровод. Сколько можно в корыте плескаться? Тебе не пять лет!

Певец подавил желание схватиться за голову, а соседка величественно заключила, прошествовав к двери:

— А пока что вы можете приходить и мыться у нас. Мы во всём себе отказывали, но я всё-таки устроила душевую для своих чертенят. Хау.

Она подмигнула побагровевшему от смущения Певцу и исчезла за дверью.

* * *

Набить морды Джеки Шульцу и его уродам «вот прямо сейчас» предложил не кто иной, как Дэнни Бычок. Певец и четвёрка его друзей из ДАИ возвращались с патрулирования дорог вокруг резервации, выручая тех, кому требовалась помощь. Что бы там ни гундел Одинокая Птица насчёт нужности своей системы, она в любом случае работала лишь на территории резервации, а за её пределами была бессильна.

Вот на шоссе возле Мэндерсона такая помощь Певцу ой как требовалась! Но тогда друзей рядом не оказалось.

— Этим подонкам надо так вломить за тебя, чтобы больше неповадно было лезть, — уверенно заявил Бычок, поигрывая бицепсами. — Мы только тебя из больницы и дожидались. Надо, чтобы ты был с нами.

Ребята ехали как раз в его «плимуте», и он сидел за рулём, а Певец — рядом с ним. Он тихо хмыкнул:

— Скажи уж, что тебе смерть как охота кулаки почесать.

— Это тоже, — покладисто согласился Дэнни, расплываясь в щербатой улыбке, — но просто пока ты в богадельне лежал, эти крысы по домам тихохонько сидели и не высовывались.

— Ну, один-то раз высунулись, — рассмеялся Певец, живо припомнив, как драпали Шульц и его компашка от выстрелов Кенни.

Дэнни раздосадованно хлопнул ладонью по баранке руля так, что раздался возмущённый гудок, будто бы «плимут» тоже протестовал.

— Это нам, дуракам, надо было дежурить возле тебя и охранять, прости, — уныло покаялся он, — нам, а не этой мелкотне Питерсу. Хотя он здорово справился, вот уж не ожидал я от него, — Дэнни уважительно покрутил головой, а теснившиеся на заднем сиденье Тим Стой-В-Сторонке, Гарри Левша и Шон Грозовая Туча одобрительно загалдели. — Он сейчас где? Я б с ним пивка попил.

Кенни помогал молодым училкам из индейской Школы за выживание расписывать стены в спортзале по собственным эскизам. Там намечалось что-то вроде стилизованной батальной сцены из прошлого века, скорее абстрактной, чем реальной. Подразумевалось сражение при Литтл-Биг-Хорн, где племена сиу наголову разбили отряд полковника Кастера. Этот эскиз понравился не только Певцу, но и учителям, и ребятам.

— В Школе за выживание стену расписывает, — объяснил Певец, и Шон позади него подал голос, облокотившись на спинку сиденья:

— Здорово, что Движение открыло эту Школу для наших ребят, но мне в такой школе не хватало бы всяких крутых стычек с белыми ублюдками вроде Шульца.

Парни дружно расхохотались.

— Всё, ты сказал, тебе не хватает стычек, хау, — продолжая посмеиваться, Дэнни повернул «плимут» к ярко освещённому бару. — Шульц наверняка в этом гадюшнике торчит.

Бар именовался высокопарно «Под крылом орла». Это пышное название завсегдатаи давно переиначили по-своему — «Под хвостом орла». Хозяйничал здесь старый ирландец по прозвищу Длинный Майк. Эта кличка полностью соответствовала его облику: он был очень высок, костляв и неулыбчив. Тем не менее, место это он держал уже больше десяти лет, втихаря продавая индейцам спиртное и подмазывая при этом шерифа на случай неприятностей с законом. Таким образом он пересидел уже трёх шерифов.

Певец был благодарен Майку — три года назад тот дал ему первые уроки игры на гитаре и возможность выступать перед публикой субботними вечерами, когда в баре был наплыв народа. Возле его барной стойки Певец горланил свои первые песни — грустные или озорные баллады о любви. Потом обстановка в резервации накалилась, он ушёл в ДАИ и бросил выступать у Майка. Но иногда жалел о том беззаботном времени, когда мог это делать. Когда завсегдатаи бара, пьяные ковбои, от души хлопали ему, даже не вспоминая про то, что он — индеец.

Ладно, сейчас они впятером ввалились в знакомую дверь под вывеской, на которой красовался аляповато нарисованный орёл с задранным кверху крылом.

Внутри было шумно, грязно, накурено, визгливо завывал музыкальный автомат, в дальнем углу любители бильярда загоняли шары в лузы. Разило спиртным, которое кто-то пролил на пол или на скатерть. Прекрасная, располагающая к мирному отдыху обстановка, с усмешкой подумал Певец.

Джеки Шульц и его кодла действительно были здесь. Томми с двоюродным братцем как раз резались в бильярд, а Джеки и остальные пьяно развалились на стульях возле стойки, потягивая заказанную выпивку.

Здесь же сидели несколько байкеров, чьи мотоциклы Певец заметил на стоянке, и их подружки, три ярко накрашенные девицы в коротеньких юбках.

Дэнни Бычок сразу же беззастенчиво уставился на стройные ноги девиц, как, впрочем, и остальные вошедшие, а Шульц, заметно напрягшись, громко поинтересовался:

— Эй, краснокожие, чего припёрлись?

— Тебя не спросили, — резонно отозвался Бычок, неспешно направляясь к стойке впереди всех. Парни Шульца бросили игру в бильярд и выпивку, осторожно подтягиваясь поближе к своему предводителю.

Серые глаза Шульца угрожающе сузились, правая рука нырнула в карман куртки. Он соскочил с табурета и выпрямился, глядя уже не на Бычка, а на Певца.

— За добавкой пришёл? Мало показалось?

Голос его стал странно растерянным, но Певец едва успел отметить эту странность, как Бычок гаркнул:

— Да хватит болтать!

И его кулак размером почти что с волейбольный мяч без замаха врезался Шульцу в челюсть. Тот буквально взвился в воздух, пролетев несколько футов, как в замедленной съёмке, и грохнулся прямёхонько на барную стойку.

Его ребята взвыли, и началась потеха.

Да, это уже не стычка малолеток за школьной спортплощадкой, подумал Певец, в весёлом раже хватая табуретку. На собственную правую руку он мало надеялся. Но ему не хотелось выглядеть слабосильным калекой под защитой друзей. И ещё ему чертовски не хотелось, чтобы в драку на стороне Шульца встряли приезжие байкеры, которым уж точно не могло понравиться, как развязно пялился Бычок на их подружек.

Но байкеры, к его превеликому облегчению, не вмешивались. Они лишь азартно колотили пивными кружками и кулаками по стойке, надрывая глотки, пока их девчонки так же упоенно визжали, а индейцы и белые тем временем разносили бар Длинного Майка вдребезги.

Но тут Длинный Майк, тоже надорвав глотку возмущёнными воплями и окончательно осипнув, вытащил откуда-то ружьё и шарахнул в потолок сразу из двух стволов.

Наступила тишина, кисло воняющая пороховой гарью и пролитым пивом. Стало слышно даже, как натужно рокочет старый холодильник с напитками да вхолостую перещёлкиваются пластинки в музыкальном автомате, куда угодила брошенная табуретка. Все взоры устремились на Майка, свирепо подбоченившегося. А потом — на Дэнни Бычка, который плотно придавил Джеки Шульца лопатками к грязному кафелю и сам победоносно уселся сверху. Одна его пятерня сжимала горло пленника, не давая вымолвить ни слова, вторая — получше всяких наручников сковывала задранные кверху запястья. Физиономия Шульца казалась сильно перекошенной из-за распухшей челюсти, куда пришёлся первый удар Бычка, а рядом на полу валялся его складной нож.

Бычок торжествующе посмотрел на Певца, застывшего поодаль, и пророкотал своим гулким басом:

— Если хочешь отплатить этому гаду той же монетой, возьми нож и вырежи на его паршивой шкуре любой узорчик, какой тебе по нраву. Я его подержу.

Певец взглянул в покрасневшее от напряжения лицо Шульца. Когда тот осознал смысл слов Дэнни, лицо это стало белым, как бумага. Шульц хрипло, с шумом втягивал в себя воздух, но по-прежнему не произносил ни слова.

Пощады не просил.

— Да вы охренели, краснокожие ублюдки… — почти беззвучно выдавил Эл Морган и повернулся к хозяину бара. — Пальни по ним, Майки!

Ствол винтовки, однако, обратился как раз в сторону попятившегося Моргана, пока сам хозяин пронизывающим хмурым взором уставился на Певца.

— Всё по справедливости должно быть, — непререкаемо изрёк он, и все разинули рты от неожиданности. — Валяй, парень, если это твоей душе угодно, сделай, как здоровяк говорит. Нож-то при тебе есть? А то возьми его складень, вон там, на полу. Это уж совсем по-честному будет.

Какая-то из девчонок громко ойкнула, и все затаили дыхание.

Певец снова посмотрел в побледневшее лицо распятого на кафеле Шульца. А тот вдруг просто закрыл глаза. Просто закрыл, так и не пытаясь вырваться или вымолить пощаду. Думал небось, что всё бесполезно, чёртов придурок.

Что бы сейчас сделал Кенни? Или дед?

Певец пинком отправил валявшийся на полу нож Шульца под барную стойку и решительно велел Бычку:

— Отпусти его, Дэн. Не хочу я так.

Серые глаза Шульца снова широко распахнулись — и несколько мгновений он смотрел прямо в лицо Певцу.

Наконец Бычок, разочарованно чертыхнувшись, нехотя разжал руки, и Шульц, перекатившись набок, с трудом поднялся сперва на карачки, а потом выпрямился, держась за горло и судорожно кашляя.

Майк, суровый, как архангел Михаил, однако, ружья не опустил.

— Вы все, придурки малолетние, сейчас заплатите мне за испорченное имущество моего бара, или я вам ноги из задниц повыдёргиваю, как Бог свят, — непреклонно заявил он. — Ну?! Давайте, давайте, раскошеливайтесь.

Ворча, как побитые собаки, Шульц и его банда вывернули карманы. На стойку легли купюры, со звоном посыпалось серебро. Неумолимый Майк бесстрастно указал индейцам на ту же стойку ружейным стволом:

— К вам это тоже относится, о великие воины.

— Называется, заглянули кулаки почесать, — скорбно пробормотал Бычок, вытряхивая последнюю завалявшуюся в карманах мелочь. Остальные сумрачно последовали его примеру. Майк был кругом прав — его бар они действительно расколошматили.

Певец хмыкнул — у него с собой вообще не было ни цента. Дуло ружья тотчас повернулось к нему.

— Чего регочешь? Из-за тебя всё, ты, чёртов святомученик. Денег нет? Бери гитару, будешь отрабатывать. У меня по вечерам петь некому. А вы автомат разнесли. Неделю погорланишь тут, и будем в расчёте. Как когда-то. Людям твои припевки всегда нравились.

— Чего-о? — оторопел Певец.

— Того, — отрубил Майк. — Мою старуху бери, коль своей при тебе нету, — он кивком головы указал на гитару, стоявшую за его спиной. Там у Майка было нечто вроде иконостаса — обложки пластинок с автографами известных исполнителей кантри, посетивших его заведение. Когда-то он говорил Певцу, что непременно поместит здесь его диск.

Озадаченно почесав в затылке, Певец шагнул за стойку и взял гитару, отозвавшуюся протяжным звоном. Провёл пальцами по струнам. Старушка и впрямь была ему хорошо знакома. Он поднял просветлевшие глаза на Майка:

— А подыграешь?

— Ещё бы, — степенно согласился тот, доставая из ящика стола губную гармошку.

Байкеры радостно загудели, а их подружки облегчённо завизжали. Ребята Шульца, попятившиеся было к дверям, затоптались на месте, посматривая на предводителя. Тот стоял, упрямо нагнув башку и расставив ноги, но тоже медлил уходить.

«Чёрт с вами», — подумал Певец, взяв первый аккорд, и едва не рассмеялся, заметив, как просиял Майк. Песню про чёрную рубаху старик очень даже любил.

Припев вместе с ним подхватили байкеры, и это было… уоштело, это было ещё как здорово!

Певец весело вскинул голову… и вдруг столкнулся взглядом с Шульцем. Тот уставился на него в упор — напряжённо, почти отчаянно. Но тут же отвернулся и начал проталкиваться к выходу, ожесточённо работая локтями.