Не трогай запястья

Между двух точек.

Юнги никогда в полной мере не осознавал, что значит влюбиться в кого-то. В школе было полно девчонок, которые нравились. Милые, симпатичные, на них хотелось смотреть. Любоваться. Может даже поцеловать и обнять, но то был подростковый период. Девчонки писали ему записки, признавались в своей трепетной влюблённости за трибунами школьного стадиона, смущались и волновались. Влюблённые девочки для Юнги — это бомбы с часовым механизмом. Никогда нельзя понять наверняка, что она выкинет в следующую минуту.

Юнги никогда не отвечал взаимностью. Нет, у него были девушки, но чтобы испытывать что-то большее, чем симпатия — нет. Из-за этого он не совершал немыслимых глупостей, которые обычно делают подростки, будучи влюблёнными. Потом он увлёкся музыкой и прокладыванием пути своей нелёгкой карьеры, на девушек не было времени смотреть, да и не хотелось ни в кого влюбляться. Это как гость, которого сначала ждёшь, а потом не знаешь, как от него избавиться. Юнги по-прежнему так считает.

Держа заплаканного Чимина за руку, Юнги идёт по направлению в свою комнату. Он пытается идти как можно тише и не говорить ни слова, чтобы даже шагов и сбитого от волнения дыхания не было слышно. Страшно. В общежитии стоит идеальная тишина и кромешная темнота. Лишь фонари отдают блеклым светом через незашторенные окна. Редко можно застать их второй дом в таком виде.

У Юнги внутри творится что-то такое, что невозможно сравнить с самой сильной бурей или землетрясением. Подкашиваются колени и в голове стоит шум. Трепет в груди какой-то не нежно волнующий, коим должен быть, а разрушительный, потому что Чимин ушёл с ним. Младший вежливо извинился перед Ли Тэмином, сетуя на неожиданно возникшие дела, схватил свою куртку и ушёл с Юнги, который ждал его на улице. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. В такси, молча переплетая пальцы рук, Чимин всё ещё слегка всхлипывал, глядя в окно на мерцающие огни, проносящиеся мимо. Юнги смотрел на него, крепко сжимая руку. Даже заплаканный, с размазанной косметикой и растрёпанными волосами Чимин выглядел идеально в свете неоновых вывесок, проплывающих на заднем плане.

Юнги заплатил за такси, они вышли, зашли в здание, сняли в прихожей обувь. И что? Что делать дальше? Старшему вдруг срочно понадобилось пособие по идиотизму с подробными инструкциями, когда он немного завис, прикусывая щеку изнутри и глядя на Чимина, который застыл перед ним, стоя спиной. Даже в темноте ощущалось, как он неровно выдохнул. Шмыгнул носом. Неловко опустил голову, стягивая с себя куртку и вешая на крючок вешалки, будто собирался на плаху.

Перебарывая нереальных размеров волнение, Мин взял Чимина за руку и мягко потянул в коридор. Затем в свою комнату. И это небольшое расстояние между прихожей и комнатой Юнги они преодолели за полминуты, когда, казалось, оно бесконечное. Пак лишь тихо шмыгал носом. Когда Мин закрыл дверь спиной, то понял, что зашёл в тупик окончательно. Сам запер себя в клетке. Ощущение, будто закрыли в деревянном ящике без отверстий, а воздуха в нём хватит лишь на некоторое время. Нужно теперь правильно распределить оставшийся кислород, чтобы прожить как можно дольше.

Чимин поджал губы, поворачиваясь и осторожно глядя в глаза старшему, который застыл, как ледяная скульптура. Сердце билось где-то в глотке. Он понимал, как сильно виноват перед человеком, который стоял перед ним и так пронзительно смотрел. Этот взгляд — это оружие такое же эффективное, как и нацеленный в висок револьвер. Очередная русская рулетка. Не смотри Чимин вот так — Юнги и наполовину не распознал бы вину, даже если бы ему выдали иллюстрированное пособие, где все главные части снабжены ясными подписями. Мину срочно нужно было какое-то лирическое отступление. И бутылку соджу, если можно.

— Не смотри так, — не удерживается Юнги, сдаваясь, будто проиграл в «гляделки».

— Как? — нежный чиминов голос дрожит.

— Будто это неправильно.

— Если я перестану смотреть, то это не станет правильным, — практически шепчет младший, делая осторожный шаг.

— Я потерял контроль, когда поехал за тобой. Прости за то, что испортил вечер, — слегка вздрагивая от внезапной близости, произносит Юнги.

— Ты не потерял контроль, — качает Чимин отрицательно головой, касаясь руками чёрной футболки Мина в области груди. — Ты дал себе волю. Это не одно и то же.

The Glitch Mob feat. Swan — Between Two Points

В полумраке он более красив. Более пленителен. Более прекрасен, чем обычно. Вымотанный, разрушенный и раздавленный полупринц. Это было так неправильно, плохо и вообще отвратительно, когда Чимин сломлен, но благодаря этому более притягателен. Но с другой стороны его дрожащие ладони чертовски красиво и правильно смотрелись на ткани миновой футболки. Завораживающий контраст. Мин бы бросился грудью под пули, лишь бы эти ладони касались только его одежды. Больше ничьей. Потом обязательно будет больно. Так больно, что хочется ещё и ещё. Юнги хочется выть от чувств, от чувств, которые никак не могут просто и удобно в нём уместиться, а застревают в дверях, громоздкие, с хрупкими углами, ненужные никому.

— Раздень меня, — просит Чимин, опуская глаза.

Этот шёпот вливается в сознание тягучим подогретым ликёром. Смешать, но не взбалтывать. Ладони соскальзывают с груди и опускаются. Воздух, что так тщательно берёгся в этом ящике, из лёгких Юнги выбивает какими-то двумя словами. Зато какими? Произнесёнными голосом Чимина. Его тонсена. Того самого Пак Чимина, который набивает рот печеньем и пытается запить молоком, тогда всё это добро не помещается у него во рту, а если он при этом смеётся, то полная жесть.

— Зачем? — хрипит Мин, громко сглатывая. Во рту совсем пересохло. Всё, это был самый край. Алиса нырнула за Кроликом. Пути назад нет.

— Не будь ребёнком, хён, — Чимин подходит ещё чуть ближе, всё ещё опуская смущённо голову.

Юнги чувствует, как его тело, его вены наливаются свинцом. Предвкушение волной вниз по спине, и движения становятся обманчиво мягкими, и расширяются зрачки, и сердце бьётся яростнее, хотя, кажется, куда ещё сильнее. Он хочет. Хочет видеть, что Чимин прячет под одеждой. Нет, он миллион раз видел его обнажённым, живут ведь под одной крышей не первый год. Но сейчас всё иначе. В глотке бьётся ощущение, будто сейчас он увидит тело Чимина без одежды впервые.

Всё переменилось за такое короткое количество времени. Перевернулось с ног на голову, сменило цвета, приобрело другой, совершенно иной смысл. Чимин ведь забрался вовнутрь, вручную сжимая и разжимая миново сердце. Он передавливал артерии и гнал кровь, куда ему вздумается. Чимин парализовал его лёгкие, тогда, в танцевальном зале, лишь дотронувшись до него и, отпуская, снова позволил дышать. Он вставил прямо в его зрачки диапозитивы со своим чёртовым изображением, и старший теперь никого, никого и ничего не может видеть, кроме него. Чимин стал центральной нервной системой и Юнги думает, что без него не сможет теперь дышать.

Снова громко сглотнув, старший тянется к очкам на лице Чимина. Осторожно снимает, размеренно дыша. Кладёт на тумбочку рядом. Берёт свитер за низ и осторожно, словно боится сломать что-то, стягивает через голову. Младший поднимает руки, позволяя снять с себя вещь. Его загорелая кожа пахнет цветочным гелем для душа. Идеальная, без каких-либо изъянов. Хочется потрогать, оценить на ощупь, но Мин сдерживает себя, поскольку Чимин по-прежнему опускает смущённо голову. Коснувшись пальцами подбородка, Юнги приподнимает покрасневшее лицо младшего и смотрит в глаза.

— Не отводи, — просит Юнги, неконтролируемо краснея щеками и ушами.

— Ты думал, что не зайдёшь так далеко. Да, я тоже, — Чимин шепчет, глядя прямо в глаза, от этого все органы скручиваются жгутом. — Пусть это останется здесь и сейчас, хорошо?

— Почему? — спрашивает Юнги, кусая изнутри щёки до неприятной колющей боли.

— Потому что я так хочу, — Чимин отвечает, берёт жёлтый свитшот Юнги за низ и стягивает через голову. Мин помогает снять, поднимая руки. Он знает, что Чимину залезать под кофту не так интересно, как залезать под кожу. Для него залезать под кофту не имеет смысла, если не течь по венам, заменяя кровь. Если не проникать в лёгкие, заменяя воздух. Именно это он и делал.

Краснея из-за оголённости ещё сильнее, Юнги опускает глаза и сглатывает колючий ком в горле. Он никогда в жизни не краснел до такой степени и не чувствовал себя так странно. Вообще. Ни разу. Всё это будто не по-настоящему: выдумано или снится. Юнги просто не может понять, спит он или живёт. Существует ли он вообще? Существует ли Чимин? Или он выдумал его? Он выдумал всё, что сейчас происходит? Нет. Всё вполне реально, потому что ладони Чимина скользят по вздымающемуся от дыхания животу в направлении бёдер, стягивая с них попутно спортивные штаны. Когда он выпрямляется, то Юнги смотрит на чужие губы:

— Можно тебя по…

Но не договаривает, потому что младший его понимает без этих ненужных звуков. Будто читает мысли и на ходу накрывает губы своими, затягивая в томительный приторно-сладкий поцелуй. Две части одного целого смыкаются. Голова просто идёт кругом. Чимин мягко целует, и у Мина вдруг появляется мысль, что Пак в этом поднабрался опыта. Расслабленно прикрывая глаза и отпуская себя, свои мысли и тело в свободное плаванье, Юнги замирает, когда чувствует, как Чимин за поясницу тянет к кровати. Напирает губами сильнее, углубляясь языком в минов рот. Нежность, страсть, упоение, восхищение, волнение — Юнги испытывает всё и разом, боясь при одном неверном движении взорваться, словно воздушный шар.

Пак укладывает его на кровать, нависая сверху между раздвинутыми ногами. Чертовски странно, но нравится. Так сильно нравится, что Юнги готов делать это без зазрения совести и без капли какого-либо стыда. Чимин глубоко исследует языком рот, оглаживая талию и сбито дыша носом. По комнате волнами распространяется звук причмокиваний и сбитого дыхания, а по коже старшего мурашки. Лёгкая дрожь где-то на задворках. Или не лёгкая, Юнги не знает, потому что тонет. Тонет в ощущениях и собственных разрушительных эмоциях, которые не должен был испытывать ни здесь, ни в любой другой Вселенной.

По спине холод. По внутренностям жар.

Так хорошо. Потрясающе.

Так охуенно.

Старший вдруг феерично осознаёт, что дело было в нём и в его страхах. Он всему пытался найти объяснение. Но это были вещи, которые нельзя объяснить. Слова… слова… Надо просто лечь в постель, после этого всё станет ясно. Ему больше не нужны слова — за него говорит тело. Юнги судорожно хватает ртом воздух, когда Чимин целует скулу, пачкая горячую кожу слюной, затем целует пространство за ухом и ниже, подминая худое бледное тело под себя.

— Т-только… Не оставляй следов, — Юнги просит, но не слышит себя.

Даёт волю дрожащим рукам и кладёт ладони на чиминовы ключицы. Проваливается в кровать. Проваливается в никуда, когда Пак берёт его за запястья и прижимает их по обе стороны от головы. Слюна на коже сохнет и стягивает. Младший смотрит в глаза так близко, что сложно сфокусировать распалённый туманный взгляд. Юнги чувствует, что воздуха не хватает, даже несмотря на то, что дышит полной грудью. Низ живота мгновенно наполняется пылающим жаром, сдавливает томительным спазмом, когда Пак касается запястий. Передёргивает и бьёт по самому живому.

Рука Чимина опускается на минов живот. Он медленно очерчивает короткими пальцами напряжённый низ и опускает ладошку за резинку чёрных миновых боксеров. По телу будто проходит разряд в энное количество ватт. Юнги прогибается в спине и слегка приподнимает бёдра, когда тёплая ладонь накрывает пульсирующий член. Издаёт звук, отдалённо похожий на стон. Поцелуя нет, губы едва касаются. Они дышат друг другу в рот, не разрывая зрительного контакта. Кожа к коже. Тела словно срослись.

Мин взрывается миллионами атомных бомб, когда Чимин плавно проходится ладонью по члену, сжимая и массируя подушечками пальцев головку. Старший чувствует себя зверем, которого укротили. Полностью подчинённый, разложенный на кровати и послушный. Раньше это показалось бы жалким, но не сейчас. Юнги сам хочет быть таким слабым и послушным, потому что Чимин. Просто потому что Чимин. Каждый человек прячет в себе какие-нибудь неуёмные желания, готовые прорваться в любой миг. Спокойная поверхность скрывает острые рифы, которые появляются лишь тогда, когда найдётся кто-то, способный заставить океан бушевать. Яркое, нетерпеливое наслаждение струится из широко распахнутых глаз Юнги. Казалось, он не видит Чимина, не видит ничего вокруг, оглушённый и ослеплённый собственными упоительными эмоциями. И вряд ли понимает, что шепчет ему…

— Хочу прикоснуться к тебе, — хрипит Мин, просовывая между ними руку, которой не в состоянии расстегнуть ремень.

— С-сделай, — сладко шепчет Пак, отпуская его запястье и опираясь на руку.

Задыхаясь, Юнги лишь с третьего раза расстёгивает бляшку на ремне, затем справляется с замком ширинки. Едва приспускает джинсы, засовывая руку в боксеры Чимина. Плоть под пальцами тёплая и твёрдая. Когда Юнги сжимает и проводит ладонью, то Чимин не удерживает на выдохе плавный стон, утыкаясь в минову шею. Член обильно сочится смазкой, пачкая пальцы старшего, но от этого ещё больше сносит крышу. Так пошло, похотливо и грязно… И чем больше греха, тем меньше стыда.

Чимин повсюду и внутри. Юнги нечем дышать рядом с ним. Он ничего не может с этим сделать. Только задыхается им, его затуманенным взглядом, приоткрытыми опухшими губами, сладкими вздохами. Этим выражением лица, которое сочится неподдельным наслаждением. Он вокруг. Он в нём, распори грудь — вытечет. Вместе с кровью и всеми эмоциями. Юнги никогда не делал ничего более сумасшедшего, чем в это мгновенье. Он никогда не сходил с ума настолько сильно, как сейчас. Он никогда так сильно не испытывал что-либо. Масштаб эмоций просто поражал. Приводил в шок.

— Е-ещё, — заикается Юнги, разлагаясь на частицы.

Когда он занимался сексом с девушками, то практически не стонал, лишь дышал сбито. Но в это мгновение не стонать казалось самым сложным испытанием за всю минову жизнь. Когда рука Чимина ускорилась, то из глотки сами полезли эти ужасающие звуки. Губы разомкнулись, а Пак накрыл их своими, заглушая неконтролируемые стоны сквозь поцелуй, проглатывая их. Юнги хочет стать его внутренностями. Он хочет умереть в эту секунду. Хочет раствориться, словно облако пара. Хочет, чтобы Чимин не останавливался. Потому что если остановится, то вместе с этим перестанет биться миново сердце, которое валяется где-то в углу тёмной комнаты.

Эта близость отупляет. Выбивает из головы всё, что только можно. По лбу стекает капля пота, только тогда старший осознаёт, что он весь мокрый. Пак будто знает все точки, на которые нужно надавить, чтобы Юнги упустил стон в поцелуй. И он давит, быстро двигая рукой, а Мин изо всех сил пытается с полной отдачей вернуть всё удовольствие, которое сейчас доставляет ему чёртов Пак мать его Чимин. Юнги зажмуривается, ощущая полыхающий жар в груди, который быстро перетекает в пах. Работает рукой, которую почти не чувствует. Дыхание замирает. Юнги чувствует, что через минуту или меньше разорвётся на частицы. Грёбаный-Пак-чёрт-его-подери сильно кусает нижнюю губу Юнги, и старший неосознанно толкается в руку Чимина. Сильнее. Быстрее. Ближе. Мин раньше и не подозревал, что умеет так стонать. Как какая-то блядливая девка.

— Чимин-и, — выстанывает он, ища потерянным застеленным дымкой взглядом глаза младшего. — Кажется, я сейчас…

— Я т-тоже, — сбито выдыхает Пак в губы, задыхаясь. — Чёрт…

Юнги чувствует, что тело простреливает оргазмом от самых пяток до макушки. Перед глазами всё плывёт и мерцает цветами, которые он видит впервые в своей жизни. Кончает в чиминов кулак, выдыхая его имя, прогибаясь до хруста в позвоночнике, изливаясь очень обильно, и судорожно дрожит всем телом. По вискам стучит, кровь бурлит и пузырится. Липкая кожа щиплет от пота. Чимин, обрывая стон на середине и утыкаясь в минову шею, кончает на чужой живот. Тёплая струя прыскает на кожу в районе пупка.

— Г-господи, — шепчет Юнги, но от оглушающего биения в ушах не слышит себя. — Я попаду в Ад…

Пак мгновенно обмякает после фееричного оргазма, сползая с Мина и переворачиваясь на спину рядом. Держит глаза закрытыми и пытается восстановить напрочь сбитое дыхание. Юнги дышит в полную грудь, но всё равно задыхается, немного млеет, ощущая красноту на горячих щеках. Глаза закрыты, а перед ними всё мерцает. Белый, чёрный, серый, белый, чёрный, оранжевый… По телу волной плывёт сладкая нега.

Проходит минута. Потом ещё одна. Тело остывает, дыхание восстанавливается, мозг заводится и включается, как компьютер. Юнги понимает, что окутывающий его стыд портит атмосферу открытости, которая построилась так тесно и интимно. Становится страшно открывать глаза. Ведь каждый хоть раз попадал в такую ситуацию, когда сгораешь от стыда из-за острого осознания того, что всему виной собственные чувства и желания, а от залившегося краской лица запросто можно подкурить сигарету. От такого никто не застрахован. Но важно совсем другое, ведь Юнги всегда, попадая в неловкую ситуацию, совершает ещё более глупые вещи, усугубляя своё положение в разы. Всему виной — отсутствие нормальной возможности переварить произошедшее и вполне понятное желание отыграть всё назад, сделать иначе, чтобы было не так стыдно. Всё происходит в считанные мгновенья.

— Скажешь что-нибудь? — спрашивает Чимин, а Юнги по-прежнему держит глаза закрытыми, ощущая, как холодеет белая жидкость на его животе.

— Нет, — коротко бросает он, не в силах даже шевельнуться.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Понятно, — хмыкает Чимин, и старший чувствует, как он смотрит на него. — Я предвидел, что так будет.

Пора прекращать совершать глупости. Пора принять всё, как есть. Юнги перебарывает себя, открывая глаза и глядя на младшего. Внутри всё выворачивается от такого Пака. Растрёпанного, с припухшими губами и румяными щеками. Что с Юнги не так? Почему он не может потянуться и поцеловать? Почему не может сделать хоть что-то?

— Останешься? — единственное, что может произнести Юнги, открыто глядя прямо в глаза.

— А ты хочешь?

— Не знаю.

— Тогда нет, — бросает Чимин, приподнимаясь. — Дай знать, когда разберёшься в себе. Я долго ждал, подожду ещё. Но пойми, что вечно ждать я не намерен.

Юнги накрывает своё горящее лицо ладонями, потирая глаза, и только потом осознаёт, что руки в сперме. Но это не противно. Как бы сильно он не пытался себя убедить в обратном, ему не противно. Шуршание одежды. Размеренное дыхание. По-прежнему дико стучащее сердце. Юнги тяжело. Голова болит. Во рту пересохло. В самом себе — гордость и стыд. Гордость сияет на фоне стыда. Без гордости утонешь в этом стыде по шею. Но в гордости утонешь по макушку, поэтому когда Чимин уже открывает дверь, то Юнги резко, словно проснувшись, приподнимается.

— Чимин-а. Постой, — просит он, теряя взгляд и поддаваясь внутренним желаниям сделать всё правильно. — Я, кажется…

— Да, Юнги-хён — обрывает Пак, глядя так, словно видит всё, что испытывает Юнги, как начерченные мелом формулы на школьной доске. Понимает или нет, так это уже другой вопрос. — Я знаю.

Младший уходит, напоследок отпечатав в мозгах Юнги грустную улыбку. Просто уходит, закрывая тихо за собой дверь. Мин откидывается затылком на подушку, долго глядя в потолок. Единственное, что он знает наверняка: ему не жаль.

Если стыдно за то, что делаешь, значит ты всё делаешь правильно.

***

— Это бред, хён, — поморщился Чимин, стоя у кухонной тумбы и нарезая говядину ломтиками.

— Почему бред? — Джин достал из холодильника две бутылочки соевого соуса с цветастыми наклейками, поставив на стол. — Мужчина должен приручить осла, если у него это получится, то он будет считаться и хорошим мужчиной и достойным мужем.

— В Бразилии много неординарных обычаев, но это как-то чересчур странно, — младший поморщился, скидывая нарезанное мясо в красную пластмассовую чашку.

— В Новом Орлеане женщины показывают грудь за бусы, о чём ещё говорить, — пожал старший плечами, доставая из нижнего шкафчика головку чеснока. — А тут всего-то нужно осла приручить, чтобы жениться. Подумаешь, делов-то…

Пак звонко засмеялся, краем глаза глядя на улыбающегося старшего, затем вернул внимание к нарезке, чтобы не полоснуть в очередной раз по пальцу.

— Вообще, во всех странах ведь разные обычаи. Кому-то точно так же покажутся странными наши, а…

Сокджина прервал звук стандартной мелодии его телефона, который лежал на холодильнике. Извинившись, он ответил на звонок, покинув кухню. Чимин ещё некоторое время улыбался, размышляя на тему обычаев разных стран. Эта тема для разговора как-то сама собой всплыла, когда они с Сокджином начали готовить обед. Впервые за долгое время Чимину захотел поесть нормально и, посовещавшись с «главным по кухне», он решил приготовить пулькоги*, с радостью принимая предложение о помощи от старшего. Сходив в ближайший супермаркет, Чимин купил всё необходимое, решив не экономить. Он редко тратится, поэтому позволительно.

Юнги не было видно с самого утра.

Чимин ещё не совсем понял, что произошло этой ночью. Его эмоции настолько зашкаливали, что некоторые куски из памяти повыпадали, словно пазл, без которого невозможно собрать единую картинку. Он не может вспомнить всех слов, лишь обрывки фраз. Это вполне нормально, потому что он выпил почти три бокала вина: один пока ждал Тэмина, второй и начало третьего когда написал Юнги. Да, Чимин утром даже проверил диалог, чтобы убедиться в том, что это всё не было «мокрым» сном. В диалоге со старшим действительно были сообщения. Мин действительно написал ему. Он правда выпытывал адрес. Он реально приехал и забрал Чимина. На животе и пальцах Пака взаправду была засохшая с****а.

Не удерживая улыбку и покраснение на щеках, что так сильно пробивались сквозь поток мыслей, Пак сбросил последнее нарезанное мясо в чашку, прикусывая с силой губу. Как-то ведь надо остановить этот чёртов поток, который заставляет его шею и уши гореть.

— Чимин-ши, — на кухню, торопясь, вернулся Джин. — Мне срочно нужно отъехать. Справишься?

— Что-то случилось? — Пак обеспокоенно отложил нож, глядя на старшего.

— Да, в аэропорту что-то напутали с билетами Намджуна, — старший прокрутил смеситель и быстро сполоснул руки. — Я съезжу и попробую разобраться, а ты не забудь смочить мясо в маринаде.

— Я помню, — щёлкнул Чимин пальцами. — Кстати, хён…

— Да?

— У тебя же вечером съёмки? Во сколько ты вернёшься? — Пак попытался выровнять голос, чтобы звучало как можно непринуждённее.

— Думаю, что довольно поздно, ближе к трём часам ночи, но не уверен, — пожал парень плечами, вытирая руки кухонным полотенцем. — А что?

— Хотел узнать, убирать ли еду в холодильник, — пожал младший плечами, придумывая всё на ходу и импровизируя как только это возможно.

— Убирай, я поем в кафе, — Сокджин улыбнулся Чимину, покидая кухню и не упуская возможности напоследок напомнить о том, чтобы Пак не забыл смазать маслом противень перед тем, как выкладывать на него мясо.

Покачав головой и пробурчав под нос: «да знаю я, знаю», Чимин продолжил готовку, отключая голову от посторонних мыслей и полностью погружаясь в процесс. Ещё раз промыв мясо, Пак уложил его в тарелку и залил соусом в нужных пропорциях. Добавил немного винного и рисового уксуса, специй и приправ. В воздухе воцарился пряный аромат. Оставив мясо мариноваться, Чимин включил на телефоне музыку, чувствуя прилив хорошего настроения. Покачиваясь в такт мелодии, он почистил несколько зубчиков чеснока и репчатого лука, собираясь нарезать их. Хриплый голос, врезающийся в спину, заставил Чимина вздрогнуть и выронить из рук нож, что звонко ударился о пол. С перепугу люди иногда так резко умнеют.

— Привет, — кинул Юнги, быстро направляясь к холодильнику.

— Чёрт, не подкрадывайся так, — заверещал всё ещё перепуганный младший, одной рукой поднимая нож, а второй держась за грудь, в которой колотилось сердце. Но от испуга ли? — Чуть заикой не оставил.

— Да кто подкрадывался-то? — возмутился Мин, доставая с дверки бутылку воды. — Это ты тут устроил танцевальный баттл с сельдереем.

— Ха-ха, как смешно, — Чимин иронично закатил глаза так, чтобы Юнги не заметил. Тормозить со словами не стоило, иначе за этим промедлением последует таких размеров неловкость, какой мир ещё не видывал. Этого младший хотел меньше всего. — Ты завтракал?

— Неа, — Юнги открутил пробку, явно избегая зрительного контакта. Чимин не винит его за это, потому что делает то же самое. Так уж выходит. — Закажу что-нибудь с доставкой.

— Зачем? — Чимин возмущённо хмурит брови. — Я тут, вообще-то, не ради развлечения орудую кухонной посудой.

— Я сейчас в студию, — бросает Юнги, делая ещё пару глотков.

— А-а, — Чимин с пониманием качает головой. — Я могу принести тебе поесть, если хочешь.

— Не стоит, — Мин возвращает воду в холодильник и тихо, бегло добавляет: — сегодня с Суран работаю.

Чимин замолкает, прикусывает губу и пытается не подать виду, что у него внутри что-то неприятно жжёт и извивается, словно ядовитая змея, исходящая ядом. Он споласкивает зубчики чеснока под струёй воды и кладёт на разделочную доску, быстро перебирая мысли в голове.

Не сморозить херню. Не сморозить херню. Не сморозить херню.

Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

— Ну ладно, как хочешь, — отвечает на одном выдохе младший, сосредотачиваясь на звучании собственного голоса. — Когда вернёшься?

— Часам к семи, — отвечает Юнги, направляясь к дверному проёму в попытке побыстрее убежать от настигающей их обоих неловкости.

— Постой, — Чимин откладывает нож, разворачивается и приближается к парню за несколько коротких секунд, глядя прямо в глаза и бросая на ходу: — только не задерживайся, хорошо?

Подаваясь навстречу, Чимин берёт старшего ладонями за скулы и касается тонких сухих губ своими. Юнги замирает на несколько мгновений, широко распахивая глаза и не до конца понимая, что вообще происходит здесь и сейчас. Он растерялся. Казалось бы, после всего того, что было, Мину известно всё о губах Чимина: как они улыбаются, говорят, грустят и целуют, а такое необъяснимое тепло заструилось от чиминовых губ к его впервые, что и застало врасплох.

Когда до его мозга доходят сумасшедшие действия младшего, то щёки сменяют несколько оттенков, останавливаясь на ярко-красном. Да, он краснеет, как какая-то пятнадцатилетка, но это вовсе не плохо, а приятно. Ему нравится краснеть. И только через половину минуты Юнги двигает губами, отвечая на некое подобие поцелуя, который выходит неуклюжим и неаккуратным, а длится и вовсе не больше минуты.

Да, Юнги считал.

Да, он, мать вашу, считал, чтобы не упасть в чёртов обморок. Потому что удивительно. Когда Чимин так решительно его поцеловал, у него возникло впечатление, какое бывает, когда на кого-нибудь нечаянно натолкнёшься, и на несколько мгновений Юнги ощутил себя таким неловким, неумелым и даже каким-то невероятно юным, таким, каким он себя уже даже забыл.

— И что ты делаешь? — прошептал Мин, прищуриваясь и глядя на младшего, который совсем обнаглел и позволил своим ладоням скользнуть по серой кофте Юнги в области талии.

— Целую тебя? — Чимин усмехнулся, останавливая ладони на пояснице. — На будущее: когда тебя пытаются поцеловать, а ты не хочешь этого, то нужно орать, Юнги-хён.

— Орать? — решил уточнить старший. — Что?

— М-м, что орать? Орать нужно такое, что может отпугнуть…

— Например? — И кто же Юнги скажет, почему он улыбается?

— Например, — младший задумался, поджав нижнюю пухлую губу. — «Ударь меня!»

— Почему меня? — удивляется Мин.

— Ну, — Чимин снова забавно усмехнулся, краснея и отводя глаза, — потому что твой целователь как минимум удивится такому повороту событий, и ты успеешь сбежать.

— А максимум? — Юнги невольно прикусывает край губы, глядя на Чимина во все глаза. Он бы вырвал себе их и подбросил в карман младшего, чтобы по возможности наблюдать и знать, что и где.

— Как максимум передумает тебя, такого шизанутого на голову, вообще когда-либо пытаться поцеловать. Тебе же лучше, согласись, — заключает с удовлетворением Пак, всё ещё окольцовывая талию старшего.

— Ну, на счёт передумает я очень сомневаюсь, — Юнги думает о том, что в голове столько мыслей, невозможно отобрать что-то одно. — Чимин-а, тебе кто-нибудь говорил, что ты чокнутый?

— Слышу чаще, чем «привет», — размыкая руки и высвобождая Юнги из объятий, Чимин улыбается, возвращаясь к готовке. — Но от тебя слышу впервые. Всё ведь бывает впервые, правда?

Мин вздрагивает, ликуя от того, что Пак отвернулся и не видит этого.

— До вечера, Юнги-хён, — говорит светловолосый так, чтобы Юнги обязательно услышал.

И Юнги слышит. Он слышит улыбку в его голосе. В его же лицо вшивается ещё более глупая и идиотская, от которой, кажется, невозможно будет избавиться некоторое время.