Из внешнего мира

Глава 4. Дети пустыни. Часть 1

Буйный ветер в пустыне второй властелин,

Вот он мчится порывами, точно

Средь высоких холмов и широких долин

Дорогой иноходец восточный.

(Н.С. Гумилев)

Шаманы услаждали слух гостей из внутреннего мира всю ночь. Зелгадис сначала дивился, как они не охрипли, но потом заметил, что перед каждым в песок воткнута дымящаяся палочка. Обкурившись благовониями, шаманы впали в транс и теперь могли драть глотки без остановки. От их заунывного мычания Зелгадис сам едва не погрузился в прострацию. Приходилось периодически вставать и ходить по палатке, разминаясь.

Так прошла ночь. Наутро, уверившись в том, что шаманы обезвредили нечисть, Меченный опять повел воинов на приступ. Как ни странно, его сопровождал Изумруд.

К этому времени Зелгадис был готов поверить, что у пения шаманов есть особая сила. По крайней мере, головную боль оно ему обеспечило.

Он разбудил Амелию, и они приготовились отражать новую атаку.

— Надо что-то придумать. Мы не можем тут вечно сидеть и сражаться с ними, — вслух рассуждала Амелия.

— Вот ты и придумай, — буркнул Зелгадис, после бессонной ночи думать не хотелось, хотелось поймать и выпотрошить парочку шаманов.

Амелия вздохнула, она тоже не могла найти выхода из патовой ситуации.

И тут налетел смерч. Всего мгновение назад сквозь кроны деревьев в оазис с любопытством заглядывало рыжее солнце, среди листвы синели лоскутки неба. Вдруг все заволокло серо-желтой песчаной завесой. Взревел ветер.

Не успели друзья толком осознать, что произошло, как их палатку сорвало и закружило в вихре. Следом, точно огромные птицы, взлетели одеяла и ковры. Амелию бы тоже унесло, если бы Зелгадис не схватил ее за руку. Сам он весил слишком много, чтобы какой-то там смерч смог так просто сдвинуть его с места.

В оазисе воцарился хаос: летали шатры, со свистом носились туда-сюда котелки с супом, расплескивая кипяток. Ветер играючи подхватывал все, в том числе людей, которые не успели за что-нибудь уцепиться. В воздухе кружилось несколько воинов, вопя и бестолково размахивая саблями, будто клинки могли повредить смерчу.

Среди свиста слышалось что-то, подозрительно похожее на визгливый смех. Приглядевшись, Зелгадис заметил среди урагана черты, чем-то напоминающие человеческое лицо. Они все время менялись, но все же можно было различить большой нос с горбинкой, миндалевидные глаза и вытянутый подбородок.

— Мазоку! — прокричал Зелгадис на ухо Амелии.

Как ни странно, она почувствовала прилив облегчения. Мазоку — часть привычного мира, конечно, они опасны, но хотя бы ясно, как себя с ними вести.

Смерч переместился в правую часть оазиса, так что Зелгадис и Амелия могли без помех прочитать «Ра-Тилт». Они хором начали произносить привычные слова, но тут Амелия увидела, как вместе с очередным шатром ветер поднял младенца. Маленькие ручки и ножки беспомощно молотили по воздуху, рот раскрылся в немом крике.

Бросив читать заклинание, Амелия сорвалась в полет. Стрелой пронеслась через вихри и, выхватив ребенка, отлетела на безопасное расстояние. От страха младенец уже не плакал, а только мелко дрожал. Амелия прижала к его голове пальцы и вызывала успокаивающее заклинание, подсмотренное у жриц Цефеида в детском приюте.

— Мерзкий мазоку! — возмущенно крикнула она. — Как ты смеешь нападать на беззащитных людей?!

Лицо в смерче стало отчетливее, приблизилось к Амелии на созданной из песчинок тонкой шее.

— Чё? — голос у мазоку был глухим и нечетким, будто он давно уж не разговаривал. — Чё за хрень?

Зелгадис мысленно тяжко вздохнул: как Амелия ни старалась воздерживаться от обличительных речей, иногда ее прорывало. Но в этом был свой плюс — она отвлекла мазоку. Зелгадис закончил «Ра-Тилт», в смерч ударил бело-голубой луч.

— Чё-ё-ё?! — с изумленным воплем мазоку ослепительно вспыхнул: каждая песчинка в его теле на секунду превратилась в сияющий алмаз, чтобы затем потухнуть навсегда. На землю обрушился песчаный дождь.

Похоже, мазоку так и не понял, кто и как его убил. Это подкрепило подозрение Зелгадиса, что во внешнем мире либо вообще нет магов, либо их очень мало.

Люди медленно приходили в себя, выбирались из-под завалов вещей, отряхивались от песка и ошалело осматривались по сторонам. К опустившейся на землю Амелии подбежала закутанная в черное покрывало мать спасенного ребенка. Прижав драгоценное чадо к груди, она повалилась Амелии в ноги и собралась облобызать ее пальцы.

— Нет, нет, не надо, — Амелия обняла ее за плечи, пытаясь поднять.

Остальные люди тоже начали осознавать, кто их спас. Некоторые пустились в пляс, особенно бешено отплясывал шаман, но большинство опустились на колени и уткнулись лицами в песок.

— Похоже, теперь они готовы к мирным переговорам, — заметил Зелгадис, подходя к Амелии.

— Никогда не думала, что буду за что-то благодарна мазоку, — она изумленно покачала головой.

К ним на карачках подполз улыбающийся от уха до уха Изумруд. Начал усиленно кланяться и что-то лопотать, видимо извинения. Затем сделал приглашающий жест в сторону одного из уцелевших шатров. Зелгадис и Амелия не стали отказываться и прошли следом за Изумрудом, к тому же даже через ветки деревьев солнце палило так, что они оба уже успели здорово вспотеть.

Когда они проходили мимо горы песка, оттуда вдруг вырвалась рука и едва не схватила Амелию за лодыжку. Взвизгнув, она отскочила ближе к Зелгадису. Тот машинально потянулся к мечу, лишь для того, чтобы нащупать на поясе пустоту.

«Надо забрать у них наши вещи», — сделал мысленную пометку Зелгадис.

Из горы песка выбрался Меченный и, увидев Зелгадиса и Амелию, выхватил саблю. Изумруд поспешил к нему, размахивая руками и возбужденно говоря, видимо сообщая, что двое чужаков только что спасли всех от мазоку. Меченный озадаченно почесал темечко эфесом сабли, затем убрал ее в ножны.

Вместе они зашли в шатер. Он оказался значительно больше той палатки, в которой держали Амелию и Зелгадиса. Занавески разбивали его на несколько комнат, да и обстановка здесь была побогаче. Ковры на полу поражали сложностью узора, мелкие веточки переплетались так причудливо, что если смотреть на них долго, начинали болеть глаза. На деревянных перекрытиях висели круглые светильники из разноцветных стеклышек. Похоже, шатер принадлежал местному вождю, Изумруду или Меченному, пока сложно было понять, кто из них главный.

Расположившись на подушках, Зелгадис и Амелия наконец-то смогли познакомиться с обоими вождями. В самом деле, не обращаться же к ним все время по кличкам. Изумруда на самом деле звали Фархуд, а Меченного — Камал.

Сообщая свой полный титул, Амелия прижала ладонь к груди и только в этот момент сообразила, что щеголяет перед двумя посторонними мужиками в одном нижнем белье. Пискнув, она прикрылась первой тряпкой, которая подвернулась под руку.

Кое-как Зелгадис смог жестами потребовать у Фархуда и Камала их с Амелией вещи и одежду. Оказалось, что все уже успело разлететься по лагерю. Повинуясь приказу Фархуда, люди засуетились и начали приносить в шатер один предмет за другим в разной степени целости. У любимой поясной сумочки Амелии оказался оторван пушок, и найти его не удалось. Книга стихов Зелгадиса лишилась нескольких страниц, а в его блокноте какой-то местный художник успел изобразить грязью абстракционистские каляки-маляки. Меч Зелгадиса обнаружился в шатре, Фархуд возвратил его с угодливой улыбочкой. Наверняка он и был главным вождем, раз забрал себе самое лучшее из награбленного.

Переодевшись, Зелгадис и Амелия почувствовали себя увереннее. Теперь можно было и побеседовать. Женщины как раз принесли скромное угощение: сушеное мясо, сыр, такой твердый, что об него можно было легко обломать зубы, и не менее жесткие лепешки. В качестве напитка гостям предложили молоко с пряностями, судя по едва уловимому аромату, алкогольное. Зелгадис и Амелия предпочли обойтись простой водой.

Полноценного разговора с вождями не получилось. Фархуд и Камал, перебивая друг друга, задавали вопросы, что-то рассказывали. Зелгадис пробовал жестами объяснить, что они с Амелией прибыли из-за моря и хотят попасть в порт, но его не понимали. Единственное, что ему удалось вынести из разговора: мазоку здесь называют «ифритами», они нападают довольно часто, являясь в виде песчаных смерчей.

Фархуд Зелгадису не понравился: скользкий тип. Хитрющие глазки так и бегают. А вот Камал, несмотря на воинственный вид, оказался простоватым и добродушным. Он, похоже, совершенно не обиделся на Амелию за разбитый нос, с улыбкой называл ее «брутачава». Амелия надеялась, что это значит «крутая девчонка», а не «гребанная стерва».

Пока они обедали, Амелия тыкала пальцем в разные предметы, чтобы узнать их названия на местном языке. Запомнить все не удавалось, к тому же Фархуд говорил очень быстро. Зелгадис начал записывать слова в блокнот, используя вместе пера кусок угля. Фархуд и Камал наблюдали за его действиями со смесью подозрительности и любопытства, явно усматривая в его письменах некий магический смысл.

В итоге к концу дня у друзей в багаже было около пятидесяти слов и тонна сладких улыбочек Фархуда. Но хотя бы их больше не пытались у***ь или продать.

Когда на лагерь опустилась ночь, гостеприимные хозяева наконец-то оставили Зелгадиса и Амелию одних. Друзья перебрались в дальнюю часть шатра, служившую спальней: здесь на полу лежали матрасы, одеяла и подушки. Свет от лампы отбрасывал причудливые тени на тканевые стены, одна из них показалась Амелии похожей на парус. Она ощутила укол сожаления, которое за треволнениями последних дней, казалось бы, оставило ее в покое.

— Как думаешь, Зел, какие-то корабли из экспедиции уцелели?

— Что толку гадать? — Зелгадис пожал плечами. — Если они уцелели, то наверняка отправились дальше к столбу света. Нам нужно попасть в порт, нанять корабль и поплыть туда же.

— Для этого нужно, как минимум, выучить местный язык, — Амелия вздохнула, но затем улыбнулась. — Значит, мы снова путешествуем вдвоем, как в старые-добрые времена.

— Надеюсь, на этот раз мне не придется наряжаться женщиной, — Зелгадис скривился, — или зайцем.

— Из тебя тогда получился очень милый зайчик, — елейным голосом произнесла Амелия.

Зелгадис страдальчески закатил глаза.

— Вы с Линой будете напоминать мне об этом до самой смерти? Давай спать, — открыв маленькое окошечко в колпаке лампы, он пальцами затушил огонек свечи.

— Спокойной ночи, — Амелия хохотнула, — госпожа Лулу.

Зелгадис бросил в нее подушку и удовлетворенное хмыкнул, услышав сдавленное «ой». Он начал укладываться, когда расслышал подозрительный свист и вовремя пригнулся, уклоняясь от запущенного Амелией снаряда.

— Торжественно объявляю сезон подушечных боев открытым! — зычно воскликнула она, вскакивая с постели и сжимая в руках сразу две подушки. Здесь они оказались такими упругим — самое то, чтобы кого-нибудь лупить.

Амелия обрушила на Зелгадиса град подушек. Прекрасно видя в темноте, он ловил каждую и аккуратно укладывал рядом с собой на матрас.

— Тебе еще нужно много тренироваться, чтобы меня побить, — тоном, каким в театральных постановках говорят старые учителя своим ученикам, произнес Зелгадис.

Поняв, что у нее закончились снаряды, Амелия проговорила преувеличенно жалобно:

— Но на чем я буду тренироваться?

— На сегодня с тренировками завязывай. Я взял подушки в заложники, — заявил Зелгадис.

Амелия рассмеялась, услышав ее беззаботный смех, Зелгадис ощутил, как с души свалилась тяжесть.

Хорошо, что Амелия снова может дурачиться. Сам Зелгадис не убивался по провалившейся экспедиции, на «Цефеиде» не было никого из его знакомых, не говоря уж о друзьях. Массовую гибель людей он видел слишком часто, чтобы каждый раз оплакивать чужие жизни. Но когда грустила Амелия, отголоски ее печали эхом отдавались в его сердце. Вот она, оборотная сторона привязанности. Гораздо проще жить, когда нет никого, за кого бы ты мог переживать. Но за прошедшие со встречи с Амелией три года Зелгадис решил, что готов платить такую цену.

— И какой выкуп ты потребуешь за мои подушки? — весело спросила Амелия.

— Ну-у… можешь назвать мне все ингредиенты зелья от насморка?

— Не честно! Такой сложный вопрос!

— Тогда держи одну подушку даром, я сегодня добрый.

Амелия не успокоилась, пока не выклянчила у него все подушки. Устроив из них уютное гнездышко, она быстро уснула. Зелгадис некоторое время лежал, разглядывая потолок и прислушиваясь к ее ровному дыханию, но затем и он задремал.

Весь следующий день друзья провели в прохладном шатре, снаружи стояло такое пекло, что едва выйдя из-под защиты тканевой крыши, каждый из них обливался потом. Местным жара не доставлял никаких неудобств. Чуть приоткрыв полог входа, Амелия и Зелгадис наблюдали за жизнью лагеря. Мужчины важно беседовали, лежа на расстеленных под деревьями коврах. Иногда они обменивались вещами, похоже, шла торговля. Женщины суетились возле костров, готовя еду. Некоторые из них уходили с деревянными ведерками за деревья в дальнем конце лагеря. Когда они возвращались, ведерки были полны молока. Видимо, там паслись какие-то животные. Коровы или козы.

Зелгадису и Амелии никто не докучал, лишь изредка заглядывал Фархуд, проверяя, все ли у гостей в порядке. Остальные обитатели лагеря к шатру не приближались, но часто останавливались и внимательно его рассматривали, будто пытались проникнуть взглядом сквозь плотную ткань.

А вот дети, в отличие от взрослых, не собирались подавлять свое любопытство. Точно черные горошины из стручка они высыпали перед шатром и стали по очереди заглядывать внутрь. Периодически к ним подходили женщины, громкими криками, похожими на птичий клекот, прогоняли прочь, но через некоторое время дети снова возвращались. Амелия жестом пригласила их войти, надеясь, что дети помогут им с Зелгадисом продолжить изучение местного языка.

Это оказалось нелегкой задачей. С существительными дело обстояло неплохо, показал на предмет — получил слово. Но как быть с глаголами и прилагательными?

Амелия затеяла с детьми игру: она показывала какое-то движение, а те выдавали ей слово. Правда, не было гарантии, что они угадали верно. К тому же на некоторые ее действия они выкрикивали сразу с пяток слов. Поди, пойми, какое правильное.

Зелгадис исписал словами почти все страницы в блокноте, когда он попытался построить из них предложение, дети дружно загоготали, кое-кто повалился на ковер, держась за бока. Ребятню очень забавляли попытки чужаков разговаривать на их языке.

К вечеру у Амелии голова пухла от слов, и она уже даже думала на новом языке, вот только половину своих мыслей сама не понимала. Зелгадис, который всегда без ложной скромности считал, что может изучить все, что угодно, теперь чувствовал себя полным идиотом.

— Никогда не думала, что при исследовании внешнего мира главной проблемой станет язык, — устало произнесла Амелия.

— Теперь скажи это по-ихнему, — Зелгадис кивнул на детей.

— Издеваешься?! — взвыла Амелия.

Ребятишки опять дружно расхохотались, но тут донесшийся снаружи шум привлек их внимание, и они мгновенно разлетелись, как пушинки от одуванчика.

Зелгадис и Амелия выглянули наружу посмотреть, что происходит. Оказалось, Камал и его воины собирались в дорогу. Судя по всему, они встретились с племенем Фархуда только для того, чтобы поторговать и обменяться новостями.

Когда Зелгадис с третьей попытки смог спросить, куда он направляется, Камал ответил понятным для всех народов мира жестом секир-башка и, кровожадно ухмыльнувшись, произнес несколько фраз. Из его речи Зелгадис понял аж целых два слова «убить» и «война».

Амелия к их разговору особо не прислушивалась. Ее заворожили животные, на которых собирались ехать воины. Они совершенно не походили на привычных лошадей, хотя тоже были четвероногими. Высокие, не меньше двух метров в холке. С длинными, изогнутыми шеями и вытянутыми мордами, чем-то неуловимо напоминающими кошачьи. Но больше всего Амелию восхитило, что у каждого зверя на спине красовался горб. На него воины ловко прилаживали деревянное седло, которое затем накрывали маленькими ковриками и матрасами.

Звери разных возрастов назывались по разному, и Амелия решила запомнить одно общее слово, описывающее их всех: «верблюды».

У племени Фархуда таких зверей тоже было целое стадо, именно они давали то молоко с необычным вкусом, которым щедро потчевали гостей.

В следующие три дня Амелия каждый вечер крутилась возле верблюдов. У нее даже появился любимчик — здоровенный белоснежный самец. Она никак не могла правильно произнести его кличку, поэтому окрестила его «Пушок». Амелия кормила его с рук и, под присмотром одного из местных, училась на нем ездить.

Зелгадис ее интереса к верблюдам не разделял. Пушок почему-то его возненавидел и, едва завидев, начинал плеваться. Когда Амелия замечала хулиганство, он принимал такой умильно-невинный вид, что хоть сейчас лепи с него статую Цефеида.

— Он же не нарочно, — оправдывала любимца Амелия. — Он просто отрыгивает непереваренную пищу.

Но Зелгадис был готов поклясться: мерзкая скотина плюется прицельно.

Поближе с верблюдами ему пришлось познакомиться, когда племя засобиралась в путь. Зелгадис и Амелия уже знали достаточно слов, чтобы понять из объяснений Фархуда, что они направляются в большой город, Амбассу, на рынок.

Вечером люди начали сворачивать шатры и грузить поклажу на верблюдов. Зелгадису и Амелии пришлось сменить привычную одежду на более подходящее для пустыни облачение. Им выдали широкие шаровары, длинные балахоны, халаты и тюрбаны, к ним крепились шарфы, которыми можно было закрыть лицо от песка.

Пушок неожиданно изящно для такого карикатурного, на взгляд Зелгадиса, зверя опустился на землю, и Амелия смогла легко забраться в седло. Поколебавшись, Зелгадис устроился у нее за спиной. Обернувшись, Пушок посмотрел на него взглядом, в котором смешались достойное венценосных особ презрение и злобное торжество. Кто там говорил, что у животных невыразительные морды? На морде Пушка сейчас без труда можно было прочитать: «Ну все, ты попал, приятель». Зелгадис с тоской понял: прежде, чем караван доберется до неведомой Амбассы, его или заплюют до смерти или растрясут до синяков на каменной пятой точке.

Пушок попытался встать, и тут ехидное выражение на его морде уступило место удивлению. Он кряхтел, тужился, но никак не мог подняться.

— Хоп-хоп, Пушок! — подбадривала его Амелия. — Хоп-хоп.

Бесполезно.

К ним подбежал Фархуд, повторяя одно и то же и тыча пальцем в Зелгадиса. Так он узнал, как на местном языке будет звучать слово «тяжелый».

Под хихиканье Амелии и разочарованное блеянье Пушка Зелгадису пришлось пересесть на другого верблюда, тот поднялся на ноги с заметным усилием.

— Хватит ржать, — раздраженно прошипел Зелгадис.

Амелия прикрыла рот ладошкой, но Пушок продолжал реветь. Зелгадис злобно зыркнул на него.

— Ты тоже!

Когда на небо взобралась луна, караван тронулся в путь. Серебристый свет скользил по барханам, делая их похожими на спящих драконов: вон чешуя, вон крылья. Но вблизи чешуя оборачивалась песчаными холмиками, а крылья — игрой теней.

Становилось все холоднее, но новая одежда отлично сохраняла тепло. Да и присутствие рядом верблюдов согревало. Ощущение от езды на них больше всего напоминало морскую качку, когда при слабых волнах корабль мерно переваливается с боку на бок. Размеренные движения верблюда убаюкивали, и Амелия сама не заметила, как задремала. Зелгадиса тоже начало клонить в сон, но он оставался на чеку. Мало ли что может случиться.

Ночь прошла спокойно. Едва забрезжил рассвет, караван остановился, и люди на диво быстро разбили лагерь. Фархуд, невзирая на протесты Амелии, снова любезно уступил гостям свой шатер. Чтобы не чувствовать себя тунеядцем, Амелия потребовала, чтобы ее научили устанавливать шатер, и затем заставила Зелгадиса помогать. В итоге она успела запутаться в ковре и несколько раз получить шестом по лбу, но шатер они с грехом пополам установили.

С наступлением сумерек путешествие продолжилось. Так повторялось день за днем. Зелгадис дивился, как алвала, как называло себя племя, умудряются находить дорогу в пустыне. Здесь ведь не было никаких ориентиров! Все барханы похожи, как братья близнецы. Когда Зелгадис попробовал расспросить Фархуда, тот лишь уставился на него удивленными глазами. Похоже, для алвала умение находить дорогу среди песков было таким же естественным, как дыхание.

Во время ночных переходов Зелгадис и Амелия смогли продолжить изучение языка. Людям было скучно, и они охотно помогали гостям. К концу первой недели пути Зелгадис и Амелия уже могли понимать почти все, что им говорят, хотя сами изъяснялись еще не слишком хорошо: смысл некоторых фраз сильно зависел от правильной постановки ударения и тона. Но все же Зелгадис смог разъяснить Фархуду, что хочет составить карту местности и узнать, где находится ближайший порт. Как оказалось, толку от этого было чуть: дальше Амбассы Фархуд никогда не бывал и что там находится, его мало интересовало. Саму Амбассу окружали леса, так что ни о каком выходе к морю не могло быть и речи. Оставалось только надеяться, что в большом городе найдутся сведущие люди.

Изредка каравану попадались оазисы: яркие пятна зелени выглядели среди безжизненной пустыни чужеродно, будто мираж. Все их Зелгадис тщательно наносил на свою карту, прикидывая расстояние на глаз.

В оазисах путешественники останавливались на пару дней, чтобы пополнить запасы воды и дать отдохнуть верблюдам. Удивительные животные во время пути через пустыню совершенно ничего не пили, запасая, как уверял Фархуд, воду в горбе. Но зато, оказавшись в оазисе, они жадно припадали к ведрам, которые им притаскивали от колодца.

На караван пару раз нападали ифриты, но Зелгадис и Амелия играючи расправлялись с ними. Эти мазоку оказались настолько слабы, что им хватало даже одного «Ра-Тилта». С каждым побежденным ифритом, Фархуд обращался к чужеземцам все почтительнее, с какого-то момента его лебезящие манеры начали раздражать даже терпимую Амелию.

На вторую неделю пути столб света совсем пропал из виду. Алвала оказались удивительно равнодушными к этому явлению.

— Видимо, боги устроили пир и разожгли большой костер, — сказал Фархуд, когда Зелгадис спросил его мнение.

Но идея о том, что столб надо исследовать, показалась Фархуду настолько дикой, что он еще некоторое время после разговора с Зелгадисом удивленно качал головой и бормотал себе под нос непонятные слова.

По мере продвижения каравана на юго-запад местность менялась. Сначала среди песков появились сухие кустики, затем низкорослые хилые деревца. Пустыня неохотно уступила место бурой каменистой равнине. Здесь уже водились животные: маленькие, точно игрушечные, антилопы, пушистые суслики. В небе парили смутно-различимые птицы.

Солнце не палило так яростно, как в пустыне, и караван стал передвигаться днем. Зелгадис и Амелия начали понемногу привыкать к зною, во многом благодаря чудесной одежде сотканной, как они узнали, из шерсти верблюдов. Вот ведь какие полезные животные!

В конце второй недели пути караван проехал через потрясающей красоты ущелье. По охряно-красным стенам будто бы стекали зеленые потоки или рос изумрудный мох. Хотя на самом деле это просто другая порода выходила на поверхность. Разноцветные линии складывались в фигуры, и Амелия затеяла игру в угадайку.

— Смотри, Зел, вон там рыцарь на коне! А вон его прекрасная дама! Теперь твоя очередь, найти здесь… медведя.

— Не вижу никаких медведей. Это просто линии.

— Фе, какой ты скучный.

— Уж какой есть. Мне гораздо интереснее, откуда взялись зеленые полосы.

Для научной дискуссии с алвала ему банально не хватало слов.

— Правда, откуда? — Амелия направила Пушка поближе к каменной стене и осторожно провела рукой по зеленой породе. — Похоже на малахит.

Зелгадис поддался искушению и толкнул маленькую лекцию о тектонических процессах, благо в лице Амелии он всегда находил внимательного и благодарного слушателя. Она, в отличие от Гаури, никогда в конце не выдавала с недоуменным видом: «Я ничего не понял… Повтори помедленнее с самого начала».

За ущельем начиналась широкая равнина, которую пересекала утоптанная копытами дорога — местный торговый тракт. По нему караван двинулся дальше.

Местность продолжала меняться, красный и желтый цвета уступали место всем оттенкам зеленого. Вдоль тракта росли пальмы. Зелгадис видел такие в южных странах Полуострова, но здесь пальмы поражали разнообразием форм и размеров, так, что он даже не сразу понял, что перед ним именно они, а вовсе не неведомые деревья. Высокие, выше трех метров с пучком зелени на самой макушке, похожие на человека в парике. Маленькие и пузатые, с метелкой веток, на каждой из которых — сотни тонких листочков. Пальмы-кусты без стволов, чьи круглые листья украшены причудливой формы дырками. Будто боги, развлекаясь, взяли ножницы и разрезали листья прародительницы всех пальм, как кому хотелось.

В один из дней среди деревьев замелькали тростниковые крыши хижин. Перед караваном на дорогу высыпали люди. Привыкшие к тому, что во внутреннем мире культура мало отличается от страны к стране, Зелгадис и Амелия ожидали, что жители деревни будут походить на народ пустыни. Но единственное, что их объединяло — темный цвет кожи. Да и то у деревенских она имела какой-то сероватый оттенок, будто выцвела под солнцем.

Жители деревни выглядели так, что Амелия, охнув, отвернулась.

— Твоего Цефеида! — вырвалось у Зелгадиса.

У половины людей в нижнюю губу был вставлен круглый диск. По сравнению с этим даже здоровые дыры в мочке уха казались не такими жуткими. Темны тела деревенских «украшали» узоры, нанесенные белой краской, которые вместе с худобой делали людей похожими на скелеты.

Заметив шок чужеземцев, Фархуд понимающе покивал.

— Омана считают это красивым. Вэй, нашмала!

Так словарь Зелгадиса и Амелии пополнился словом «сумасшедшие».

Караван остановился, между алвала и омана началась оживленная меновая торговля, сопровождаемая непереносимым гвалтом. У Зелгадиса едва не встали дыбом проволочные волосы, когда он понял, что племена говорят между собой на совершенно другом языке. Когда он спросил об этом у Фархуда, тот посмотрел на него, как на идиота.

— Это страна Каландори, — сказал он, обведя рукой горизонт, — здесь живут разные племена и у каждого свой язык. Для торговли мы используем общий язык меве.

Амелия застонала, осознав, что все, что они с Зелгадисом учили до сих пор, скорее всего, окажется совершенно бесполезным.

— Тогда почему вы не научили нас этой меве? — прорычал возмущенный Зелгадис.

Фархуд невинно захлопал глазами, ну прямо вылитый Гаури с его фирменным выражением «Ну я же не знал». И его ответ был тоже совершенно в стиле Гаури.

— Вы не просили.

Но Зелгадису почудился скрытый за невинностью подвох.

Выбора не было, пришлось осваивать и меве, хотя слова разных языков смешивались в голове. Амелия часто ловила себя на том, что начинает предложение на алвалском, в середину добавляет пару слов меве, а заканчивает вообще на родном языке.

После деревни омана небольшие поселения стали попадаться все чаще и чаще, но алвала все равно предпочитали на ночь разбивать свои шатры. Амелия их понимала, ветхие хижины в деревнях выглядели не слишком-то привлекательно, а попадавшиеся постоялые дворы — и того хуже.