Феникс

2

Аннлиза на самом деле была душка, хотя внешне всегда выглядела той еще стервой, Илари поначалу относился к ней с осторожностью, но потом понял, что мачеха беспокоится о нем искренне. Она называла его «дитя», будучи всего на пару лет старше, и испытывала огорчение по поводу того, что Илари до сих не обзавелся невестой. Как он понял, тут вопрос брака для всех стоял на первом месте — иных поводов для бесед и сплетен по сути почти и не было, только и говорили, кто на ком женился и где кто помер. Мачеха его жалела, относилась как вторая мать, хотя первой он и не знал, и Илари вскоре заметил, что отец ревнует ее к нему. Он не мог знать точно, какие отношения были между прошлым владельцем тела и его отцом, но сейчас — точно натянутые. Возможно, понимая это, Аннлиза стремилась поскорее пристроить пасынка. И вцепилась намертво в возможность это сделать с помощью прибывших гостей. Нора, как всем было известно, была обручена, а вот ее подруга…

— Госпожа Фрида — выпускница закрытого пансиона, это значит, что ее родители — титулованные и обеспеченные люди, — сказала Аннлиза, поймав Илари в коридоре и утягивая его с собой на кухню, где приказала прислуге вылить в воду ложку яблочного уксуса. — Нужно будет попросить ее за ужином рассказать о себе. Она, мне чудится, интересная особа. Отнеси ей, прояви учтивость.

Илари опустил глаза на миску с полотенцем.

— Матушка…

— И пригласи вечером на танец! А после обязательно сыграй на своей дудке!

Илари, конечно, миску отнес, снова назвал про себя Фриду «пигалицей» — ему все время теперь казалось, что улыбается она как-то издевательски, хотя, наверное, дело было в жесткой линии рта. Вот совсем не девичий рот, хищная улыбка, капризная, ярко выраженная ямочка над верхней губой — был бы Илари художником, позвал бы ее позировать для какой-нибудь Артемиды, богини-девственницы. Хотя нет, скорее нимфы, заманивающей путников в грот. Но, возможно, Илари был предвзят — он всегда ощетинивался на тех, кого ему сватала мачеха.

К ужину пришлось переодеться в более приличный костюм. Застегивая пуговку у горла, Илари еще раз, придирчивее, осмотрел себя, затем пригладил и без того гладкие волосы щеткой — он уже привык к их длине — и спустился в обеденный зал, где уже рассаживались за столом. Кроме отсутствующего отца — все: Нора с подругой, мачеха и ее родной брат, сорокапятилетний холостяк Арнольд. Илари поначалу смешило такое привычное для слуха имя, и он про себя называл его «репоголовым», в честь героя известного мультфильма, и параллельные залысины на голове Арнольда этому сравнению только способствовали. Арнольд был фигурой примечательной — невысокий, лысоватый, круглый, в вечных бархатных костюмах, с лорнетом и длинным ногтем на мизинчике левой руки, таскающийся за любой юбкой и одержимый идеей жениться на девственнице. Вот сейчас, выдвигая для Фриды стул, он напоминал охаживающего утку селезня.

— Садитес, садитес, позвольте поухаживать за Вами! — бормотал он, якобы случайно касаясь боков Фриды.

Та, отвечая, что справится сама и подобное ее только смущает, уворачивалась от потных вездесущих ладошек и поправляла юбку немного нервно.

— Арнольд, не ставьте мою подругу в неловкое положение, — заметила Нора, бросая на него взгляды, полные насмешки. — Она выросла в закрытом пансионе с очень строгими правилами, любое мужское внимание ее пугает. Потому она пока не отваживается снять вуаль.

— Бедное дитя! — воскликнула Аннлиза. — Как же вы, бедняжка, столько лет ходили, не поднимая головы?

— Ужасно, ужасно! — хрипловато произнесла Фрида, и от ее голоса у Илари снова промчалось стадо мурашек меж лопаток. — Пороли за любую провинность, а я всегда была такая шалунья!

Фрида, воткнув вилку в кусок мяса, притащила его на свою тарелку, туда же уместились три котлеты из рябчика, полмиски зеленой фасоли, два яйца вкрутую, начиненные сметаной с сыром, два ломтя хлеба и одна домашняя колбаска, которая уже не влезала, потому ее уложили сверху на фасоль. Арнольд, распиливающий половинку котлеты, приоткрыл рот от изумления, а Нора, закатив глаза, пояснила:

— Все никак не привыкнет к нормальной пище. Там их держали на хлебе и воде, пансион с религиозным образованием, постоянные посты, молитвы.

— Коленки стерла у алтаря! — добавила Фрида, и Арнольд вздохнул с восхищением.

Илари слушал беседу о пансионе с привычной флегматичностью, приглядываясь к Фриде, потому что его не покидало ощущение, что взгляд ее не отлипает от выреза на платье Аннлизы. Конечно, туда не смотреть было сложно, он и сам иногда смотрел, но зачем это выпускнице религиозного пансиона? Разве что… Разве что девушки там, в отсутствие кавалеров, грешили запретным плодом. Присмотревшись внимательнее, Илари убедился, что, судя по наклону головы и появляющейся временами пошловатой ухмылке, когда Аннлиза поправляла шаль, Фрида в самом деле пялится на сиськи его мачехи. Это значило, что с рыжей бестией можно было договориться.

— Илари, вы обещали пригласить даму на танец, — улыбнулась Аннлиза, как только с ужином было покончено. — Нора так чудесно играет на мудоне, мы обязаны умолять ее о маленькой услуге доставить нам это божественное удовольствие!

Илари передернуло — во-первых, от слова «мудон», которым здесь именовали инструмент, напоминающий пианино с укороченными клавишами и тремя педальками; во-вторых, от речевой избыточности и хитросплетений фраз, которые здесь считались высоким вкусом и от которых у него начиналась изжога.

— Позвольте мне пригласить на танец… — привстал Арнольд, но Аннлиза ухватила его за рукав:

— О нет, дорогой, Илари так долго мне рассказывал, что хочет пригласить Фриду, большой несправедливостью было бы лишать его этой возможности прикоснуться к прекрасному.

Повернувшись к Илари, она сделала большие глаза, а потом качнула головой в сторону гостьи. Нора уже разминала пальцы, усевшись на стуле перед мудоном, и ему ничего не оставалось, как, поклонившись, протянуть руку ладонью вверх. Фрида, дернув вуаль ниже, встала, вложила свою руку в его и вышла с ним в середину зала. Нора коснулась клавиш, и Илари на мгновение прикрыл глаза.

— У вас голова болит? — заметила Фрида.

— Немного. Не обращайте внимания, — он, делая первые шаги, слегка сбился, поскольку Фрида поначалу взяла ведущую роль, но потом подстроилась под него, пояснив, что в пансионе приходилось разучивать мужскую партию. — Вы надолго к нам?

— Нора сказала, что на несколько дней, погуляем по вашему фамильному парку, посмотрим лебедей. Она нарисует пару своих картинок.

Обычно леди говорили «закончит акварели», и для воспитанницы пансиона подобный стиль речи был несвойственен, однако Илари предпочел не акцентировать эту деталь, спросив:

— Как вам Аннлиза?

На жестких губах с капризной ямкой заиграла та же ухмылка:

— Роскошная женщина… Имею в виду, добрая, учтивая. Ангел.

— И сиськи обалденные.

— И сиськи, — вздохнула Фрида, и спина ее под рукой Илари напряглась. — На что вы намекаете?

— Не переживайте, я никому не расскажу Ваш секрет, — наклонившись к уху, сказал Илари и собирался добавить, что сексуальная ориентация это последнее, за что он мог кого-то упрекнуть, но Фрида, наступив на его ботинок каблуком, приблизила свое лицо и сказала:

— Конечно, не расскажешь. Или я утоплю тебя в вашей луже с лебедями.

Голос был мужской, сомнений не возникло, и Илари, замерев на миг, спросил:

— Что, простите?

— Говорю, что советую тебе засунуть язык в свой зад и не высовывать его, пока я не уеду. Понял? Если понял, кивни.

Илари кивнул. Когда он садился за стол, Аннлиза спросила:

— Тебе нехорошо, дорогой? Ты такой бледный!

— Голова, — произнес Илари, перевел взгляд на Фриду, точнее на того, кто скрывался под этим именем, и натянул улыбку, — болит. Пожалуй, сегодня я лягу спать пораньше.

Этот Илари только прикидывался витающим в облаках, а на самом деле вон как быстро его раскусил. В том, что секрет он не раскроет, Феникс был уверен — такие, как сынок графа, начинали трястись за свою шкуру, стоило поудобнее ухватить столовый нож. Потому, как только все улеглись спать и дом затих, Феникс высунул голову в коридор, прислушался, затем вышел и, ступая по ковру в обычных своих ботинках и заткнув хвост платья за пояс, пробрался к кабинету графа. Переодеваться в обычную одежду было опасно — вдруг бы его заметили. Разумеется, дверь оказалась заперта, и он, прихватив у Альбертино связку отмычек, еще поколдовал над замком, прежде чем войти внутрь. Раздвинул шторы, чтобы стало видно расположение мебели — Луны светили достаточно ярко и он даже разглядел портрет самого графа, грузного мужчины с обвисшими щеками. Учитывая, что художники обычно льстили заказчикам, в жизни граф, вероятно, выглядел еще большим пьяницей.

— Так-так, — произнес Феникс, просовывая отмычку в замок верхнего ящика стола.

В нем ничего, кроме чернильного набора, не нашлось, нижние ящики тоже не порадовали, разве что шкатулка с двойным дном, но там имелись только нарисованные карточки с голыми барышнями. Одну такую, с изображением сочной брюнетки, которую господин ушлого вида шлепал по заду, перекинув через колено, Феникс, хмыкнув, сунул за лиф платья.

В шкафчиках и на полках тоже ничего не оказалось, тайных ниш и кнопок, их открывающих, Феникс не обнаружил, как и важных документов. Значит, где-то сейф все же был. Он как раз копался под столом, ища тайные педальки, когда в замке начал поворачиваться ключ. Подобрав хвост платья, он замер.

— Проходи, — сказал граф, который должен был приехать только утром. — Разговор непростой у нас будет.

Зажегся свет. Феникс с ужасом следил, как мелькают рядом остроносые туфли хозяина кабинета, а потом как тот садится в кресло, наступив при этом на край его платья. Обхватив руками колени, Феникс сглотнул.

— Грядут большие перемены, — вздохнули над столом. — Как ты понял, ни на какой охоте я не был. Мы с герцогом Клейписом провели двое суток в игорном доме.

— И что ты хочешь сказать? — прозвучал голос Илари. — Ты снова проиграл экипаж?

— Нет. В этот раз я проиграл все. Все бумаги из сейфа.

Граф откинулся в кресле, и Феникс осторожно, едва дыша, потянул на себя край платья, высвобождая его.

— Как… все? — спросил Илари тихо.

— Все — поместье, лошадей, гончих. Жену чуть не проиграл… Да, я скотина! Да! Не смотри так на меня, щенок! — граф саданул по столу кулаком, Феникс зажмурился. — Я был пьян, я был не в себе…

— И что же теперь будет?

— Конец. Теперь конец. Но есть надежда — поезжай к Клейпису, моли его, ползай на коленях, он всегда хорошо к тебе относился, возможно, простит хотя бы четверть долга, оставив нам дом.

Илари помолчал, потом поинтересовался:

— Мою школу ты тоже проиграл?

— Все. Я проиграл все. Все, чем мы владеем, до последней бумаги из сейфа.

Спорили они еще некоторое время, но Илари в итоге вынужден был согласиться, что ехать нужно, и вышел, хлопнув дверью, а граф, посидев в кресле, нащупал под столом бутылку настойки. Феникс терпеливо ждал, пока он опьянеет и уснет, но граф, решив снять напряжение не только алкоголем, достал из шкатулки уже известные ему карточки. Морщась, Феникс наблюдал, как пухлая рука возится между расставленных ног.

— Мои девочки, — бормотал тот. — Красоточки…

Повезло — граф уснул раньше, чем проснулся графский п*******л, и Феникс выбрался из-под стола и юркнул в коридор, направляясь сразу к спальне Илари.