Невидимый любовник

Глава 4: Создание образа

Глава 4: Создание образа

Пыль висела в воздухе неподвижными островками, застывшими между лучами утреннего солнца. Надя сидела на полу среди лоскутов ткани, вырезая из старой юбки Антона прямоугольник для жилетки. Ножницы скрипели, будто пережёвывали кости, оставляя за собой неровный край. Каждый раз, когда металл касался пола, в квартире отзывался звон — будто кто-то бил в хрустальный бокал. Она не замечала, как нитки впиваются в подушечки пальцев, оставляя красные борозды. Михаил требовал совершенства.

— Ты должен сидеть как влитой, — бормотала она, прикладывая ткань к манекену, купленному когда-то для создания коллекции, которая так и осталась мечтой. Игла дрожала в руке, промахивалась, вонзалась в палец. Капли крови смешивались с синей нитью, образуя причудливые узоры на шве.

Он начал диктовать детали неделю назад. Сначала через сны: «Карманы должны быть наклонными, как у пилотов времён Второй мировой». Потом через ощущения — покалывание в затылке, если она выбирала не ту ткань. Сейчас Надя различала его предпочтения по температуре воздуха: когда она брала в руки шерсть, в комнате становилось душно; шёлк охлаждал пространство до дрожи.

К полудню жилетка была готова. Она повесила её на спинку стула, отступила на шаг. Солнечный луч упал на правое плечо, и вдруг ткань зашевелилась, будто под ней забилось сердце. Надя протянула руку, коснулась шва. Под пальцами что-то пульсировало — ритмично, гипнотизирующе.

— Это ты? — спросила она, не ожидая ответа.

Стул скрипнул, будто кто-то сел. Жилетка обвисла, приняв форму невидимых плеч. Надя засмеялась, прикрыв рот окровавленной ладонью. Смех эхом отразился от стен, вернулся чужим, низким тембром.

Вечером пришлось переделывать брюки. Михаил отверг первые три варианта через физическую боль — каждый раз, когда Надя примеряла готовое изделие, на внутренней стороне бёдер появлялись синяки, похожие на отпечатки больших пальцев. Она работала при свете настольной лампы, чья абажурная тень рисовала на стене силуэт мужчины. Он покачивался в такт её дыханию, иногда наклоняясь, будто заглядывал через плечо.

— Доволен? — спросила она, демонстрируя готовую модель. Воздух в комнате сгустился, запахло мокрым деревом и свежевыструганной доской. Это означало одобрение.

Ночью проснулась от ощущения, что кто-то примеривает одежду. Шуршание ткани звучало как шёпот. Надя приоткрыла один глаз, видя в полумраке, как брюки висят в воздухе, облегая невидимые ноги. Рукав рубашки закатался до локтя сам собой. Она затаила дыхание, наблюдая, как пуговицы расстёгиваются одна за другой под невидимыми пальцами. Холодок пробежал по спине, когда воротник сжался, оставив на её шее красную полосу.

Утром обнаружила на полу пуговицу. Перламутровую, с гравировкой в виде якоря — точь-в-точь как на куртке, которую Антон оставил в шкафу. Надя раздавила её каблуком, наблюдая, как осколки впиваются в ковёр. Через час нашла пуговицу целой, лежащей на подушке.

— Хочешь, чтобы я помнила его? — спросила она потолок, сжимая находку в кулаке. В ушах зазвенело, будто кто-то вогнал иглу в барабанную перепонку. Она упала на колени, роняя пуговицу, которая покатилась под кровать, словно живая.

К вечеру Михаил начал менять её внешность. Сначала это были мелочи — исчезла родинка над губой, которую Антон любил целовать. Потом волосы стали выпадать прядями, оставляя на расчёске чёрные клубки. Надя смотрела в зеркало, отмечая, как скулы становятся острее, глаза — шире, как у персонажей её графических новелл.

— Ты лепишь меня по своему образу? — спросила она, проводя пальцем по новому контуру губ. В ответ щёлканье выключателя — свет погас, зажёгся, погас снова. В темноте её отражение улыбнулось само по себе.

Она начала разговаривать с ним через действия. Ставила два стакана утром, хотя пила только чёрный кофе. Оставляла место в ванной для его зубной щётки — голубой, с жёсткой щетиной. По ночам читала вслух отрывки из «Странной жизни Ивана Осокина», хотя ненавидела Олешу. Михаил отвечал перестановкой предметов: утром книга лежала открытой на странице, где главный герой говорит о вечном возвращении.

Однажды, развешивая бельё на балконе, она почувствовала, как чьи-то пальцы скользят по её талии. Тепло разливалось по спине, заставляя учащённо дышать.

— Если ты настоящий, поцелуй меня, — прошептала она, зажмурившись.

Ветер сорвал платок с перил, обмотался вокруг её шеи. Ткань сжалась, прижавшись влажным поцелуем к горлу. Надя рванулась назад, ударившись затылком о дверной косяк. Платок упал к ногам, пахнущий озоновым запахом грозы.

К концу недели квартира превратилась в ателье. На стенах висели выкройки, похожие на карты неизвестных материков. Швейная машинка гудела по ночам сама по себе, прострачивая идеальные строчки. Надя спала урывками, просыпаясь от ощущения, что кто-то поправляет одеяло. Как-то раз нашла на подушке лепесток розы — искусственный, из ткани, которую она ещё не покупала.

Его присутствие стало физическим. Воздух уплотнялся в углах, образуя очертания плеч, линии спины. Зеркала запотевали, когда он проходил мимо. Однажды утром Надя увидела на туалетном столике отпечаток губ — алый, как свежая рана, точно совпадающий с изгибом её помады.

— Покажись, — умоляла она, рисуя его портрет углём. Бумага рвалась под нажимом, оставляя чёрные царапины. — Я сделала тебя совершенным. Чего ты боишься?

В ответ захлопнулась форточка. Холодный ветер ворвался в комнату, разбросав листы с эскизами. Надя бросилась ловить их, смеясь и плача одновременно. Один рисунок прилип к её груди — Михаил в полный рост, с протянутой рукой. Когда она отлепила бумагу, на коже остался красный след, точно повторяющий контуры его пальцев.

Ночью он пришёл во сне яснее обычного. Сидел на краю кровати, одетый в сшитую ею рубашку. Лицо оставалось размытым, но волосы падали на лоб именно так, как она представляла.

— Почему я не могу увидеть тебя? — спросила Надя, не пытаясь дотронуться.

Он наклонился, и вдруг его черты стали проступать — прямая спинка носа, ямочка на подбородке, шрам над бровью. Но в момент, когда лицо должно было обрести завершённость, Надя проснулась.

На столе стояла чашка дымящегося чая. Зелёного, с мятой — того самого, который Михаил «любил». Надя поднесла её к губам дрожащими руками. На дне лежал зуб — человеческий, коренной, с чёрной пломбой. Она узнала его. Тот самый, что Антон потерял в прошлом году, смеясь над её шуткой про «подарок зубной феи».

Выронив чашку, Надя побежала в ванную. Зеркало показало её лицо, но с зубами, как на школьной фотографии — кривыми, с диастемой. Она открыла рот, тронула резцы. Гладкая эмаль, ровный ряд. Отражение моргнуло.

— Хватит, — прошептала она, бьющимся сердцем чувствуя, как Михаил смеётся где-то в подсознании. — Хватит!

Она схватила ножницы, отрезала прядь волос. Тёмные локоны упали на пол, закружились, подхваченные сквозняком. Боль ударила в висок, вырвав стон. Надя продолжила, срезая волосы неровными клочьями, пока не осталась с короткой чёлкой и рваными прядями на затылке.

— Видишь? Я могу уничтожить то, что создала.

В воздухе запахло горелой кожей. Надя вскрикнула, упав на колени. На руках выступили волдыри, будто её держали над огнём. Она каталась по полу, сбивая остатки волос с плеч, пока боль не сменилась ледяным онемением.

Утром нашла на полу зеркальце из старой пудреницы. На обратной стороне, в бархатной рамке, лежал её локон, аккуратно перевязанный алой лентой. Надя развязала бант, выпустив прядь. Волосы рассыпались пеплом, пахнущим бергамотом и одиночеством.

Она села за швейную машинку. Новая рубашка для Михаила должна была быть идеальной — с вышитыми инициалами на манжете, с подкладкой из шёлка, украденного из её свадебного платья. Игла прыгала, рвала нить, царапала пальцы. Надя пела колыбельную, которую когда-то напевала Антону, когда он болел. Кровь с пальцев смешивалась с тканью, оставляя ржавые узоры.

Когда работа была закончена, она надела рубашку поверх своей футболки. Ткань обняла тело, горячая, как живая плоть. Надя закрыла глаза, чувствуя, как пуговицы сами расстёгиваются, манжеты поглаживают запястья.

— Я тебя одолею, — прошептала она, падая в объятия кресла, которое вдруг стало пахнуть кожей и древесным дымом.

Во сне он обнял её сзади, прижав ладонь к свежевыбритому затылку. Надя не видела лица, но чувствовала каждую деталь — шершавость рабочей рубашки, тёплое дыхание с примесью мяты, родинку на сгибе локтя.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она, боясь пошевелиться.

Его губы коснулись уха: «Ты сама попросила идеал».

Проснулась с мокрым лицом. На подушке лежал платок с вышитыми инициалами «М.Л.». Надя прижала его к носу, вдыхая запах морозного утра и чего-то невыразимо родного. В зеркале её отражение улыбалось чужим, слишком совершенным ртом.