"Папочка" моей подруги

Глава 8

Карина.

Мы выходим в двор, а там...

А там всё в кучу. И торнадо прошёлся. И битва. И кажись кто-то свалку за ночь организовал.

— Писец, — говорит Машка. — Мы за месяц не управимся.

Я в шоке. Просто стою на крыльце, оглядывая это чудо архитектурной разрухи, и молчу.

Газон вытоптан, бутылки в клумбе, в мангале — чьи-то туфли, зачем-то облитые соусом. Под лавкой валяется поднос с засохшими лимонами. А бассейн — в разноцветных шариках. И что-то синее, круглое на дне.

— Откуда там шарики? — спрашивает Маша как будто услышала мои мысли.

— Без понятия.

Опять зависаем оглядывая территорию.

— Ладно, без паники! — бодро говорит Маша. — Включаем режим "Чистюли". Я беру территорию слева, ты — справа. И до вечера справимся.

— Нам два часа дали, — напоминаю.

— Ну, это папочка погорячился, конечно. За два мы не справимся. Разве что нам прислуга поможет. Сейчас попрошу, — хлопает в ладошки довольно и чешет в дом.

Я больше никогда не пойду у Машки на поводу! Больше не в чём участвовать не буду. Последствия слишком серьезные получились.

Маша выходит с дома бурча что-то под нос. Подходит ближе:

— Как ты там говорила...— начинает она. — бабайка? Вот эта бабайка запретил нам помогать. Теперь эту свалку мы сами должны разгрести.

— Это походу я масло в огонь подлила. Нужно было молчать и не огрызаться.

— Да брось. Он просто... строгий. Такой, знаешь, начальник с фантазией доминанта. Ничего личного.

Я поднимаю брови в удивлении.

— Ты сейчас что вообще описала? Главу мафии с контрактом на B,DSM?

— А почему нет? — хихикает. — Папочка под описание подходит. Строгий, взрослый, красивый, богатый, властный...

— ...и эксплуатирует нас, — заканчиваю я. — Ты это забыла.

Маша фыркает и только хочет что-то ответить — но шаги сзади и мы оборачиваемся.

— Бабайка, — шепчет Машка и мы хихикаем.

А Абрамов бросает на нас взгляд. Останавливается не далеко от нас.

— Весело вам, я смотрю, — говорит он медленно, глядя то на меня, то на Машу.

У меня моментально исчезает улыбка. Машка, конечно, не теряется:

— Папочка, мы просто настраиваемся на рабочий лад. Мотивация — дело тонкое.

Он молчит. Но этот взгляд. Давид Игоревич умеет давить без слов.

— Долго настраиваетесь, — всё же говорит. —Время идёт, а вы даже не начали, — говорит спокойно, но с такой интонацией, что я будто уменьшаюсь в росте.

Машка открывает рот, чтобы что-то сказать, но я резко толкаю её локтем — молчи, ради всего святого.

— Уже начинаем, — быстро говорю. — Пакеты наготове, перчатки есть, план составлен.

Он поднимает бровь, как будто проверяет, врём мы или правда организовались.

— Покажите, — коротко кидает.

— Что? — переспрашиваю, не поняв.

— План. Если вы его действительно составили, а не просто стоите здесь и болтаете, как школьницы после уроков.

Маша моргает, а потом, к моему ужасу, делает шаг вперёд.

— Конечно составили! — уверенно говорит она и начинает импровизировать. — Вот смотри: я беру зону слева — это где клумба, мангал и качели. Она — справа: бассейн, шезлонги и... ну, все вот эти... сюрпризы от гостей.

Он медленно кивает, будто отмечает про себя: соврали, но красиво.

— Отлично. Тогда я через два часа хочу увидеть результат. Хоть какой-нибудь. Иначе влеплю санкции за невыполнение вовремя.

— Какие ещё санкции? — вырывается у меня раньше, чем я успеваю прикусить язык.

Он поворачивается ко мне с таким взглядом, будто я только что подписала себе приговор.

— Интересуешься? — тихо говорит он, подходя ближе. — Тогда озвучу.

Мы с Машей делаем инстинктивно шаг назад. У Абрамова даже не грозный тон — просто спокойный, деловой. Но от этого ещё страшнее.

— Если через два часа хотя бы половина территории не будет приведена в порядок, — продолжает он, — вы отправитесь дочищать кухню. Полностью. Вручную. Со шкафами, плитой и холодильником. А ещё — окна. Все. На втором этаже особенно удобно.

— Это нечестно, — бормочет Машка, но даже она звучит сдавленно.

— А что, по-вашему, справедливо? — Абрамов прищуривается. — Устроить разгром, а потом просто... повздыхать над последствиями? Нет, девушки. В этой жизни за бардак платят. Или руками, или кошельком. Ваш случай — руками.

Он разворачивается, уже собираясь идти, но оборачивается, смотрит на часы и напоследок бросает:

— У вас час пятьдесят восемь. Вперёд.

И уходит, неспешно, в сторону машины. Но радости от того что уезжает нету. Мы всё равно в жопе.

— Он меня пугает, — говорю я.

— Это у него талант, — говорит Маша. — И он его, блин, развивает практикуясь на нас.

Мы снова смотрим на заваленный двор, и громко вздыхаем.

— Пошли, — говорю. — Раз он нас пугает, надо сделать так, чтобы потом сам испугался. От чистоты.

— О, это вызов, — Маша хмурит брови. — Тогда включаем режим «рядовые». Вперёд, солдат!

И мы идём. С пакетами, перчатками и решимостью. Потому что если уже вляпались — надо хоть честь не уронить.

Но работа после перепоя под самое пекло пекучие идёт ооочень тяжело.

Солнце палит, как будто мы где-то в аду на спецзадании. Пот капает отовсюду, волосы липнут к лбу, а пакет шуршит у меня в руках так, будто издевается.

— Напомни мне, — бурчит Маша, глядя на растекшуюся пиццу под качелями, — кто вообще придумал тусить в доме, где живёт... вот эта вот злая бабайка?

Она показывает глазами в сторону, где недавно исчез Абрамов.

— Ты. Естественно ты. А я поддержала, — шепчу я, наклоняясь к разбитому стакану. — А потом ещё и убрали за всеми, как золушки после ядерного веселья.

— Золушки хотя бы на бал ходили. А мы в какую-то чёртову баню попали. Воняет перегаром, пластиком и моим стыдом.

Я фыркаю и, пихаю в пакет чьи-то носки.

— О, глянь, культурное наследие. С летающей мышкой и дырой на пятке. Берём, выставим в музей.

Маша в это время возле мангала.

— Это не мангал, а братская могила сосисок. Кто их жарил вообще? Почему они все чёрные?

— Вика.

— А-а... ну, тогда ладно. Она — художник. Она видать что-то великое творила. Вот только туфли в соусе это какое блюдо?

Мы переглядываемся и хихикаем. Улыбка держится ровно три секунды, пока я не выпрямляюсь слишком резко — и солнце бьёт прямо в лоб.

— Я сейчас сдохну, — стону.

— Нельзя. У нас ещё окна на втором этаже, если не справимся.

— Убей. Просто убей. Быстро. Безболезненно.

— У нас нет времени на твою смерть, Рина. Возьми метлу — и страдай молча.

Я беру метлу. Страдаю. Молча.

— Ну ладно, не молча, — стонет Маша. — Это ад. Почему так жарко?! Кто вообще устраивает тусовки в сентябре?!

— Ты.

— Опять я. Надо запретить мне принимать решения.

— Это не возможно! Тебя не остановить если ты что-то удумала.

— Ну это да, — соглашается отдирая расплавленный сыр на солнце от качели.

Молчание минут пять. Но молча всё делать тяжелее.

— Осталось полтора часа, — говорю я, глядя на телефон.

— Ага. Только ещё половину никто не трогал.

— Значит, сейчас включаем режим «рабочие кони».

— Я чувствую себя дохлой кобылой, если честно, — кривится Машка.

— Ну тогда... посмертный рывок! Пошли. Мы должны справиться!

Дальше уже без шуток. Это предел усталости что даже рот открывать не хочется.

Ели доползаем до шезлонгов и садимся. Вернее, разваливаемся. Обе потные, в пыли, с разводами земли на коленях.

— Три с половиной часа, — хриплю я. — Я не чувствую спины.

— Я не чувствую мозг, — выдыхает Маша. — Возможно, он вышел с потом. А ещё я похудела. На пять кил как минимум.

— Заебись, — подытоживаю.

— Угу. Но мы молодцы! Я прям восхищаюсь нами, — мямлит Машка.

Мы смотрим на двор. Он блестит. Точнее — не блестит, потому что блестеть от пластика и фольги он перестал. Теперь — чисто, аккуратно, даже клумба выглядит как будто попросили у неё прощения за все порванные лепестки. И она воспарила духом после этого.

Мы синхронно вскидываем головы на ворота — они уезжают в сторону и въезжает машина Абрамова.

— Ревизор прибыл, — бурчу.

— Пусть только не похвалит. Я его бабайкой обозву.

Мы натянуто улыбаемся, сил нету. И наблюдаем как к нам идёт Давид Игоревич.