Чужая обувь: Борьба за власть в загробном мире

Монотонный шум дождя за окном был единственным звуком, нарушавшим тишину в комнате. Айрин сидела на подоконнике, глядя на капли, что скатывались по стеклу, словно пытались найти выход из своей замкнутой траектории. Она не любила дождь, но в нём было что-то успокаивающее. Завтра ей исполнится шестнадцать лет. А это означало, что ее уже никто не удочерит. Так уж получилось, что в этом детском доме разбирали детей до восьми лет. Если тебя не забрали до восьми лет, то шансы на усыновления падали. Критично падали. А с шестнадцати равнялись нулю. Но в шестнадцать уже был паспорт, и многие подростки просто сбегали во взрослую, самостоятельную жизнь. Айрин продумывала, как же ей поступить на ближайшие два года? Сбежать или остаться? Жить для себя или просто существовать? Она посмотрела на свой кулон. Её пальцы ощущали его гладкую поверхность. В голове роились мысли, которые сводили ее с ума. Она очень надеялась, что этот кулон поможет наладить связь с кем-то из родных. Ей хотелось бы покинуть эти стены детдома, чтобы отправиться на поиски. Детский дом на окраине города был её домом с тех пор, как она себя помнила. Серое здание с выцветшими шторами и скрипучими деревянными лестницами. Здесь всё было простым и будничным, даже дети. Айрин всегда выделялась, хотя никогда не стремилась к этому. Бледная кожа с почти прозрачным отливом, густые каштановые волосы, которые иногда блестели в солнечных лучах словно отлитые из меди. Но больше всего внимание привлекали её глаза — слишком светлые, с зелёным оттенком, будто отражали свет, а не принимали его. На её шее всегда висел кулон — простая серебряная цепочка с овальным камнем. На камне тонкими завитками было выгравировано имя: Айрин. Это был единственный след от её прошлого. Воспитатели когда-то рассказывали, что кулон был на ней, когда её оставили у дверей детского дома, завернутой в черный плащ. Никто так и не объявился за ней. — Почему меня зовут Айрин? — однажды спросила она миссис Мелтон, строгую женщину с постоянно нахмуренными бровями. — Потому что так написано на кулоне, — сухо ответила та, даже не отрываясь от бумаг. Этого оказалось достаточно, чтобы Айрин больше не задавала вопросов. Вспомнив свою жизнь, она подумала, что не так тут и плохо. Что хочет остаться пока здесь. К тому же она всегда сможет сбежать, когда захочет. С такими мыслями она легла спать. Её сны всегда были странными. Порой она видела себя стоящей на берегу какого-то тёмного моря, чьи волны отражали ночное небо, усеянное звёздами. Ветер трепал её волосы, а в ушах звучала музыка — не человеческая, а какая-то дикая, первобытная, но очень приятная. Много снов было как она летает. И что это на самом деле очень легко. Иногда ей казалось, что она слышит чей-то голос, зовущий её по имени. Но когда она оборачивалась, видела лишь силуэт с огромными крыльями, растворяющийся в воде. В ту ночь её сон был особенно ярким. Она снова стояла на берегу, но теперь фигура с крыльями подошла ближе. Это был высокий мужчина с длинными тёмными волосами, его глаза сияли серебром. "Настало время, Айрин," — сказал он глубоким голосом. "Мы должны поговорить." Она попыталась ответить, но проснулась. Её сердце колотилось, а кулон на шее горел жаром, как раскалённый уголь. Айрин схватилась за него и почувствовала, как обожгла пальцы. "Кто Ты? Кто Я?" — прошептала она, глядя на кулон. Но ответа, как всегда, не последовало. Айрин успокоила себя и снова заснула. С утра в детдоме пахло как всегда: смесью пережаренных котлет, влажного картона и тягучего чувства обречённости. День шестнадцатилетия Айрин настал. Для всех это был обычный день. Да и Айрин ничего не ждала от этого дня. Праздновать дни рождения здесь было не принято. Не вставая с кровати Айрин решила вспомнить ее сон. Он снова был странным. Во сне она плыла глубоко под водой. Ей нравилось это чувство свободы и простора. Ее лёгкие наполнялись воздухом. Она дышала под водой. Вдалеке слышался зов — глубокий, завораживающий, будто кто-то звал её по имени. Но что по-настоящему беспокоило её, так это голос, который звучал в её голове, когда она просыпалась: "Айрин… твоё место не здесь." "Не здесь? А где тогда?" — пробормотала она, поворачиваясь к окну. В окне она увидела очень упитанную птицу. На мгновение ей показалось, что у птицы через оперение просматривается лицо женщины. — Бр-р-р, — замотала головой Айрин. — И привидится же такое. Вот, что значит плохо высыпаться. В комнате было тихо. Её соседки по комнате, две девочки, которых она звала "Розовая и Мятная", давно ушли на завтрак. Они редко разговаривали с Айрин, предпочитая обсуждать свои более перспективные мечты: одна хотела стать моделью, другая — врачом. Айрин же мечтала просто узнать, кто она на самом деле. И кто же ее родители. “Что-то знобит, наверное еще и заболеваю”, подумала она спросонья одевая тапочки. Ее тело немного завибрировало и у нее поменялось лицо и стали розовые волосы. Но Айрин этого не заметила. Но заметила, что одела не свои тапочки. — Тьфу, одела тапки Розовой. Раскидала свои вещи. Так, а мои где? — Айрин сняла тапочки и снова стала собой. — А вот они! Она оделась и обулась. День рождение или нет, позавтракала или нет... Никому и дела нет. Но уборка в этом богом забытом месте была обязательная. Иначе могли посадить на “трех разовую диету”. Так миссис Мелтон называла прием пищи когда кормили раз в день: понедельник - среда - пятница. Днём, во время уборки, она столкнулась со своей странностью. Айрин мыла полы в холле, когда услышала, как нянечка Вера разговаривает с кем-то из старших воспитанников. Это был обычный разговор, но вдруг Айрин услышала свой собственный голос, повторяющий фразу нянечки. "Не вздумай трогать эту лестницу, она может рухнуть," — голос был чётким, словно записанным. Она резко обернулась, но вокруг никого не было. Её губы двигались сами по себе. "Это было… что?" — прошептала она, уронив тряпку. Такое не было впервые. Иногда, когда она слышала чужой голос, потом она могла легко его повторить. Но сегодня это было с пугающей точностью. "Что за странности," — пробормотала Айрин, стараясь подавить в себе чувство беспокойства. “Надо сегодня пораньше лечь спать, а то совсем кукуха едет без сна”.