Мой сводный братик и его военная тайна

Глава 1. Пролог

Дождь начался ровно в тот момент, когда гроб опускали в землю. Капли стекали по моим запястьям, смешиваясь с черными чернилами, которые я нечаянно размазала по ладони утром. Отец всегда говорил, что я рождалась с ручкой вместо пуповины. Теперь эта ручка дрожала, выводя бессмысленные закорючки на мокрой странице блокнота. Лиза Харпер, вернее уже Стоун, моя мать, если можно так назвать её, стояла слева, её новое черное платье пахло нафталином — видимо, достали из сундука в спешке. Она не плакала. Её глаза были сухими.

Ричард Стоун, появился внезапно. Я вздрогнула, когда белая перчатка отчима легла на мою кожу. «Соболезную, Эмилия», — произнес он, и от его голоса по спине побежали мурашки, будто я прикоснулась к холодному мрамору памятника. Его пальцы сжали моё плечо чуть сильнее, чем нужно, оставляя невидимые синяки под тканью платья. Я не обернулась. Смотрела, как вода заполняет могильную яму, образуя мелкие водовороты на дне.

«Он бы гордился тобой», — добавил Ричард, и это прозвучало как приговор. Гордился? Тем, что я пряталась в кладовке во время их ссор? Тем, что в день его инфаркта дописывала рассказ про кролика, который боялся собственной тени? Гроб скрылся под землёй, и я резко дернулась вперед, словно хотела прыгнуть вслед. Ричард удержал меня, его смех — тихий, едва уловимый — слился с шумом дождя. «Твоё время ещё не пришло, девочка», — прошептал он, поправляя галстук свободной рукой.

Мать закашляла. Её кашель звучал как треск сухих веток под сапогами. Она протянула мне зонт, но я покачала головой. Пусть дождь смывает тушь, смешанную с чем-то солёным на щеках. Пусть этот ливень затопит весь мир, превратив его в мутное пятно, где нельзя разглядеть лицо отца в последний раз.

Когда все разошлись, я осталась сидеть на мокрой скамейке. Блокнот расплылся от воды, буквы плыли, как чёрные корабли в океане безумия. Из кармана выпала фотография — мы с отцом в парке, я в платье с ромашками, он с книгой в руках. На обороте его почерк: «Для моей совы, которая бодрствует по ночам».

Тень снова накрыла меня. Даже не оборачиваясь, я поняла — это Александр, мой новоиспеченный сводный брат. Он шаркал ногами, как всегда, будто носил невидимые кандалы.

«Нашла новую жертву для своих сказок?» — спросил он, зажигая сигарету.

«Уходи», — прошептала я, но он сел рядом, растопырив ноги, как будто владел всем пространством между могильными плитами.

«Знаешь, почему он умер? — Александр выпустил дым колечками. — Потому что слабые не выживают. Даже в своих сказках».

Он встал, бросил окурок в лужу рядом с моими туфлями. «Добро пожаловать в реальный мир, куколка. В горле стоял ком, а глаза жгли слёзы, которые смешивались с дождём. Александр, кажется, наслаждался моим молчанием. Он смотрел на меня с высоты своего роста, его лицо было скрыто тенью, но в глазах я видела насмешку.

— Ты не понимаешь, да? — продолжал он, затягиваясь сигаретой. — Отец не был слабым. Он просто не умел играть по правилам этого мира. А ты… ты думаешь, что можешь спрятаться за своими сказками?

Я стиснула зубы, пытаясь не сорваться. Его слова резали меня, как нож. Я знала, что он прав, но признавать это не собиралась.

— Я не прячусь, — наконец выдавила я, голос мой дрожал. — Я просто… ищу ответы.

— Ответы? — он рассмеялся, и этот смех был похож на звук ржавых петель. — Ответы? Ты думаешь, что их можно найти в старых блокнотах и фотографиях? В мире, где всё так же, как и всегда?

— Может быть, тебе стоит перестать искать и начать жить, — сказал он, вставая. — Или хотя бы понять, что жизнь — это не сказка. Это борьба. И в этой борьбе ты одна.

Я ждала, пока его шаги замолкнут. Потом достала ручку, которую отец подарил на 16 день рождение. Ободок ручки был позолоченным, но позолота слезла от частого использования. На чистой странице написала: «Правило первое: мёртвые не уходят. Они становятся тише. И от этого их голоса громче».

Мать начала собирать вещи на рассвете. Она складывала платья аккуратными конвертами, будто хоронила части себя, которые больше не понадобятся.

«Ричард ценит аккуратность», — сказала она, застёгивая замок на сумке с вензелями. Её голос дрожал, как струна, которую вот-вот перережут. Я сидела на подоконнике, царапая ножом по раме — старые слои краски отслаивались, обнажая гнилую древесину. «Это он подарил тебе жемчужное ожерелье? А как же папина подвеска, которую он подарил тебе на годовщину? Ты её не когда не снимала…» — спросила я, глядя, как она поправляет воротник блузки, закрывающий синяк в форме отпечатка пальцев. Она замолчала, и в тишине зазвенели хрустальные подвески люстры, будто дом смеялся над моей наивностью.

Дорога до особняка заняла три часа. Мать кусала губы, оставляя на губах трещины. Я прижала лоб к стеклу, наблюдая, как пейзаж за окном меняется: поля с подсолнухами, покосившиеся заборы, а затем — чёрные кованые ворота с шипами, напоминающими клыки.

Ворота скрипнули, открываясь медленно, словно нехотя. Дорога к дому была усыпана гравием — каждый камешек хрустел под колёсами, как кости под сапогами.

Ричард ждал на ступенях, опираясь на трость с серебряным набалдашником. Его белые перчатки сливались с мрамором колонн, создавая иллюзию, будто руки парят в воздухе отдельно от тела. «Добро пожаловать домой», — произнёс он сухо. Мать замерла, её пальцы вцепились в ручку чемодана так, что суставы побелели. Не удивительно, ведь Ричарда боялись все.

Я споткнулась о порог, и его трость резко опустилась перед моими ногами, преграждая путь. «Осторожнее, Эмилия, — он наклонился, и запах его одеколона ударил в нос — смесь мяты и формалина. — Фарфоровые куклы разбиваются с первого раза». Тогда я еще не до конца понимала значение его фразы, и очень зря… Если бы я только знала раньше…

Особняк пахнул пылью и лавандовым маслом. Хрустальные люстры бросали блики на портреты незнакомых людей в золочёных рамах — все они смотрели вниз с презрением, будто мы нарушили тишину их вечного бала. Лиза пошатнулась, когда Ричард провёл рукой по её талии, слово отмечая новую метку на карте собственности.

«Ваша комната на востоке, — сказал он , не глядя в мою сторону. — Там лучшее освещение для… писанины». Он произнёс последнее слово с лёгкой усмешкой, небрежно, будто знал, что каждую ночь я буду жечь там свои рукописи.

Лестница скрипела под ногами, как старый корабль. Комната оказалась больше похожей на музейную витрину: кружевные занавески, розовые обои с вертикальными полосами, будто клетка для птиц. На кровати лежало платье — голубое, с кружевным воротником. «Ричард считает, что тебе стоит выглядеть… прилично», — прошептала мать, проводя ладонью по ткани. Я подошла к окну, внизу, во внутреннем дворике, садовник подстригал кусты, придавая им форму идеальных шаров. Его ножницы блестели на солнце, как зубы хищника.

Ночью я проснулась от стука в дверь. От страха я прижалась спиной к стене. Шаги за дверью замерли, потом раздался смех — низкий, с хрипотцой. «Спи, куколка, я не тот кого стоит боятся — прошипел Александр через щель под дверью. — Отец ненавидит, когда игрушки ломаются раньше времени».

— Игрушки, ломаются? Что это вообще значит? Почему этот хам считает, что может называть меня куколкой… И вообще с этим местом и людьми здесь явно что-то не то.

Его тень заколебалась, потом исчезла, оставив после себя запах табака и приятного мужского парфюма. Я опустилась на пол, обхватив колени, и заметила на ковре пятно — красное, размером с монету. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это след от вишнёвого лака для ногтей. Чья-то история, втоптанная в ворс… У меня всё больше вопросов к этому дому? Кто жил… спал в этой комнате до меня? Что с ней стало, где она сейчас?

Утром обнаружила свой дневник на туалетном столике. Первая страница содержала только одно предложение, выведенное чужой рукой: «Правила пишутся кровью, а стираются слезами».

— Какого чёрта?... И кто это написал? Хотя я догадываюсь кому здесь больше всех надо…

Мать позвала вниз к завтраку, её голос звучал как скрип несмазанных петель. В столовой Ричард читал газету, его перчатки лежали рядом на серебряной подставке, будто сброшенная кожа. «Приятно видеть тебя в подобающем виде, — сказал он, окидывая меня взглядом с ног до головы. — Голубой цвет тебе к лицу. Как на фарфоровой статуэтке».

Александр вошёл, хлопнув дверью. Его рубашка была расстёгнута, на шее краснела царапина, свежая, будто от когтей. «О, семейная идиллия, — бросил он, хватая яблоко из вазы. — Только не хватает священника с библией и гроба в углу». Ричард не поднимая глаз отчётливо, резко произнес:

— «Александр, четверть».

Мать вздрогнула, пролив чай на скатерть.

Не знаю что в этом слове, четверть, такого, но Алекс моментом исказился в гримасе. Глаза стали напуганными как у овечки. В первый раз я увидела страх в его глазах.

После завтрака я вышла в сад. Ржавые ворота в дальнем углу обвил плющ. Платье цеплялось за сучья, кружево рвалось с тихим хрустом. Когда я добралась до калитки, оказалось, что замок покрыт слоем ржавчины.

«Искала выход, сестричка?» — голос Александра заставил обернуться. Он стоял, прислонившись к дубу, с сигаретой в зубах.

«Отец залил бетоном все подземные ходы ещё в прошлом году, — продолжил он, выпуская дым кольцами. — Хотя крысы всё равно находят дыры». Я схватила камень, швырнула его в ворота. Металл зазвенел, но не поддался. «Сломаешь ногти. Аккуратней, куколка», — с иронией усмехнулся он, разворачиваясь к дому. «Не называй меня так», — сказала я, тяжело дыша. «Ты не мой брат. Ты жалкая пародия»

Он остановился и медленно повернулся ко мне. В его глазах мелькнула тень раздражения, но он не сказал ни слова. Вместо этого он сделал несколько шагов вперёд, и я почувствовала, как его присутствие становится тяжелее.

«Ты не понимаешь, что делаешь,», — наконец произнёс он. «Ты играешь с огнём. Отец не простит тебе, если узнает, что ты пыталась сбежать».

«Я не собираюсь возвращаться», — ответила я, сжимая кулаки. «Я не могу жить здесь, как в клетке. Это не моя жизнь, и я не хочу в ней оставаться».

Александр прищурился, глядя на меня. «Ты так уверена в своих словах? А как насчёт твоей матери? Она ведь здесь.».

«Я не когда не считала её своей матерью. Но ты думаешь, что я не пробовала с ней говорить ?» — спросила я, глядя ему в глаза. «Еще до приезда в этот чертов дом пыталась поговорить с ней, но она не слушает, пыталась уговорить её не переезжать в эту клетку. Но деньги и украшения вскружили ей голову, в прочим как и всегда. Теперь она заперта в этом доме так же, как и я».

Александр вздохнул и покачал головой. « Но иногда нужно слушать тех, кто старше и мудрее».

«Мудрее? Ты?» — я не смогла сдержать сарказма. «Ты сам живёшь в этом доме, как в тюрьме. Ты просто боишься выйти за его пределы».

Александр нахмурился, но ничего не сказал. Вместо этого он снова развернулся и направился к дому. Я стояла на месте, чувствуя, как внутри меня бушует смесь гнева и отчаяния.

«Подумай о том, что ты говоришь.», — бросил он через плечо. «Иногда правда не такая уж и сладкая».

Первая запись в этом доме получилась неровной: «Правило второе: в клетке с золотыми прутьями даже воздух имеет вкус позолоты». За окном завыл ветер, и мне почудилось, что где-то в доме тикают часы, хотя Ричард коллекционировал только остановленные.