Мой сводный братик и его военная тайна

Глава 4: Одна душа на двоих

Ночью я проснулась от крика. Пронзительный, животный звук, оборвавшийся на полуслове. Схватив халат, выбежала в коридор.

Дверь в кабинет Ричарда была приоткрыта. В щели виднелись силуэты: Ричард, сидящий за столом, и Александр, стоящий навытяжку, как солдат на плацу. «Ты забыл, кто дал тебе всё это? — голос отчима звучал спокойно, но в руке он сжимал трость так, что суставы побелели. — Твои деньги, твоя слава… даже твоя ненависть — всё моё».

- Как ты посмел её выпустить?

Александр молчал, его профиль напоминал маску из камня. Я прижалась к холодной стене, едва смея дышать.

— Ты думал, я не узнаю, что она не сама смогла открыть эту комнату? — Голос Ричарда напоминал скрип ножа по стеклу. Он медленно обошел сына, трость стучала в такт словам.

— Трость взметнулась, и я вжалась в стену, когда дерево со свистом рассекло воздух. — как …ты…осмелился открыть клетку.

Александр сглотнул. Его пальцы сжались в кулаки, но голос был ровным, мертвым:

— Она не заслужила этого.

Крикнул Александр.

— Не когда не повышай голос на отца! — Ричард вскинул трость, и я зажмурилась. Удар. Приглушенный стон. Когда открыла глаза — Александр стоял, прижимая ладонь к лицу. Кровь сочилась сквозь пальцы.

— Спасибо, отец, — прошептал он, и от этих слов меня стошнило. Не от страха. Оттого, что узнала себя: я тоже когда-то благодарила за побои от так называемой матери.

— Хороший мальчик, — Ричард потрепал его за волосы, как пса.

Я бежала обратно по лестнице, спотыкаясь о подол халата. В ушах звенело, сердце колотилось о рёбра, как пойманная птица. В комнате схватила дневник, но ручка выскальзывала из пальцев, оставляя кляксы на странице. «Он называет меня воронёнком, но сам — сокол в клетке. Отец подпилил ему крылья, оставив только когти. И теперь он царапает стены, пытаясь добраться до своего же сердца».

Утром за завтраком Александр появился с синяком под глазом. Мать ахнула, уронив ложку в кофе, но Ричард продолжал резать омлет, будто ничего не заметил. «Неловко повернулся в душе», — бросил Александр, наливая себе апельсиновый сок. Его взгляд скользнул по мне, задержавшись на дневнике, лежавшем рядом с тарелкой. «Куколка, — внезапно обратился он ко мне, — а ты бы смогла у***ь?» Ричард замер, нож замер в воздухе. «Чтобы написать правду, иногда нужно задушить её своими руками», — ответила я, откусывая кусок тоста. Хруст казался невыносимо громким. Александр рассмеялся — впервые искренне, почти весело. «Может, ты не совсем безнадёжна», — сказал он, вставая из-за стола. Его рука на миг коснулась моей спины, тепло сквозь ткань ощущалось, как ожог.

После завтрака я наткнулась на Алека в коридоре.

— Зачем? — выдохнула я.

Он не обернулся.

— Что значит «зачем»?

— Зачем ты заступился за меня перед Ричардом? Мог бы просто сказать, что не имеешь к этому отношения.

— Потому что ты сказала «спасибо», когда я принёс тебе еду, — его голос дрогнул. — Никто никогда не говорил мне «спасибо».

Он резко обернулся, и я едва успела отпрянуть, почувствовав, как расстояние между нами стало опасным.

— «Не имею к этому отношения»? — Александр усмехнулся, но в его глазах вспыхнуло что-то острое и живое. — Я приучил отца верить, что я никогда не вру. Это единственная моя валюта, и ты её испортила.

Его рука коснулась стены над моим плечом, преграждая путь. Я не отступила, гордо подняв подбородок.

— Значит, я твоя слабость? — прошептала я, чтобы он мог услышать.

Александр, порывшись в кармане, достал смятую пачку сигарет, одну из которых зажал в зубах, но не закурил.

— Слабости убивают, — сказал он, наклоняясь ближе, как будто хотел рассмотреть каждую ресничку. — Но ты... ты как таблетка с ядом. Глотаешь её и надеешься, что умрёшь не сразу.

Он убрал прядь волос с моего лица небрежным движением, которое должно было быть презрительным, но вышло нежным.

— Не играй в эти игры, сестричка. Ты сломаешься раньше, чем я.

— Уже, — уверенно сказала я.

Он внезапно прижал ладонь к моей талии, вталкивая меня в нишу за шторой. Моё сердце забилось быстрее.

— Слышишь? — прошептал он.

Послышались шаги Ричарда. Александр прижал мою руку к своим губам, пытаясь заглушить моё дыхание. Он убрал руку и прислонился ко мне ближе.

— Что ты делаешь? — попыталась я вырваться из его хватки, хотя это даже хваткой назвать было нельзя. Он не держал меня силой, и его губы почти коснулись моих. Но слова обожгли быстрее:

— Если бы он нас сейчас увидел, тебя бы опять заперли в комнате, и меня бы вряд ли пустили к тебе.

Шаги затихли. Александр отстранился, и его лицо снова стало маской.

— Ненавижу тебя, — сказала я, тяжело дыша, как будто только что пробежала кросс, поправляя халат.

— Знаю, — сказал он, поворачиваясь, но вдруг резко схватил мою руку и прижал ладонь к своему синяку. — Это твоя печать. Носи её с гордостью.

Я вырвалась и побежала, обернувшись на повороте. Он стоял, глядя на вазу и разминая пальцы, будто всё ещё чувствовал моё прикосновение.

В саду я нашла перо ворона — чёрное, с синим отливом. Принесла в библиотеку, положила между страниц дневника. Александр застал меня за этим занятием. «Сувенир на память? — спросил он, разглядывая перо. — Предупреждаю, вороны мстят за украденные перья». Я закрыла дневник, прижимая к груди. «А ты веришь в приметы?» — «Верю в то, что перья используют для подушек в психушках», — парировал он, доставая пачку сигарет. Но когда он ушёл, я заметила, что на подоконнике остался его зажигалка — серебряная, с гравировкой в виде крыла.

Ночью я проснулась от звука открывающейся двери. Александр стоял на пороге, силуэт его сливался с темнотой. «Ты кричишь во сне, — сказал он, не двигаясь с места. — Отец приказал проверить, не режешь ли ты себе вены его любимыми ножницами». Я села на кровати, обхватив колени. «А ты бы стал меня останавливать?» — спросила, зная ответ. Он засмеялся тихо, беззвучно. «Я бы подал тебе лезвие. Иногда смерть — лучший способ побега». Шагнул в комнату, поднял с пола упавшую книгу. «Но ты не из тех, кто сдаётся. Ты будешь царапать стены, пока не сотрёшь их в порошок».

. «Почему ты ненавидишь мои рассказы?» — выдохнула я. Он обернулся, глаза блестели в темноте, как у хищника. «Потому что они напоминают мне то, во что я перестал верить. А это… больно».

.Он сидел, поджав колени, когда я в сотый раз пересказывала историю про девочку, рисовавшую птиц на асфальте мелом. Его сигарета догорала в пепельнице, дым кольцами полз к потолку.

— Она не глухонемая, — вдруг перебил он, вертя в пальцах моё воронье перо. — Просто поняла, что слова – это крючки, за которые другие тащат тебя в свои клетки.

Я замолчала, удивлённая. Он никогда не комментировал мои сюжеты.

— В двенадцать лет я неделю прятался в старом лифте, — его голос будто исходил из глубин шахты. — Отец решил, что страх темноты – недостаток, который нужно «выжечь». — Рука непроизвольно дотронулась до шрама на запястье, похожего на ожог от сигареты.

Мои пальцы сами потянулись к его рубцу, но замерли в сантиметре. Он не отстранился.

— Почему лифт?

— Там пахло ржавчиной и миндалём. Как в доме бабушки, где давали мёд вместо анальгина, когда ломал руку

Мы говорили до рассвета. О том, как он разбил вазу матери, подслушав, что она хотела отдать её любовнице отца. Как я в семь лет закопала в саду куклу, изображая похороны, чтобы мама наконец заметила моё чёрное платье. Его смех, когда я призналась, что первая менструация началась за шкафом, где я пряталась от одноклассниц – хриплый, неожиданный, как скрип несмазанной двери.

— Ты сегодня не похож на того…

— Ублюдка, что презирает тебя за слабость? — он ухмыльнулся, доставая из-под матраса серебряную зажигалку. — Подожди до бала. Тогда я должен буду развлекать его новых «инвесторов» – стая стервятников в костюмах от Brioni.

Первая полоска рассвета прокралась между шторами, подсветив хаос на полу – разбросанные книги, смятые страницы с её заметками, пустую чашку, где засохли капли шалфейного чая. Его рука лежала у меня на талии, пальцы непроизвольно сжимали складку халата, как будто даже во сне он боялся, что я испарюсь. Дыхание ровное, тёплое, щекотало шею.

Я дёрнулась, ударившись затылком о спинку кровати. Александр приоткрыл один глаз, синяк под ним теперь отливал жёлтым.

— Ты храпишь, как спящая красавица после столетнего сна, — голос хриплый от бессонницы, он потянулся, обнажив шрам на ребре – тонкий, как след от карандаша.

— Ты… ты обнимал меня всю ночь, извращенец! — я отползла к стене, нащупывая под подушкой дневник – защитный талисман.

Он сел, медленно, как хищник, не спешащий убегать от добычи. Рубашка расстегнулась, обнажив цепочку с подвеской – чёрное перо в смолёной оправе.

— Обнимал? — бровь взлетела вверх. — Да ты сама вцепилась в меня, как утопающий, когда начала рассказывать про ту глухонемую девочку из своего рассказа. Пришлось играть роль грелки.

— Врешь, — прошептала я сейчас, вспоминая, как его пальцы вчера нервно перебирали мои волосы, когда я говорила о своей матери, а он о своем отце.

Я схватила подушку, готовясь швырнуть, но заметила – его нога всё ещё касается моей под одеялом, как провода под током.

В дверь постучали. Александр мгновенно вскочил, лицо снова стало маской из мрамора и колотого льда. Но когда он проходил мимо, его мизинец на долю секунды зацепил мой – тайное рукопожатие воров, укравших друг у друга по кусочку души.

— Почему от его прикосновений становится легче дышать? Я ведь ненавижу его, а он ненавидит меня. Но почему тогда?