Люди и оружие

Глава 1 (часть 2)

– Батюшка вы наш, Владимир Гаврилович! Хорошо-то как, что вы приехали! – воскликнул старый слуга Пахомыч, провожая молодого барина в кабинет к его отцу. – А то батюшка-то ваш, нет-нет, да и помянут, что, мол, сынок мог бы мне и почаще писать, потому как чего-чего, а родителя-то забывать негоже. А тут вы, ну прямо как снег на голову… Али случилось что? – заметил он, внимательно глядя ему в лицо. – Вона вы вроде бы как и с лица спали и круги под глазами… Так ежели не приведи бог какая хворь прикинулась, так опять же хорошо, что приехали. Лучше чем в родном-то дому ну где же за вами присмотрит?!

– Да здоров, я здоров! – досадливо отмахнулся от него Владимир. – Чего это ты меня все как маленького пестовать вздумал? Устал с дороги, вон тебе и круги. Дороги-то у нас сам знаешь, какие, особенно по весне. Меня из возка чуть не вывернули прямиком в лужу. Насилу удержался – тут тебе ни поспать, ни подремать…

Тут он вошел в кабинет отца, который был уже в вечернем халате и готовился отойти ко сну.

– Ну, здравствуй, сынок, здравствуй! – приветствовал он сына, обняв его за плечи и прижимаясь к щеке бакенбардами. – Не ждал, никак же ждал тебя об эту пору. А главное – чего письмом-то не известил?

– Батюшка! – сказал Владимир, и голос его предательски задрожал. – Тут такое дело, что просто не знаю как вам и сказать…

– Ну, раз не знаешь, то говори поскорее, по лицу вижу, что дело серьезное…

– Батюшка! Четвертого апреля на государя было покушение. Прямо у ворот Летнего сада в него стреляли…

– О том уже наслышаны! Чай по телеграфу-то ещё третьего дня всё передали! Так что мы знаем, что царь-батюшка жив, и даже не ранен. Какой-то крестьянин, при сем бывший, толкнул убивца под руку и спас божьего помазанника! Только вот кто стрелял, кто осмелился поднять руку на государя-освободителя, о том вот ещё не сообщали.

– Некто Дмитрий Каракозов, бывший у нас тут в соседнем Сердобском уезде письмоводителем при мировом судье.

– Бог ты мой! Ведь я же знал его отца! Да как же это он?!

– Да вот так, батюшка! – продолжил говорить Владимир. – А вот хуже всего то, что не один он это задумал. У него с двоюродным братом было целое тайное общество. Ну… и я тоже пару раз бывал там у них на заседаниях. Так что ежели начнется дознание, а оно начнется обязательно, то к этому делу тогда всех притянут, и правых и виноватых. Я, правда, был в партикулярном платье, однако там было и ещё несколько человек из военных и, пожалуй, что они меня узнали…

Отца Владимира – генерал-майора в отставке от этих его слов чуть было удар не хватил, столь тяжкое впечатление они на него произвели.

– Ну, зачем тебя туда понесло, чего только тебе не хватало? – воскликнул он, переведя дыхание. – Ну, чего, скажи на милость?!

– Я…

– Молчи! И в кого ты у меня такой непутевый? В кого?! В подозрительные места ходишь, в крепости уже сидел, на Кавказ был сослан, на весь Петербург успел меня уже ославить. А теперь вот ещё и это! Ведь мы столбовые дворяне, занесены в третью бархатную книгу империи, а ты…

Владимир покраснел, потому, как отец попал в самое его больное место, потому что был такой постыдный эпизод в его биографии, был! И хотя по большому счету то дело не стоило и выеденного яйца, обидно ему было за него до слез.

А было так, что буквально только что произведенный в корнеты Лейб-гвардии гусарского полка Владимир Бахметьев в таком количестве употребил на пирушке шампанского, что, отправясь домой, буквально уже ничего не соображал. В потемках гардероба Владимир по ошибке надел чужой ментик, принадлежавший старшему по чину, к тому же с двумя крестами, которых не заметил с пьяных глаз. Он вышел на улицу и тут же нос к носу столкнулся с шефом полка – Великим князем Николаем Николаевичем, который подобного отношения к службе не терпел, а потому тут же отправил его сначала на полковую гауптвахту, а поутру и вовсе в Петропавловскую крепость на целую неделю. Дознание учинено было по всем правилам, причем спрашивали его всего лишь об одном: «как мог он комедию устроить из чести воинской, мундир без права взять, да ещё и с чужими наградами?» А что он мог на это ответить? Только одно: «пьян был» – вот и все объяснения! При этом даже то, что в прошлое царствование на этом же самом попался князь Голицын, его не слишком утешало.

А в итоге его отчислили из гвардии и отправили служить на Кавказ, благо там в это время все еще продолжалась война, и он успел как раз к сдаче последних немирных горцев в урочище Кбаада. За это последнее дело многие получили повышения в чине и награды, однако Владимира, хоть и успел повоевать и понюхать порох, обошли и чином и наградой, притом, что многим его сослуживцам, пришедшим туда вместе с ним, дали и то и другое! От обиды он тогда в меланхолию впал, начал помышлять о смерти, да так, что чуть было не застрелился у себя в мазанке – от сего греха его буквально чудом спас полковой капитан, зашедший к нему по случаю, – отчего, понятное дело, в полку пошли всякие разговоры и его по рапорту командира послали лечиться в Москву. Вот тут-то он и познакомился с Дмитрием Каракозовым, и был приглашен им на сходку тайного революционного общества, возглавляемого его двоюродным братом Николаем Ишутиным. Все, чему он был свидетель, произвело на него сильнейшее впечатление. Однако ему не понравились разговоры отдельных его членов о цареубийстве, как средстве побудить народ к социальной революции, о чем он так прямо Каракозову и сказал, и добавил, что вообще с трудом верится, что такое возможно. На том они и разошлись, однако, как полагал сейчас Владимир, его вина была в том, что он не донес куда следует, и этим самым подвергнул жизнь императора смертельной опасности. Так он и сказал об этом отцу и тот, выслушав его очень внимательно, молча кивнул головой.

– Хотя бы в этом ты, Владимир, здраво рассуждаешь, – заметил он, когда тот закончил свой рассказ и вызвав горничную Глашу, попросил подать Володе ужин, а себе крепкого чаю с лимоном.

– Тебя, поди, уже ловят, – сказал он, прихлебывая чай. – А если и не ловят, так будут ловить. За этим у них, поверь ты мне, дело не станет. Так что это ты хорошо сделал, что приехал, потому, что перво-наперво они тебя станут искать там, в столицах, либо в Финляндии. Другой бы на моем месте, конечно, начал кричать, что от сих мест ты мне больше не сын, да как ты мог и все такое прочее, но только я так считаю, что большую глупость нельзя и вообразить! Когда мне говорят, что мол, нынче молодежь у нас плохая, то я им отвечаю горской пословицей, что там, где нет хорошей молодежи, не было хороших стариков! Так что твой грех, это плата за мои грехи, и точно также и с царями и с тем же твоим Дмитрием Каракозовым.

– Но это теперь уже дело прошлое, – продолжал он, – а нам с тобой надлежит думать о будущем. Я так думаю, что в Европу тебе убегать смысла нет, потому, что после покушения на государя, сыскивать будут и там. А вот ежели ты переберешься в Северо-Американские Соединенные Штаты, то там тебя сам черт не достанет, потому что там у них демократия и они оттуда никого не выдают. Многие беглецы из Европы нашли там себе надежное пристанище, так что и тебе туда самая прямая дорога!

– А деньги? А документы? Я к вам, батюшка, именно из-за них и приехал…

– Только из-за них?

– Ну, нет, не только, конечно, а попрощаться, конечно, объяснить…

– Ладно, ладно, можешь не оправдываться, – перебил его отец, и затем продолжал: – Денег я тебе дам. Я тут часть земли своим крестьянам продал, мельницу одному богатеющему мужику в аренду сдал – так что за этим дело не станет. Потом документы… Тут тоже тебе, паршивец, повезло, в чем лично я усматриваю перст Божий. Приезжал тут к нам недавно один француз, изучать нашу мордву, ну и обкормили они его своими несусветными кушаньями, сделался у него нарыв в желудке и от этого он давеча помер. А мне передал и свой паспорт, и все бумаги от Парижской академии наук и все сделанные им записи. И этого, в общем-то, никто не знает, потому, как никто при сем не присутствовал. Так вот из них неясно, каких он лет, а стало быть – почему бы тебе и не сделаться на время этим французом? Поедешь на Самару, там обратишься к местному столоначальнику, Василию Петровичу Сморгунову, старинному моему приятелю. Передашь от меня ему привет, и он тебе все какие понадобится, бумаги сделает. Скажем так: едешь ты изучать приамурских самоедов и всяких там удэгейцев и засим просишь в этом тебе преград не чинить. А то можем сделать из тебя и мусью, путешествующего по собственной надобности – это немного подумать надо, как лучше. Я ему напишу, и он в этом лучше меня посоветует. Пока же иди, отдохни, а я посижу, напишу кому надо. Надо, чтобы ты уже поутру отсель выехал, а то наши жандармы запрягают быстро, и ездят что твои ямщики, так что как бы они сюда вслед тебе уже завтра не нагрянули.

Владимир обнял старика-отца, нежно поцеловал в самую маковку и торопливо вышел из комнаты собираться и отдыхать. А старый генерал-майор перекрестился на иконы и сел писать письма к старым друзьям, которых так или иначе сын его мог бы повстречать по дороге и которых он слезно умолял ему помочь. И не было в Бахметьевском имении более волнительной ночи, чем эта. Зато ещё и заря не занималась, как отец вывел сына в дорогу и потом долго стоял и махал ему вслед.

Что до жандармов, то, да они и в самом деле нагрянули к нему в имение во главе с самим приставом, да только уже к вечеру и не в этот день, а на следующий.

– Позвольте узнать, ваше превосходительство, – спросил его пристав, взяв под козырек, – не имеете ли вы каких-либо вестей от сына вашего, Владимира и не заезжал ли он к вам в последние дни по поводу каких-нибудь оказий?

– Как не заезжал, – спокойно ответил отставной генерал, с удобством встретивших гостей у камина, с бокалом хереса в руках, – был только вот на днях, попросил, как это водится денег, и уехал в Париж.

– А вы знаете, ваше превосходительство, за каким делом мы его разыскиваем?

– Не знаю, и знать не хочу, – ответил генерал. – Потому, что ежели он в чем-то виноват, то, как совершеннолетний дворянин пусть сам за себя и отвечает, а я на старости лет стал нелюбопытен, к тому же убежден, что все на этом свете в руце Божьей, а где нам, смертным против Божьего-то промысла восставать?!

Так ничего и не добившись, жандармы по выходе из дому взялись за старика Пахомыча и возчика Никиту: куда, мол, отвезли молодого барина.

– А на Танбовскую дорогу, милостивец, – прошамкал преданный Пахомыч, – потому как они на Танбов собрались, а оттуда, вестимо, в Москву. Куда ж ему, больше-то податься, ежели он у батюшки отпросился в Париж?

Что до Никиты, то тот и вовсе сказал «Угу», и больше жандармы не добились от него ни слова и в конце-концов с тем и уехали – ловить Владимира по дороге в Париж. А он к тому времени уже проехал и Пензу, и Самару и, пользуясь последними заморозками, поспешал все дальше в Сибирь. «Только версты полосаты попадаются одне…» – билась почему-то в его мозгу пушкинская строфа, и был его путь долог, очень долог. Однажды при переправе через реку он чуть было не утонул. В другой раз пришлось отстреливаться от целой стаи сибирских волков, так что если бы он искал приключений, то их у него в дороге было предостаточно. Будучи при деньгах, Владимир ехал довольно быстро и, тем не менее, добрался до Владивостока, затратив на свое путешествие почти год!

Американских кораблей там не оказалось, и по совету знающих людей он переехал в японский порт Нагасаки, откуда перебраться в Америку было несравненно легче. И двух дней не прошло, как он уже договорился с капитаном одного из стоявших там американских кораблей, что тот возьмет его пассажиром до Сан-Диего и, заплатив аванс, отправился бродить по городу. Далеко, впрочем, уйти, он не ушел, потому, что его внимание привлекла толпа японцев, устремившаяся к берегу моря, причем шествие это было какое-то странное. Рядом с ним оказался какой-то англичанин из местных торговцев, и он объяснил ему суть происходящего.

– Вам повезло, сэр, – сообщил он ему, едва лишь тот задал ему вопрос сначала по-французски, а затем по-английски, – потому, что вы сейчас собственными глазами увидите, как эти обезьяны делают себе харакири. Вот этот молодой парень обвиняется в том, что украл деньги у своего работодателя-американца, а он говорит, что денег не крал, однако вернуть их не может. Но он самурай и потому может доказать свою невиновность разрезав себе живот.

– Какая дикость! – возмутился Владимир, до сих пор только лишь читавший об этом варварском, по его мнению, обычае японских самураев.

– Да уж, – усмехнулся англичанин, – нам бы с вами такое и в голову не пришло, хотя есть ведь и у нас обычай стреляться за долги, что не менее глупо. Вся разница только лишь в том и заключается, что у нас подобное происходит спонтанно, а здесь по строгому ритуалу, и чем не строже он соблюден, тем больше уважения приобретает самоубийца.

– Вот он читает написанные им стихи – ещё одна традиция, подчеркивающая достоинства самурая, а теперь он должен сосредоточиться и разрезать себе живот, после чего его помощник – вон тот, что стоит позади него с мечом, должен будет отрубить ему голову с одного удара. При этом самое мастерство перерубить шею так, чтобы она все-таки удержалась на лоскутке кожи, потому, что это очень некрасиво, когда отрубленная голова катится в пыль.

– Они предают такое значение такой мелочи?

– Для них это отнюдь не мелочь. Например, помощник не сумевший отрубить голову с одного удара будет опозорен навсегда, и его карьеру можно будет считать оконченной. Ну, а вот об этом несчастном юноше, несомненно, скажут, что он умер как настоящий самурай и все претензии к нему на этом закончатся.

– И много он украл или должен отдать?

– Вроде бы 90 долларов, но здесь не так важна сумма, сколько сам факт воровства.

Владимира словно что-то толкнуло в бок и в сердце: – Идемте туда, – сказал он англичанину и чуть ли не насильно потащил его через толпу. – Скажите им, пусть остановят это безобразие, я хочу отдать им его долг, и пусть этот парень живет. По-моему он ещё слишком молод, чтобы умирать и тем более умирать вот таким ужасным образом – без головы и с выпущенными наружу кишками!

Англичанин пожал плечами, но все же довольно быстро заговорил по-японски, обращаясь к старшему из полицейских, плотным кольцом окружавших несчастного самоубийцу. Тот его внимательно слушал, после чего в свою очередь заговорил, пытаясь что-то объяснить англичанину.

– В общем-то, он согласен, – наконец сообщил он Владимиру, – но только вы должны отдать ему деньги немедленно, а этот парень пусть поскорее убраться отсюда, чтобы его хозяин не обвинил его ещё в чем-нибудь.

– Ну, слава Богу! – сказал на это Владимир, передал деньги полицейскому и подошел к спасенному им парню, чтобы помочь ему встать, но полицейский, игравший роль кайсяку успел его опередить. – Ты свободен и можешь идти! – сказал он ему. – Вот этот гайдзин с севера купил твою жизнь, так что теперь у тебя перед ним гири – долг на всю жизнь. А ещё я скажу, что тебе сегодня же следует уехать из Нагасаки, потому что мало ли чего бывает.

В ответ на это Ко просто кивнул ему головой, привел свою одежду в порядок и только после этого с поклоном обратился к Владимиру по-английски: – Вы спасать моя жизнь, господин! Вы спасать моя честь, честь моя семья. Мой теперь долг следовать за вами, потому что если я его вам не отдам, мне сейчас же нужно будет совершить сэппуку.

– Да, но, ты же не можешь последовать за мной в Америку? – удивился Владимир. – А я ведь еду как раз туда! Иди своей дорогой, а я пойду своей.

– Нет, нет, господин! – с жаром забормотал Ко, обрадованный тем, что молодой иностранец так хорошо понимает его английский язык. – Я должен буду следовать за вами, потому что иначе я нарушу свой долг. Если я не сделаю этого, то разрушу гармонию в своей душе, мое кодзе окажется ничтожнее пылинки и… как же я тогда смогу жить после этого?!

Пока Владимир раздумывал, что можно на это возразить, стоявший рядом с ним англичанин сказал: – Вам, лучше всего будет взять его с собой, сэр, потому что гири это вещь очень серьезная здесь в Японии, и вы заставите его страдать, если не позволите поступить согласно его воспитанию. По сути дела, вы опять толкнете его на самоубийство, и ваши 90 долларов пойдут псу под хвост. Уж лучше пусть он поедет вместе с вами, тем более что, как вы сами видите, этот мошенник, оказывается, знает английский язык.

– Ну ладно, – скрипя сердце, согласился Владимир. – Поедете тогда со мной, коли уж без этого нельзя, а там будет видно. Только вот как мне вас или тебя называть?

– Меня зовут Сакамото Ко, но господин может называть меня просто Ко, потому, что это мое имя.

– Ну, а меня господин Ко, вы можете звать по-русски – Владимир. Ну, а фамилия моя Бахметьев.

В ответ Ко растерянно заморгал глазами. – Ва… Ди… Ба, – попытался он произнести свои первые русские слова, однако из этого у него ничего не получилось.

– Тогда зови меня просто Володя, – сказал он, видя, что японец не в силах выговорить ни его имя, ни фамилию.

– Да, господин Во! – сказал Ко, уловив в произнесенных им звуках хотя бы что-то знакомое. Стоявший рядом англичанин громко рассмеялся и тут же объяснил, что в японском языке звук «л» отсутствует, так что слово Владимир ему будет очень трудно произнести, как, впрочем, и многие другие и русские и английские слова, и что к этому ему надо будет привыкнуть.

Как бы там ни было, а приходилось подчиняться обстоятельствам, и Владимир им подчинился, а затем вместе с Ко пошел к себе на корабль.