Грёбаный саксаул

Часть четвёртая

В Алма-Ату поезд прибыл ранним утром. Проводник разбудил нас за десять минут до остановки. В купе воняло тошнотиной.

Кто- то ночью наблевал под столик.

Вокзал… Грязноватое желтое здание с колоннами. Дворники в грязных фартуках, лениво размахивающие мётлами.

Нас никто не встречал. Сонные и похмельные, мы угрюмо вышли на перрон. Городской транспорт ещё не ходил.

- Возьмем такси, – сказал Толик. Нвер важно кивнул.

За такси тоже платил я.

Мы пили чай в гостях у родственников старшины. Потом Толик куда-то вышел, вернулся. Уже через час Нвер, хмуря густые брови, спал, уткнувшись лицом в салат.

Стояла утренняя тишина, нарушаемая лишь храпом младшего сержанта Мангасаряна. Я беседовал со старшиной. Жирно блестело его лицо, звенело бутылочное стекло, сигаретный туман стелился по комнате. Потом на минутку зашла соседка. Толик заметно оживился. Соседка осталась до вечера. Она теребила Толика за колено и просила: - Вы же лётчики. Расскажите что-нибудь интересное.- Толик совал сигарету в рот и начинал: - Взлетел один ТУ-154, набрал высоту. Из динамиков раздался голос: Здравствуйте, уважаемые пассажиры! Мы летим на высоте такой-то, за бортом температура такая-то. Теперь взгляните в правый иллюминатор вы видите - горит мотор. Взгляните в левый иллюминатор - отвалилось крыло.

Посмотрите вниз - вы видите несколько черных точек. Это экипаж желает вам приятного полета.

Девушка делала большие глаза.

Толик выпил ещё. Его несло как Остапа Бендера.

- А вот ещё случай.

Летим на Ан-12. Скорость - 600. У штурмана день рождения. На высоте тысяча метров отметили это дело распитием. На высоте полторы тысячи выпили ещё. Когда поднялись на две тысячи, штурман говорит пилотам

- Сделайте для меня праздник. Хочу мертвую петлю. - И уходит в туалет.

Пилоты отвечают:

- Есть, товарищ майор! - и совершают манёвр.

Самолет делает петлю. Из туалета выходит штурман и говорит:

- Ничего меня накрыло, аж себе на голову насрал!

Девушка жеманно:

- Боже мой! Какой ужас!

Время от времени я беру девушку за руку. Что-то оживленно говорю ей на ухо. Локоны волос щекочут мне губы. Её ладошка теплая и сухая, как нагретая на солнце тетрадная промокашка.

Вечером мы решили посмотреть город. Денег у меня уже не было. Пошли пешком. Перед нами шумел южный ночной город.

По пути попался памятник жертвам революции. Я встал по стойке смирно и отдал честь погибшим борцам. Толик щёлкнул стоптанными каблуками хромовых сапог. Младший сержант Мангасарян посмотрел на нас как на сумасшедших.

Вечером мы добрались до места расположения роты. Она располагалась на ровном, каменистом поле, огражденном колючей проволокой.

Въезд на территорию был только через КПП. По одну сторону лагеря располагался автопарк, где стояли машины. По другую палатки с личным составом. Прямо и дальше – кухня. Канцелярия роты располагалась в КУНГе, в котором жило руководство роты: командир и зампотех. КУНГ – это Кузов Универсальный Нормально Габаритный, для тех, кто не знает. Будка, одним словом.

На ужин мы опоздали. Нас встретил крепко поддатый майор в фуражке аэродроме - командир роты.

Толик доложил. Майор забрал его с собой. Наверное, пошли пить дальше. Нам приказал располагаться самостоятельно.

В роте было пять взводов. Четыре автомобильных и хозвзвод-писари, каптёрщик, медбрат, повара.

Замполита, в роте ещё не было. Он откуда то ехал. Ждали.

Сформировать несколько целинных рот полного состава, укомплектованные исправными автомобилями, даже в те годы было сложной задачей для командования округа. Тем более, что ушлые командиры частей старались отдать на целину по принципу: На Боже, что на негоже.

По этому поводу наш командир роты на утреннем построении образно заметил, что личный состав роты– сборище распиздяев, пьяниц, бабников, дебилов, которым надлежит сделать массаж простаты традиционным способом.

Майор заметно напирал на букву "о", отчего речь его звучала весомо и убедительно. Был он волжан, низкоросл, коренаст и пузат. Под носом щетинились недавно отпущенные усы , похожие на перевернутую подкову.

Личный состав роты похохатывал и робко матерился, не соглашаясь с командиром, но слушал внимательно — отправиться обратно в часть не хотелось никому.

После построения началась комплектация. На свободную площадку стали стаскивать машины. Основной тип транспортного средства: "ЗИЛ-157". Иногда их называли «Мормоны», или учитывая, что советские конструкторы большую часть идей содрали с американского «Студебеккера» называли по имени тогдашнего президента США «Труменами».

Машина была максимально безопасная. Задавить, кого-либо на нём было сложно, лихачить нельзя, так как больше 60 км/час они не развивали. Начинали натужно реветь, словно шли на взлёт и хлопали крыльями. Машина была примитивная, но исключительно надёжная.

Правда, на площадку комплектации многие из них своим ходом уже не шли. Их тащили в ремонтные мастерские при ближайшей воинской части и героически пытались вдохнуть в них вторую жизнь. Иногда это удавалось.

Было несколько машин «Зил-130». Они горделиво выглядывали из ряда своих менее именитых автомобильных собратьев.

Дикое песчаное поле постепенно превращалось в военный городок. Колышками и натянутой проволокой условно огораживали автопарк, КПП, шлагбаум, дорожки, туалет. Границы посыпали известкой. Во время работы стоял мат и крики.

Учитывая, что за мной не была закреплена машина, меня отправили создавать полевую Ленинскую комнату.

Несмотря на наличие туалета солдатам нравилось за ней оправляться. Причина, наверное, была в обилии подтирочного материала, который в виде газет свободно лежал на столах.

Очень скоро вся территория вокруг Ленинской комнаты была загажена. Уже на второй или третий день на том месте был выставлен пост.

Личному составу строго настрого запретили заходить в ленкомнату. Возьмёт ещё какой-нибудь отмороженный газету «Правду», да вытрет ею задницу. Или того хуже портретом генсека. Потом от проверяющих не отобьёшься, припишут тогда командиру и замполиту политическую близорукость и безыдейность.

Нет! Не для того они ехали на целину и терпели там нечеловеческие лишения.

* * *

Через несколько дней после прибытия каждый из офицеров обзавёлся собственный ординарцем. Они топили печки, драили офицерам сапоги и бегали за водкой.

Приехавший замполит ушёл в собственный КУНГ, не выдержал пьянства и ночных криков майора. Тот просыпался среди ночи и орал сильно окая:

- Это я! Мойор Колита! Приказываю поднять роту к ебеням!

Потом ротный затихал.

Замполит был эстет. К тому же, наверное, бывший разведчик, потому что его никто не видел в лицо. Повышать политико-моральное состояние личного состава он не спешил.

У заместителя по технической части капитана Бочкарёва были вечно красное лицо и пудовые кулаки. Он проживал с ротным в одном КУНГе.

Напившись Калита жаловался офицерам,

- Съехол бы уж он от меня, что ли. Хропит как боров.

Капитан Бочкарёв отвечал отдуваясь.

- Не могу. Совсем сопьёшься. А нас потом под трибунал отдадут. Так что, терпи.

Моим взводом командовал старший лейтенант Помников. Ему было уже лет под сорок. Солдатам годился в отцы. Военного образования у него не было. В армию пришёл после техникума. Службу начал с младшего лейтенанта, дослужился до старлея и так и застрял. Но это был настоящий офицер, службу он знал, в моторах разбирался и за подчинённых стоял горой.

Заместители командиров взводов-прапорщики. Наш по фамилии Никольский. Он с тонкой девичьей талией, голубоглаз и румянощёк, в отличие от нас, грязных и загорелых. Мы тут же и не сговариваясь стали называть его, Николенька. Он напоминает барчука. Машину не водил, в моторах не разбирался. Но советский прапорщик должен уметь всё, в том числе убирать урожай для закромов Родины.

Из нашего батальона на должность техника взвода прибыл прапорщик Куанышбаев. Он был из рода Алим-улы младшего казахского жуза и только что закончил школу прапорщиков.

Водку пил исключительно из пиалы, нажирался, как свинья. В пьяном состоянии забывал русский язык и команды отдавал на казахском. Наверное, прапорщик представлял себя Есет-батыром, знатнейшим старшиной младшего жуза рода тама.

Вообще, пьяный казах - это нечто. Хуже пьяного казаха может быть только пьяный узбек.

У меня во взводе девять дедов, часть из них узбеки. Самые опасные из них Быхадыров - здоровенный, мрачный и Юлдашев, - хитрый и коварный как хорь.

Эдик Шарангия - грузин. Носил усы. Внешне и характером походил на Сталина. Юра Денисов, самый смешной человек-комик. Комик, потому что призывался из Коми. Дед русской авиации. И несколько молодых: Ваня Юдин, Рома Гизатулин, Юра Петелин.

Николенька откровенно побаивался узбеков, все приказы отдавал исключительно через меня.

Дедов заставить работать можно было только личным примером, так что сам я впахивал как лошадь.

Главный у узбеков конечно же Юлдашев. Он мозг. Быхадыров при нём вроде тарана.

Сегодня в роту прибыло пополнение из Алма-Аты. Один из солдат, чернявый, носатый попал в наш взвод.

Николенька построил роту. Вечернюю поверку решил провести сам.

- Мамажнонов!

-Я!

-Бахадуров!

-Я!

-Рахмонов

-Я!

-Каримов!

- Я!

Ну мля и типажи у меня во взводе! Банда «чёрная кошка». Золотая рота! Фурманюги - гангстеры! Смертники грёбаные!

У Никольского было хорошее настроение. Он дурачился.

Картаво кричал:

-Гельр-р-ман!

Я напрягаюсь.

Откликнулся тот самый чернявый крепыш с нахальными и весёлыми глазами из новоприбывших.

- Я!

- Что за фамилия? Немец что ли?

- Француз!

Несколько месяцев я доверчиво считал Шурку Гельмана французом, пока Дениска не вылупил глаза:

- Сдурел что ли? Шурка ташкентский еврей!

Я расстроился. Дениска утешил:

- Ну что с того, что не француз? Зато не казах!

Я согласился. Резон в Денискиных рассуждениях, конечно, был.

Но это открытие никак не повлияло на наши отношения.

В выжженной солнцем степи стояли палатки. Рота изнывала в строю. Курили в кулак. Громко матерились. Ждали ротного. Жара. Сушь.

Старшина Толик задумчиво смотрел куда-то вдаль. Ему было всё по барабану. Ротный так и не появился. Зато неспешной походкой подошёл незнакомый старший лейтенант. На нём офицерская полевая форма, портупея и сапоги.

Практичные командиры взводов давно уже носили солдатское х/б и офицерские полевые фуражки, чтобы личный состав не посылал их на фуй.

Толик встрепенулся, молодцевато отдал честь и скороговоркой доложил:

- Товарищ стрлейтнант! Первая рота построена!

У офицера восточное лицо, красные губы и широкие плечи. Он был красив и похож на гроссмейстера Каспарова.

- Зверюга, - подумал я.

Старший лейтенант сказал, что он замполит нашей роты. Его фамилия была Мамедов.

- Жидяра, - сказал Гельман, - стопроцентный тат.

Шурка знал, что говорил. Он происходил из профессорской семьи. Его папа был доктором медицины. При этом сам Шурка совершенно не был похож на ботаника – никчемного, хилого, застенчивого. Гельман был хитёр, храбр, остроумен и в меру нагл. До сих пор не могу понять, как он оказался в армии.

Душное пекло летнего дня. Сонно-голодная одурь. Дымила походная кухня.

Замполит перечислил главные достижения советской власти. Вспомнил о победе над Германией. Осветил текущий политический момент. Бегло остановился на проблеме развернутого строительства коммунизма.

На крики: «Жрать хотим! Когда в столовую!?»– Замполит спросил:

- Кто это там жрать захотел?

Не услышав ответа, сказал огорчённо:

- Ну что вы за народ? Партия вам доверила Родину защищать, а вам бы всё жрать и жрать. Помните, товарищи солдаты, международная обстановка сложная, враг, не дремлет!

Минут через сорок замполит наконец распорядился вести роту в столовую. Дул пыльный «афганец». Он всегда начинался когда мы шли в столовую. Мелкая пыль забивала глаза, скрипела на зубах. Обед с песком...

Место, где мы принимали пищу, трудно было назвать столовой. Это название было довольно условно. А реально, возле автомашин походной кухни, сколоченные из досок столы. Над ними и на них стая мух величиной с колибри.

На первое – суп из пшёнки с добавлением кильки в томате, на второе – перловая каша. Когда каша остывала, она принимала синий оттенок.

На третье давали чай, заваренный из верблюжьей колючки – это против дизентерии. Мерзость!

Через три или четыре дня рота пополнилась полупьяными, лохматыми, переодетыми в солдатскую форму взрослыми мужиками резервистами, призванными из Семипалатинска. Их называли партизанами. Партизаны были отчаянные и нетрезвые, но дело знали. За несколько дней они привели в порядок всю технику. Попутно разгромили соседний магазин, где по приказу майора Калиты им отказались продавать вино.

Наконец однажды утром роту подняли по тревоге. В тупике нас ждал железнодорожный состав с платформами, общим вагоном и теплушками.

Что такое погрузить даже небольшую воинскую часть? Это зрелище напоминало переправу или эвакуацию во время боевых действий. Ревели моторы, раздавался звон металла вперемешку с глухими ударами по резине и слышался приглушенный мат.

Грузили машины, потом имущество, дрова, продукты, палатки, матрацы и личный состав.

Техника была поставлена и закреплена на платформах. Офицеры, прапорщики и партизаны до отказа затарились водкой. Кое- кто из резервистов уже шатался вокруг вагонов в расстегнутых гимнастерках.

Личный состав стоял в строю на перроне. Мы с завистью принюхивались к запаху винных паров, исходящих от партизан.

Невысокого роста майор Калита, в фуражке аэродроме, как две капли воды похожий на генерала Пиночета сообщил, что ко всем ебеням расстреляет, четвертует, изнасилует и после этого отдаст под трибунал любого, кто без разрешения покинет вагон на станции, употребит алкоголь, или захочет плотской любви с местным женским населением.

Зампотех красноречиво постучал перед его носом по циферблату своих часов.

- По вагонам!.. К ебеням! Бегом! Марш! - Отдал команду ротный. Тут же его команду продублировал услужливый Николенька.

- По вагона-аааам!

Я забрался в теплушку. Вдоль стенок вагона прибиты двухъярусные нары. Скинул сапоги и залез наверх.

Офицеры, прапорщики и партизаны ехали в плацкартном вагоне. Мы в теплушках, оборудованных без особых удобств. Вернее совсем без удобств. Без умывальника. Без туалета. В проеме двери вагона прибит продольный брус, держась за который можно на ходу поезда, под свист ветра, справить на перегонах между станциями малую и большую нужду. Сидя в дверных проемах и от полноты жизни болтая ногами, мы рисковали вывалиться от постоянных толчков неровного пути. Несмотря на угрозу изнасилования и расстрела- выпивали, травили анекдоты и иногда дрались. Всякое было в дороге.

Наш маршрут лежал в Узбекистан. Место разгрузки эшелона - станция Джизак. Южнее мне кажется только Афганистан. Или Пакистан. Туда шла однопутка и мы подолгу парились, изнемогая от жары, в вагонах на полустанках, ожидая встречного поезда.

Кругом тянулись глиняные узбекские дувалы, крепкие, словно бетон, пробиваемые кажется только из танковых орудий. Журчала вода в арыке. Качали кронами старые чинары, помнящие ещё будённовцев в пыльных шлемах.

Шурка Гельман лежал рядом на нарах и рассказывал:

- В гражданскую войну этот грёбаный Джизак был одним из центров басмачества, которое усмирял Будённый. До сих пор джизакцы в каждом русском с усами, видят красного маршала!

Впоследствии я убедился, что Будённого в Джизаке действительно не любили. Видно, хорошо запомнили бабаи его сабельные атаки на среднеазиатских фронтах.

Ещё Семён Михайлович обещал научить узбеков мочиться стоя, но обещания своего не сдержал. Старики всё так же делают это сидя. Национальная одежда в которой они ходят до сих пор, толстые ватные халаты и широкие шаровары не позволяют этого сделать, не обрызгав себя.

В Джизаке мы возили яблоки с полей на винзавод. До сих пор я удивляюсь, как получилось, что никто из нас не спился за это время. За окном мелькали телеграфные столбы и километры. У линии горизонта колыхался мираж. Блестела вода, вырастали города. Вначале было интересно. А потом перестали замечать.

Наши лица и руки по локоть, стали кирпичного цвета. Гимнастёрки просолились и выгорели добела.

Прошло два месяца. Из Джизака нас направили в Северный Казахстан, глухую Тургайскую степь. Гиблое место. Говорили, что даже пыль там была красного цвета. На всех рудниках там работали зэки. Директорами этих рудников во времена Сталина и Хрущёва тоже были бывшие зэки, после освобождения решившие не уезжать на Большую землю. Зачем? Всё равно ведь посадят!

Через несколько суток эшелон остановили на какой-то задрипанной станции. Вероятно в целях маскировки, для того чтобы сбить с толку авиацию вероятного противника никакого строительства вокруг станции не наблюдалось. Стояло здание вокзала из белого силикатного кирпича и всё.

На улицах было полное отсутствие деревьев. Через дувалы выглядывали жующие верблюды. Чуть в дали, в степи паслись овцы. Мы сняли проволочные растяжки и согнали машины с платформ. Выстроили в колонну. Я и техник взвода Миша Куанышбаев уселись в кабину к Гельману. Все закурили. Зампотех дал отмашку. Машина набрала скорость.

У Шурика было приподнятое настроение, он изящно и небрежно переключал скорости. Наш «Зил-157» шёл вперёд, как крейсер.

Колонна проходила мимо зоны. Зэки сидели на крышах бараков и с тоской смотрели нам в след.

Через пару километров нас обогнал Эдик Шарангия. Он был в чёрных очках. Миша проводил его восхищённым взглядом:

- Ух ты-ыыыыыы!

Потом опомнился.

-Куда это он поехаль- моехаль? -Толкнул Шурика в бочину.- Давай зи ним!

Поздно! Вслед за болидом Эдика уже мчался майор Калита на своём газике, что-то громко крича. В клубах пыли слышался вопль.

- К ебеням!

Ралли Эдика прервал электрический столб. При въезде в деревню транспортное средство грузина не вписалось в поворот.

Гремя всеми своими железными внутренностями подлетел командирский газик, и оттуда выкатился майор Калита.

Сталинские усы Эдика Шарангия повисли словно усы Тараса Бульбы.

О-ооо, загадочная русская душа! Ещё пять минут назад майор был готов разорвать солдата. Сейчас в его голосе звучали нотки сочувствия.

- Ты жив?– спросил командир роты, но Эдик ещё не зная, чем ему это грозит, и изображал тяжелейшую контузию.

Он глянул на товарища майора сверху вниз и ничего не ответил. Происшествие замяли.

Зелёная пыльная кишка, похожая на цыганский табор, вползла в совхоз. Шурик Гельман тащил за собой на сцепке машину боевого товарища.

Колонну встречало совхозное начальство. Директор, парторг, главный агроном.

Наши солдаты, особенно дембеля узбеки, напоминали банду басмачей. Все были откровенно бандитского вида, грязные, оборванные и отощавшие. Митинг завершился быстро. Совхозное начальство забрало командира роты и замполита с собой. Майор Калита перед отъездом поставил задачу зампотеху и исчез на несколько дней.

Программа была уже известна, водка с бешбармаком и на десерт- местные дамы. Бешбармак, это жирное мясо, сваренное зачастую вместе с шерстью и порезанные треугольниками куски теста. Все это хорошо заправлено луком и сварено во вместительном закопчённом котле.

Роту повзводно разместили на совхозных бригадах. После того, как поставили машины, партизаны вытащили гитару.

Долго над степью рыдали гитарные струны и слышался женский голос:

Надо мной раскаленный шатер Казахстана,

Бесконечная степь колосится вдали.

Но куда б не пошла, я тебя не застану,

О тебе не хотят рассказать ковыли

И птенца унесло далеко в камыши:

Нам не верит страна. Что же делать?

Как сказать ей о том, что мы сердцем чисты?

Чуть шумят камыши. Солнце лижет мне губы,

Непривычно и пряно пахнут цветы.

Выше голову, милый! Я ждать не устану,

Моя совесть чиста, хоть одежда в пыли.

Надо мной раскаленный шатер Казахстана,

Бесконечная степь колосится вдали.

Пела бригадная повариха, с красивым и романтичным именем Венера, к слову, очень толковая и внешне симпатичная. Старший лейтенант Помников называл Венеру-Гонореей.

Потом, уже в эмиграции я узнал, что автором песни была женщина- петербурженка, арестованная в 1937 году как враг народа и отбывавшая наказание в Карагандинском лагере.

Утром «партизаны» отремонтировали машину Эдика, заменили радиатор и выправили крылья. Зелёной краски в совхозе не оказалось. Крылья выкрасили в синий цвет. Теперь машина Эдика была похожа на пятнистую антилопу.

С раннего утра до позднего вечера тряслись водители за рулём в раскалённых кабинах своих «Труменов». Партизаны- ремонтники, с утра взбодрившись чифиром ползали под брюхом пропылено-раскалённых машин, пытаясь реанимировать списанный из частей хлам. Чифир им заменял водку.

Над раскалённой степью в белесо-голубой вышине парили орлы.

Но, несмотря на трудовой героизм, русский солдат всегда остаётся верен самому себе. Продавали всё, что можно украсть. Командиры взводов и техники сбывали на сторону бензин и запчасти. Старшина продавал наше обмундирование и палатки. Солдаты – собранный урожай.

Иногда украдкой возили местным пейзанам сено и солому.

Толика в роте уже не было. Его запои вывели из себя даже майора Калиту и тот отправил его домой.

По вечерам после работы наши повадились ездить в соседнее село на танцы. Так тогда называлась дискотека.

Мы стали каждый день бриться, подшивать на гимнастерках свежие подворотнички и чистить до блеска сапоги.

Местное население благосклонно смотрело на краткосрочные романы местных барышень.

К клубу мы подъезжали часов в десять вечера. Деревня казалась вымершей. Из темноты глухо лаяли собаки. У заборов, спрятав голову под крыло, спали гуси. По пыльной дороге разгуливали длинноногие полудикие свиньи.

В центре танцевального зала было пусто. Женская часть жалась у стен. Мужская- звенела стаканами за кадкой с фикусом. На возвышении располагались четверо музыкантов. Солдаты цыкали слюной, жались к стенам, сумрачно разглядывая свои хромовые, с голенищами в гармошку сапоги. С улицы входили местные красотки – они давно уже дожидались на крыльце. Преувеличенно громко хохоча они выстроились у дверей. Парни в зелёных бушлатах с тряпичными погонами – от иных уже веяло выпитым портвейном– неловко, как по нужде, приближались к выбранному объекту вожделения. Начались танцы. Гитарист периодически отлучался за фикус. Выходил, вытирая губы рукавом светлой рубашки. Подойдя к микрофону объявлял: - По заказу дам...- Выждал многозначительную паузу. - Исполняется лирическая песня "Солдатское письмо". Дамы приглашают кавалеров. Гремели тарелки. Ты получишь письмо, Как обычно, без марки солдатское И прочтёшь торопливо, А, может, не станешь читать. Обращаюсь к тебе не за помощью И не за ласкою Раздавался визг. Дамы разбирали кавалеров. Музыканты что-то кричали. Потом начинались танцы. Оставшиеся без дам кавалеры в центре зала просто размахивали руками и топтались на месте. Некоторые медленно извивались, выбрасывал вперед свои руки. После танцев и светских разговоров, сводившихся к диалогам:

- Пойдём на сеновал!

- Ты что, дурак? Я не такая!

Следовали посиделки на скамейках, сводившихся к тому, что мы хотели залезть девушкам в трусы, а они шипели, отбивались и хохотали. Потом на крыльцо или перед воротами дома выходил какой-нибудь хмурый мужик непременно в трусах и сапогах и орал на всю деревню:

- Танька...Катька...шалавы! А ну-ка домой! Спать пора!

Уже за полночь, мы, переполненные эмоциями возвращались в расположение взвода.

Идиллия продолжалась недолго, ровно до тех пор, пока у местных не стали пропадать гуси.

Однажды вечером, пока мы щупали разгорячённых местных красавиц, перед нашей машиной выросли местные парни. Они долго стояли рядом с машиной, вырабатывая план действий. Потом ушли. Скорее всего для того, чтобы принять дозу алкоголя. Мы возвращались с удачной охоты, лёжа на матрасах в кузове грузовика. В углу кузова валялись два гуся со свёрнутыми шеями.

Разговор был только про женщин. Кто кому и сколько раз вдул. Чемпионом в этом деле оказался Быхадыров. Оказалось, что за три часа он успел восемь раз стать мужчиной. Это был рекорд, если даже не учитывать время на уговоры, употребление алкоголя и снятие предметов одежды.

Нас одолевали сомнения и комплекс неполноценности. Больше всех страдал Шурка. Он спросил:

- Бабай, ты же страшный как моя жизнь. Чем ты её взял?

Быхадыров задумался:

- У меня интеллект есть, Шурик. Культур- мультур. Меня сержант научил, как английский король бля, вызвал к себе писателя и говорит ему, ты бля, давай, напиши мне короткий рассказ, про королеву, бля, трах и тайну. Кто короче всех напишет, тот, бля, и победил. Победил тот, кто написал:

Приходит к королю королева и говорит: «Бля! Я снова залетела и опять не знаю, бля, от кого».

Все заржали, только Гельман всё думал. Потом едко спросил:

- Бабай, а ты не путаешь количество половых актов, с количеством фрикций?

Внезапно дорогу нашей машине перегородили деревенские мотоциклисты. Машина встала. Разломав чей-то забор, местные жители кинулись на нас в рукопашную.

Как и должно было произойти, победила могучая советская армия. Аборигены бежали, на ходу заводя свои драндулеты.

* * *

По ночам я не спал. Считается, что если я не выезжаю на выезды, то должен нести службу. Типа охранять сон товарищей. Я смотрел в окно.

В курилке сидела Венера. В руках фарфоровая тарелка. А в ней – целая горка спелых, тёмно-бордовых вишен из компота.

Она улыбалась. Задумчиво брала ягоду пальцами и осторожно подносила к своим губам. Склоняла голову набок.

Её движения были медленными, очень медленными и интимными.

Чудовищная грешность была в этом его действе. Чудовищная.

Огромная эротичность. Как обещание запретной грешной любви.

Я знал, эти вишни не для меня. Не на моих губах они распустятся красной кровью. И сладкий яд зелёных глаз не для меня…

Я шагнул к ней.

Поразительно устроен человек! Ведь знаю же, что не выйдет из этого ничего хорошего, но делаю. Зачем?

У неё были острые, какие то детские лопатки. Она тихо стонала и вздрагивала, словно золотая бабочка, крылья которой были зажаты в моём кулаке.

* * *

Среди ночи меня разбудил Дениска.

- Пей!– сказал он мне и протянул темную тяжёлую бутылку.

Я приложился. Сделал несколько больших глотков. Тёмно-красные капли вина залили гимнастёрку

- Мерси, - сказал я. - Собака оживая, встаёт из под трамвая...

Дениска аккуратно заткнул бутылку пробкой. Положил её в карман галифе.

- Пошли, - снова сказал Дениска.

Шурка, видимо совершенно обессилев, лежал посреди степи, положил голову на большой рогожный мешок.

Я тронул его за плечо.

- Шурик, ты упал? Тебя сразила вражеская пуля?

Шурка приподнял голову, его лицо выражало чрезвычайную сосредоточенность.

- Нет, бля. Я слишком резко лёг!

Через минуту Гельман снова спал.

- Пьяный, что ли? — спросил я.

- Как свинья, - Дениска икнул, - и даже хуже!

- Это ты его напоил, рядовой?

- Ничего подобного. Он пил сам!

- А бормотуха отткуда?- Спросил я.

- Оттуда!- Ответил Дениска и снова икнул.- Шурка нашёл. Ты же знаешь у него нюх на спиртное и звездюли. Наверное «партизаны» сперли.

Дениска задумался. - Надо перепрятать.

* * *

Утром Шурка и Дениска в рейс не выехали.

Мы пошли на ток ловить голубей. Голуби предназначались в качестве закуски.

Я стоял у окна, раскинув руки как пугало, отрезая птице путь к отступлению.

Шурик, с криками бросался в середину стаи, словно на амбразуру. Во все стороны летели пух и перья.

Поймав птицу Шурка брал её между пальцами за шею и резко встряхивал. Голубь с тупым звуком падал на пол. Пытался взлететь, трепыхался, дёргал крылом, но ничего у него уже не получались. Лапки конвульсивно дёргались и он затихал. Его голова оставалась у Шурки в руках.

Грязные, в птичьем дерьме и в пуху, мы спускались вниз.

Я долго смотрел на свои окровавленные руки. Они дрожали. Мне было противно, хотелось их куда-нибудь спрятать.

* * *

По случаю окончания урожайной страды и скорого возвращения к жёнам офицеры решили устроить праздник.

Инициатором выступил майор Калита и конечно же зампотех. Лейтенант Сучков как самый молодой был послан за водкой. Можно было конечно же послать прапорщика Куанышбаева или Николеньку, но им не доверили.

Первый показал свою полную профнепригодность. Второй после недавнего отравления водку не переводил на дух. Его рвало от одного её вида.

Лейтенант Сучков встал на скользкий путь употребления алкоголя, сразу же после выхода из магазина.

Настроен он был вполне решительно. Если не побить рекорды, то как минимум пройти марафонскую дистанцию.

Сначала из командирского КУНГА время от времени доносился командирский рык, потом началось братание и громкие песни про трёх танкистов.

Замполит зная командирский характер и предвидя непредсказуемый финал застолья ещё с вечера уехал в штаб батальона.

Через некоторое время на бригаду был откомандирован прапорщик Куанышбаев с конкретным приказом - «Без баб не возвращаться».

Из женского поголовья на бригаде присутствовала лишь повариха Венера.

В ситуации с поварихой присутствовал самый банальный треугольник. Её любил комбайнёр Ильдар. Она была красивой женщиной и любила главного агронома совхоза Сулейменова.

Венера мне симпатизировала. И правильно. У меня отношения с ней были приятельские.

Но Ильдар и Венера были татарами. Это давало ему надежду на какие-то иллюзии.

* * *

К вечеру, основная часть выпивающих благоразумно разошлась по своим спальным местам. В отношениях оставшихся господ офицеров и прапорщиков, считающих себя достойными благосклонности Венеры, назревали противоречия. Судя по нарастающему тембру голосов, застолье близилось к драке.

Прапорщика Куанышбаева оба офицера прямо и нетактично послали на фуй.

Потом попытались направить туда же и друг друга. Лейтенант Сучков, как настоящий ренегат попытался прогнуться перед начальством и занял сторону командира роты.

Поскольку действо происходило на территории командирского КУНГА и вверенного ему подразделения, майор Калита имел некоторую стратегическую инициативу, в результате чего разгневанный зампотех громко матерясь покинул застолье.

Бухой в синеву прапорщик Куанышбаев скатился по ступенькам КУНГа и направился в автопарк. Там он пересек границу КПП, залез в «ЗИЛ -157», стоявший на стоянке, и взревев мотором исчез в ночи.

Перепуганная криками дама уже до этого спешно покинула территорию роты и направлялась по дороге в направлении совхоза. На бешеной скорости её обогнал хлопающий деревянными бортами «Трумен» прапорщика.

Ещё через полчаса навстречу поварихе попался «Зил» Гизатулина.

Ромка возвращался в роту. Венере к тому времени было уже абсолютно всё равно куда идти или ехать.

Подняв облако пыли «Зил» затормозил. Хлопнула дверь кабины. Венера снова возвращалась в роту.

В казахской степи быстро темнеет и прапорщик Куанышбаев мчался по бездорожью в темноте. Внезапно в свете фар мелькнули какие то тени. Раздался глухой удар. Вслед за ним звон разбитых фар.

Прапорщик покрылся холодным потом. На ватных ногах он выбрался из кабины. Перед капотом машины лежала сбитая сайга. Остальное стадо, обезумевшее от ужаса панически убегало в степь. В темноте пронеслись белые шарики.

* * *

Мы уничтожали стратегические запасы алкоголя. Я опьянел раньше всех, потому что голубиные тушки вызывали у меня тошноту. Я закусывал только луком.

-Живодеры!– восклицал я иногда, поднимая стакан с портвейном– Птичек жалко!

Шурка и Денис напротив, на аппетит не жаловались

Глубокой ночью мясо было съедено и костер догорал. Я грустно смотрел в огонь.

-Чего расселись?- Грубо сказал Дениска. - Спать пора. Между прочим, мы ещё в армии.

Тихо, старясь ступать след в след мы крались в контору, где спала рота. Получалось плохо, нас кидало из стороны в сторону. В свете луны мы увидели лейтенанта Сучкова, вытаскивающего из КУНГа майора Калиту. Картина, достойная масла. Грёбаный саксаул!

Калита что-то мычал. Таращил безумные, дико выпученные глаза.

Потом громко рыгал у колеса машины.

Оказалось, что когда Сучков был отправлен искать Венеру, ротный достал верёвку и полез вешаться.

- Всех разжалую, уволю, расстреляю к ебеням! – Орал Калита. Всё это видели солдаты. Но настоящий командир от солдата позора не имеет...

Через некоторое время майора уже тащили в КУНГ, где собравшиеся офицеры и фельдшер отпаивали его тёплым и сладким чаем.

* * *