40° по Валентину

Валентину, названному в честь своего деда, сотрудника НИИ, совершившего не одно научное открытие в области прикладной химии, грех было не знать ее — аналитическую, квантовую, коллоидную, физическую, органическую и неорганическую, а также ознакомиться крайне близко с высокомолекулярными соединениями и кристаллохимией, ведь учился он по собственному желанию и завету родителей и учителей на химико-биологическом факультете. Впрочем, если папа на своего Валечку никак не мог нарадоваться, то мама начинала испытывать переживания, свойственные женщинам с половозрелыми сыновьями, которые домой приводят не девочек, а мальчиков, и то только затем, чтоб с пеной у рта спорить о каких-то там полимерах и сушить на подоконнике неведомую обычной учительнице литературы ерунду. — Мама, аккуратно, это аммоний фосфорнокислый однозамещенный, — пояснил Валик, и мама, двигая бумажку с ерундой, чтобы не натекла вода с цветочного поддона, уже не спрашивала, что это и зачем это нужно. — Валик, я тебя вчера видела с девочкой у остановки, — кося голубым глазом из-за толстого стекла очков, как бы невзначай заметила она. — Почему ты ее домой не позвал? Не стесняйся, Валюш, мы с папой никогда не были против. — Мам, это Антон был, он с юридического, я с ним в библиотеку шел, — сказал Валик, кося в ответ таким же голубым глазом из-за таких же круглых очков — разве что у него был минус, а не плюс, как у мамы. — Просто он волосы распустил. — А, — только и ответила мама, вспоминая, видимо, задницу Антона с юридического в джинсах-дудочках. Мама переживала — ее можно понять, ведь Валик за свои девятнадцать лет ни разу не привел в дом кого-то, у которого бы не болталось ничего между ног. Попросту не тянуло его на девочек. И на мальчиков, и если можно было бы жениться на шкафчиках с редкими реактивами, он бы женился. Ему во сто крат интереснее было полировать предметные стекла для микроскопа и перегонные колбы, пока его сверстники полировали… ну, как говорил тот же Антон с юридического, «фундук» какой-нибудь Олечки-третьекурсницы. Еще он называл предварительные ласки и петтинг «теребонить кукурузку» или «тормошить тыковку». — Сразу видно, что аграрник! — хмыкал Валик, поправляя съезжающие с переносицы очки. — Хоть и на юридическом. — Пора бы и тебе уже свой початочек пристроить, — хмыкал в ответ Антон. — Долго будешь целибат нести во благо науки? Валик пожимал плечами — что он мог ответить? Что о девочках знал только то, что в среднем в их теле содержится шестнадцать килограммов углерода, а кислорода достаточно, чтобы заполнить объем, эквивалентный шести слонам. И кроме того, что водорода в их теле хватит, чтобы заполнить объем, эквивалентный одному синему киту, а азота столько же, сколько содержится в четырехстах литрах мочи… Только вот вряд ли это помогло бы ему снять с кого-нибудь трусы. Да и девочки на Валика не сильно внимание обращали. Да, высокий, симпатичный даже, глазюки небесного цвета умные-преумные, вроде не дрыщ, жилистый просто, не сколиозный, зубы ровные, белые — брекеты сняли перед выпускным. Но, опять же, это не помогло бы снять чьи-то трусики, да и пропуск в них Валик уже приучился ежедневно сбривать, отчего его абсолютно гладкое лицо выглядело моложе и беззащитней. Девочки смотрели на таких, как Ванька со второго курса — местный красавчик с бицухой, как у физрука, или Серега, внук завкафедрой, типичный сын маминой подруги, или как Макар с турфака — девочки вообще тащились по таким отбитым, это не он первый заметил. А Валик — он домашний, сентиментальный, любящий пересматривать «Титаник» не затем, чтобы обозвать Розу коровой, которая могла бы подвинуть свою сраку и спасти парня, а чтобы проникнуться вновь самой атмосферой и полюбоваться сценами, и даже та ладошка на запотевшем стекле вызывала какое-то смутное шевеление в душе. Не в штанах, потому что там все было сложно, ведь дрочил Валик не на порно, а на звуки из него, закрывая глаза еще в начале ролика, — заводили его все эти стоны, хлюпающие шлепки, поскрипывания матрасов и страстная возня. Домашний Валик мог искренне сочувствовать Розе, потерявшей любимого, Гарольду Голдфарбу, наркоману, и соседу дяде Мише, которому жена не давала на опохмел и ему приходилось грустить на балконе с кружкой рассола. В учебном процессе и на людях Валик был настоящий долбаный грильяж — карамель алмазной твердости с орехами. С орешками, да, они у него, несмотря на вечные подъебы Макара, цеплявшегося ко всем членам кружка «Менделеевцы», в коем имел счастье состоять Валентин, имелись. Впрочем, от подъебов кавээнщиков и придурков, систематически прогуливающих пары, Валик не слишком страдал. Макар, например, вообще был элементом с переменной валентностью и имел свойство то придираться ко всему подряд, то неделями ходить шелковым, хоть стеклянную палочку о него натирай, тем более в их огромном студгородке всегда легко получалось скрыться из виду или незамеченным просочиться в нужный корпус. «Менделеевцы» собирались каждый вечер среды в выделенном им студсоветом кабинете медпункта, переоборудованном под мини-лабораторию — тут уже имелась вытяжка и санузел даже не пришлось организовывать. Только притащили вымоленную у декана — ма-а-аленькую — центрифугу, колбонагреватели, выигранные на олимпиаде, а испаритель и дистиллятор отдала сама кафедра без особых истерик, наверное, потому, что бюджет позволил приобрести ей новые. В научном кружке числилось поначалу пятнадцать человек: десять с факультета Валентина и еще четверо залетных биологов, прискакавших на клич завкафедрой, который сказал, что участие может положительно сказаться на получении зачета. Пятнадцатым был и оставался Антон с юридического, который приперся из любопытства да так и осел, несмотря на то, что ветром перемен сдуло всех биологов и половину Валиных товарищей. Потому вечера обычно проходили в компании самого Валика, Антона, двух девочек из параллельной группы, крайне ботанистого вида, Маши и Раисы, а также одногруппников — Славы, Димы и Калмыка. Последний был казахом, но кличка прилепилась с первого курса и менять национальность было поздно. Председателем кружка, конечно, был Валик — лучший студент курса, будущий краснодипломник, и здесь он отдыхал душой и уже сейчас собирал материал опытным путем для своей дипломной по сложным эфирам. По-настоящему интересно было, возможно, ему одному, ведь Антон приходил клеиться к Раисе, девчонки не понимали иногда и половины того, что Валик нес, а одногруппники проебывали последние пары. В тот вечер Антон, щупающий коленку Раи под столом и мешающий изучению очередного хитровымудренного процесса, вызвал в Валике брожение. — Антон, если тебе неинтересно, то сиди молча! Не мешай другим. Антон, которому сегодня не засчитали лабу, находился тоже в брожении, потому ответил вопросом: — А кому интересно смотреть на очередную фигню? Ну получим мы синий порошок вместо белого, и что? Пользы никакой! Слушай, Хайзенберг, давай ты нам намутишь что-нибудь поинтереснее вот этого вот говна в колбе? — Например? — вздохнул Валик, готовый выставить всех членов кружка за двери. — Что-то, что можно сожрать, — сказал Антон, и Калмык поднял голову от столешницы. — Или выпить, — подсказал он. Антон хлопнул в ладоши: — Точно! Ты гений, мой узкоглазый друг, дитя степей. Только не кумыс и не айран! — Водку? — несмело улыбнулась Маша, и по лицу Антона можно было понять, что он жалеет о том, что выбрал не ее, а ее подругу. Википедия, в которую он зачем-то полез, сообщила, что в середине тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года Менделеев дошел в своих расчетах удельного веса растворов спирта в воде до трехсот шестидесяти. От водки (оптимальных четырехсот) его отделяло всего сорок, он был на пороге нового открытия. — «Он проникает в тайны водки, установив, как сильно меняются качества водно-спиртовых растворов в зависимости от достижения определенной градусности, и к концу ноября шестьдесят четвертого эти выводы выливаются в диссертацию», — зачитал Антон вслух. — Охуеть, ребята, вот бы мне такую диссертацию! «По мнению Вэ Вэ Похлебкина, Менделеев обнаружил, что сорокаградусный раствор спирта в воде обладает необычными физико-химическими, биохимическими и физиологическими свойствами…» Ха, удивил! Это мы и так знаем. — Тогда не знали, — осадил Валик, вытаскивая из шкафчика бутыль с этиловым спиртом, полученным на открытых уроках известного профессора путем гидратации. — Чего смотрите? Несите воду, будем дистиллировать. Макар задумчиво пинал хуи. Настроение было в ноль, поэтому все вокруг сейчас имело такую четкую фаллическую форму, даже горстки грязного рыхлого снега, в который он остервенело вдалбливал мысок своего кроссовка. Хоть бы одна падла ему напомнила, что сегодня зачет, но нет, закрысились молча, пожалели понимающими взглядами, одногруппнички хреновы. Спасибо Лёхе, что разбудил к первой, как знал, что звонить Макару нужно не на будильник, а в дверь. А лучше стучать, причем по голове. Потому что если бы Макар не успел, если бы не послал потом Журавлевой воздушный поцелуйчик, раздобыв за это шпоры на вопросы из своего билета, то послал бы его уже отец, а заодно и настучал бы — по все той же голове. И они бы срались целый вечер из-за пересдачи, орали друг на друга, потом пришла бы мамка и с порога наорала бы уже на них. Яблоко от яблони недалеко ябнулось — так считал Макар. Все равно отец его в итоге пихнет в свой «Евротур», ведь сам он когда-то окончил только колледж, а остального добился благодаря «связям с общественностью», крепкому характеру и слову. Ах да. И изнурительному ежедневному честному труду. Какие-то там зачеты, пары-хуяры Макар считал необходимым злом, а появляться на них зачастую необходимым не считал. Ну, на иняз ходил исправно, потому что говорить на английском нужно уметь не со словарем, а с людьми, да и титечки у англичанки зачетные, жаль, за такие высокие оценки своих филей зачеты она не рисовала. — Ну чё там, скоро он? Десятая пара сейчас или сто пятидесятая? Я ебал тут торчать. — Вот и иди тогда, хули, — ответил Лёха, пихнув Макара в плечо. — Свой сон досмотришь. Там что-то было про стояки вроде бы. — Слышь! Скользя кроссовками по подтаявшему декабрьскому снегу, Макар, воображая себя Месси, ловкой проходочкой обогнул Лёху и влепил ему поджопник смачным финтом с ноги. — Н-на! Видал? В девяточку. — Пацаны, ну вы чего? — подал голос Тихий, отлипая от переписки со своей «заей». — Детский сад вчера кончали? — Бля, Макар, хорош, больно! — Больно, когда х*р в жопе! — У тебя, что ли? — заржал Лёха и вернул Макару сдачу кроссовком под колено. — О, гляди! Пока они ждали Игоря, который обещал кальян и приставку с пивасом, потому что родаки свалили на неделю, на улице уже успело стемнеть. Столовка давно закрылась, а в «Обжорке» поблизости от универа вечером собирались чуркобесы, и торчать там особого желания не было ни у Лёхи, ни тем более у Макара. Поэтому они зависли на лавочке перед шестым корпусом химфака, где горел единственный исправный и не раздражающий своим миганием фонарь. Лёха показал в сторону пятого корпуса на приближающийся к ним силуэт в пальто. — Ну давай, Макар, спорим, продинамит? — На чё спорим? — На желание, как на чё. — Лёх, я же выиграю. Не ссышь? Я тебе нажелаю — охренеешь. — Ага, посмотрим. Девушка шла уже совсем недалеко, старательно отводя взгляд от мутной компании. Хотя Макар, на минуточку, недостатка в женском внимании никогда не испытывал, как и неуверенности в своем феерическом очаровании. Спасибо мамке, поколдовала над патлами. Шесть часов в парикмахерском кресле плюс квадратная жопа и вуаля — бэдбой с идеальным пепельным блондом, в набитых рукавах с наглядной живописью собственной жизни и в кожанке не по сезону, словно из влажных бабьих мечт, готов был сожрать любое сердце в прожарке медиум. Точнее, сначала прожарить как следует, а потом сожрать. — Девушка! — бодро начал Макар, улыбаясь, как учила его жизнь в старших классах. — А ваши родители, случайно, не химики? — Нет, — смутилась девушка, качая головой и пряча легкий румянец. — Тогда откуда у меня на вас такая бурная реакция? Пацаны на лавочке заржали, и девушка ускорила шаг, но Макар, не отставая, поплелся за ней. — Ну, девушка! Стой, стой, лапа, ну куда ты?.. — У меня парень есть! — чуть громче, словно оправдываясь, бросила она, удаляясь. — Чё, дед Макар, улыбок тебе. — Я те сейчас улыбку сделаю с промежутками. — Да ладно, подумаешь, проиграл желание, с кем не бывает! — Лёха явно выглядел довольным и коварным. Макар плюхнулся на лавку рядом с Тихим, заглянул к нему в открытое окно переписки в сине-белой и поморщился от пестроты сердечек и смайликов. — Тихий, ну ты ваще, романтик, блин! Смотри, Лёх, там уже баклажаны в ход пошли! — Отвали, Макар! Лёх, загадай ему желание, чтобы он заткнулся. Лёха стоял к ним спиной, хлопая руками перед собой и всматриваясь куда-то в сторону окон шестого корпуса, одиноко горящих в фиолетовых сумерках. — Ка-ароче! — протянул он наконец, оборачиваясь. — Следующего пациента, кто пойдет мимо нас, ты должен поцеловать. — Охренел? — А то. Имею право. — А если дед пойдет? — Ну чё поделать, поцелуешь его… Прямо в деда. — Фу, Лёх, это уже перебор, давай другое. — Твой тридцатидюймовый моноблок на месяц и стрижку в салоне у теть Марины. — Бля. Если на стрижку Макар уломал бы мамку без базара, то вот с компом на целый месяц расставаться особо не горел. Тем более там были кое-какие секретные папки, которые не для Лёхиных глаз месяцами — и даже годами — наполнялись. — Ладно, куда целовать-то, скажи? Было бы кого. — А вон как раз кто-то с шестого чешет, гляди. — Нет, ты не Хайзенберг — слишком просто. Ты теперь Большой Вэл, — проговорил Антон, закручивая бутыль. — А глюкоза зачем? — Для улучшения вкусовых качеств. Спирт Валик разводил впервые — он и водки-то не пил — и отнесся к процессу со всей серьезностью, отыскав таблицу Фертмана. Когда спирт влили в очищенную и охлажденную воду, когда Калмык, затаив дыхание, размешал божественный нектар и Антон достал мерные стаканчики, за окнами было уже темно. — Это не опасно? — поинтересовалась Раиса, и по лицу Антона снова стало видно, как она теряет первые позиции в его личном списке сосочек-писечек. — Это же не метил, — сказал Валик, рассматривая жидкость на свет, затем взболтал ее и убедился, что осадка нет. — Как слеза младенца! — заметил оживший Слава, а Дима, протянув руку за стаканчиком, произнес: — Ну, за науку! Выпили. Закусывать было нечем, кроме глюкозы, потому обошлись обычным матом и занюхиванием рукавов халатов. Антон, заметив, что Валик только на язык попробовал свое творение, подскочил, весь такой воодушевленный, и обхватил пальцами руку Валика, поднимая ее вместе со стаканом. — Я не пью! — возмутился Валик, расплескивая «слезу» на стол, но Антон взревел чайкой: — Ты что, очкуешь, профессор? Нас отравить хочешь, а сам?.. Вторая пошла легче, как по маслу, тем более на голодный желудок — а ведь мама ждала к ужину, а там котлетки, суп с фрикадельками… Валик удивился, как быстро все мысли из него выдуло и сделалось так смешно и красочно, как в ебучих мультфильмах про фей и сказочных принцесс. А затем Калмык позвал Раю на танец, хотя никакой музыки не было, дотанцевал ее до кушетки, и они прилегли отдохнуть. Дима потом сказал, что они там умудрились сосаться, но Рая этот факт отрицала. Дима уронил голову на сложенные руки, Слава разливал «слезу» уже на троих, поскольку Маша сказала, что ей хватит, а Антон заявил, что Большой Вэл должен закрепить свое прозвище боевым крещением. — Что. Ты. Несешь? — четко выговаривая, чтобы не сбиться, каждое слово, поинтересовался Валик. — Нужно сделать то, что никогда бы не сделал! — ткнул в него пальцем Антон. — Разрушить границы, — подсказала Маша. — Да! — обрадовался ее сообразительности Антон. — Пройти обряд инциани… инициниализации. Или ты не мужик, Валя, а так, хуй лабола… раторный? Валик помотал головой, отрицая, что он хуй, хотя как раз таки именно с помощью последнего он, как решили, должен был доказать, что мужик. У Маши было одолжено пальто, у Раи — шарф, и Валик, сразу протрезвевший на стаканчик, вышел с заднего хода корпуса, придерживая на груди и животе незастегнутое пальто и пряча нос в шарф. Очки он, чтобы совсем не спалиться в случае чего, отдал шедшему рядом Антону. — Смотри, вон Надежда Дмитриевна, давай к ней? — завидев вдалеке фигуру уборщицы, сказал Антон, но Калмык, решивший тоже контролировать процесс, возразил: — Ты чё, совсем? У нее память как у вороны — и через десять лет вспомнит, кто в нее камнем кинул. Не, нельзя. И к девчонкам тоже — визжать будут и скажут, что пытался изнасиловать. — Я?! — дрожа всем телом, спросил Валик. — Ну, они так скажут. Шурыгины одни вокруг, подкатить страшно. Надо еще, чтоб людей меньше было. Свернули к шестому корпусу, где в сырости небольшого сквера обретались две заплеванные лавки. Щурясь, Валик рассмотрел на них несколько подозрительно знакомых силуэтов, узнал блондинистую макушку и протрезвел еще на полстаканчика. — Не, к ним я не пойду, вы гоните? Попытался шагнуть назад, но Антон, развернув его к себе лицом, дыхнул так, что полстаканчика трезвости канули в небытие. — Вэл, ты мужик! Мужичище! Нужно смотреть страхам в лицо! — Потом сразу беги в сквер, мы тебя ждать будем у беседки, — сказал Калмык, включая камеру на телефоне. Валик шел к лавочкам, чувствуя, как встают волоски на голых ногах. И, к большому его ужасу, не только волоски. Он слышал раньше, что у мужиков от выброса адреналина может случиться эрекция, во время драки, к примеру, вон, показывают же борцов в трико… Но только вот сейчас этот стояк был совсем не к месту, и ему не помешал даже дубак, а мягкая подкладка Машиного пальто, касаясь лобка, вызывала странно-приятные, бодрящие ощущения. Пирсинг в головке проснувшегося члена напомнил о том, что Валика, похоже, легко взять на слабо, ведь то был его первый безбашенный поступок — он согласился пойти с двоюродной сестрой в салон, перед тем, как та уехала жить за границу. Было это год назад. — Валюнчик, — сказала сеструха, потрепав его за щеку. — Я хочу, чтобы у тебя память осталась обо мне, и ты мне потом еще спасибо скажешь — многие девочки ссутся от таких штучек. Сама она работала тату-мастером и затащила Валика в салон своего друга почти насильно. Валик предполагал, что ему проколют бровь или нос, и готов был отстаивать свою позицию в том, что такие свободные радикалы ему точно не нужны, но сеструхин друг, здоровый мужик, похожий на Скалу Джонсона, натягивая перчатки, сказал: — Не боись, чел. Это не больно. — А можно мне где-нибудь, где не будет видно? — поправил очки Валик, и мужик хмыкнул понимающе: — А я так и собирался. Уговор был уговор, и Валик, так же дрожа, как сейчас, потянулся к ремню на брюках. В тот день он стал обладателем колечка рядом с уретрой и почти сразу после этого начал ухаживать за своей «клумбой», подстригая, где нужно, и убирая растительность там, где не нужно вовсе, потому что, как ни крути, а пирсинг обязывал следить за гигиеной с двойным рвением. Главное, что не на лице проколол, иначе мама бы сильно огорчилась и упрекала его дедом, мол, был бы дед жив, он бы слег с инфарктом. И летом было приятнее ходить в шортах, и зимой в тесных джинсах — одни плюсы. К колечку Валик привык и почти не замечал его. До этого момента. Подходя к лавочкам, Валик жмурил один глаз, прислушивался к прокуренному перханию знакомой всему студгородку компании и только потом сообразил, что курс взял прямо на Макара, который, если бы не охуел в момент распахивания пальто, точно выдернул бы ему ноги. Отчего-то парни, заприметив его издали, заржали, сам Макар поднялся, одернул кожанку и, быстро затянувшись, выбросил окурок в грязный снег и поднял голову, точно собирался что-то сказать. В этот момент Валик, приблизившись на пару шагов, зажмурил второй глаз, глубоко вдохнул, дернул края пальто в стороны, храбро демонстрируя пацанам на лавочке всю мужественность Большого Вэла, и принялся считать, как советовал Антон.