Песнь Пересмешника Книга 1 Пробуждение инстинкта

Глава 3

Свежий ночной воздух принял в свои объятья выпавшее из расщелины исполинского дуба тело. Ещё с большей нежностью приняла его тёплая влажная земля, – поддавшись напору молодого организма, она зарыла его в сочную зелень травы. В этот раз человек не стал отлёживаться, а быстро, насколько был способен, начал выбираться из месива водянистых стеблей. Кожа испаряла влагу, облачая чёрное ссутуленное тело в туманное одеяние. Голубые глаза, глубоко вмурованные в лысый череп, выискивали место посуше, где есть за что уцепиться. По колено в смачно хрустящей траве Пересмешник равнодушно побрёл к ближайшему лесу. Лишь пару раз он обернулся на негостеприимный дуб, расщелина которого уже была наглухо затянута жёлтыми лентами. Вскоре цвет заплатки изменился на коричневый, место входа зарастало мхом, хотя контур ещё угадывался.

Возвращаться назад бессмысленно. Во второй раз он в этом убедился, когда добрался до деревьев, росших с краю опушки. Небольшие размеры крон, стволы в обхвате гораздо тоньше – в округе не было конкурентов гигантскому дубу, шапка листвы которого продолжала разрастаться и уже почти накрыла своей тенью всю поляну.

– Зона закрыта до восстановления управляющ... Вам будет выслано оповещение... – Голосовое сообщение звучало холодно, безразлично.

– Гол как сокол, – неожиданно вспомнилось Пересмешнику.

Выбравшись с поляны, неестественно быстро заполняющейся растительностью, он осматривал своё чёрное тело. Холодно и мокро ему не было: видать, налипшая коркой грязь защищала от потери тепла и не пропускала воду. С каждым шагом идти становилось легче: лесной грунт, поначалу рыхлый, уплотнялся, и ноги утопали в нём уже не так глубоко. Земля между деревьями была покрыта сухими ветками, телами развалившихся от старости трухлявых кедров, в листве разросшегося кустарника яркими брызгами мелькали неизвестные ягоды. Без разбору срывая и забрасывая в рот взрывающие вкусовые рецепторы плоды, чёрный человек медленно продвигался вперёд. Шёл не спеша, шатаясь, опираясь о хрустящие под его массой деревца. Периодически карабкался по завалам, выбираясь из сушняка. Слушал лес... Он любовался каждой краской, разноцветьем жизни, листочками всевозможных форм и размеров, вдыхал ароматы переспелых ягод, шёл на запах, чтобы их попробовать. Впалый живот недовольно урчал и бил тревогу, поддерживая тягу хозяина к насыщению. Вязкая слюна переполняла рот: слишком много запахов! Сильно чесалась шея, – пульсируя, она как будто нагревалась. Приняв это как данность, человек продолжал свой путь вглубь леса.

Рассветное солнце поднималось над Морем Лесов, согревая просыпающихся от его лучей мелких тварей и птах. Тьма нехотя отступала – она пряталась в тени высоких деревьев, оставалась ждать в густых зарослях и древесных завалах, пещерах и глубоких ямах. Сквозь хруст ломающихся веток бредущий по лесу новый человек слушал пение осторожных птиц. Вкусных птиц… Почему-то они не подлетали близко, но их трели радовали Пересмешника, старавшегося не пропустить ни единого звука.

Неожиданно в увлечённое созерцанием пернатой красоты сознание ворвался неприятно гундосый голосок, который к тому же картавил:

 – Раз-раз!..

– А? Чё? – Человек не сразу понял, что это к нему обращаются.

– Чё-чё!.. Значит, слышишь ты уже лучше... И?.. На вопрос «Кто ты?» мозгов не хватает? – издевался голосок. 

– Хм-м...

– Вот это мощь! Вот это разум! – сыронизировал картавый. – Придётся тратить силы на твоё интеллектуальное развитие. Хотя мозг вроде в порядке... Что-то тут глубже...

– Отстань от меня!.. Отвали! – Человек ошарашенно крутил головой, продолжая не глядя идти вперёд.

– Без вариантов! Я твой проводник в этот мир, хотя ты меня и недостоин – просто других предложений не было. Я малый материнский симбионт. Моя функция после вживления, которое, кстати, ты мог и не пережить, – связать тебя с базой излучателей, осуществить настройку интерфейса, помогать в развитии и защищать первое время. 

– Э-э-э...

– И, по всей видимости, это не всё... Ещё научить нормально говорить, рассказать о мире. ...ля! База недоступна! Оу-оу! По ходу, новые знания откладываются... Мне надо срочно подумать... А ты... обрати внимание, как совершенно и естественно птички курлычут. Слышишь? – Если бы у симбионта были глаза, он бы их с досадой закатил. – Попробуй хоть на чём-то сосредоточиться... докажи пользу… а я посплю… – Голос постепенно затих.

– Угу, внутри теплеет. Что это за тепло?

Ответом Пересмешнику была тишина. Но лысый человек, нисколько не смутившись, продолжил переть на звук, как дикий секач. 

– Хр-хр... птичка... пыф-пыф-пып... – Бубнёж сопровождался хрустом веток и время от времени скрипом очередного поваленного дерева. – Птичка, птичка, песню пой... нарушай...

Клац! Плеск и смачный удар лбом о здоровенный серый камень прервали бурчание Пересмешника. 

– Чё это?

Гладкая уже испачканная его грязными руками поверхность была сначала прохладной, но постепенно нагревалась и потому выделялась из окружающей его холодной жижи. Присев на отполированную вершину камня, чёрный человек задумался.

Мир вновь менялся, плыл... Перед глазами мелькали маленькие стройные люди и... были ещё такие, что мельче людей, – дети, о как! И всякие мелкие твари прыгали в ногах у этих слабых людей. А вокруг стояли деревянные домики, внутри которых суетились такие же человечки... Из редких каменных печей посёлка, что лежал ниже по широкому склону холма, доносились запахи еды и дыма... Спокойно...

Опять лес, камень… Но ощущение покоя в груди осталось. 

– Странный сон. Тепло. Приятно. – Пересмешнику понравились ощущения. Надо понять, как их повторить.

От ударов кулаком камень слегка вибрировал, под ним чувствовалась пустота, но на давление и более сильные удары глыба не реагировала. Разгребая землю ладонями, чёрный человек хотел подобраться к основанию, но на глубине полутора метров упёрся в такую же серую скалу. Монолит уходил дальше в землю под углом, а грунт становился плотнее, попадались большие куски чёрной породы с острыми краями. Приложив ладони к каменной стене, он не почувствовал знакомого тепла – просто холодная скала. Может быть, глубже что-то?.. Он стал выбирать землю по кругу, но повсюду натыкался на то же самое и в конце концов решил продолжить путь. Однако не забыл пометить интересное место, вкопав по периметру самые крепкие из поваленных стволов. «Вигвам» вышел кривой и косой, но свою функцию он выполнял – выделялся среди лесного хаоса своей рукотворной бездарностью.

– Дом стоит на камне криво, 

Но он светит мне в ночи.

Издали его увижу

И согреюсь у печи, –

пробурчал великан напоследок, отвернувшись от шалаша, и побрёл дальше в лес.

Он уже не увидел, как стволы, собранные в пародию на сигнальную башню, ненадолго засветились ярким ровным зелёным светом. Конструкция стала как будто однородней, основание плотнее прижалось к серому монолиту. 

Лысый шёл и бурчал, слушал птичек, которые спешили отлететь от источника нервирующего их шума, мычал, строил гримасы и голосом подражал природным певцам. От его скрипучих трелей шума было больше, чем от ломающегося сухостоя. 

– Птичка, птичка, песню пой

И чирикай мило,

На лугу в пруду с золой

Бога есть могила. 

(Бр-бр-бр...)

Ты лети всем сообщи,

Расскажи ты миру:

Твой окончен здесь покой

С песней переливной.

Птички, слышавшие хриплый стишок, в ужасе затихали, хотя дальние ещё продолжали петь.

– Птичка, птичка, не вертись,

Я тебя поймаю,

Отберу твои стишки,

Крылья обломаю.

Возмущенный щебет...

– Я прожарю мясо с пухом,

Размелю зубами,

Жирный сок пойдёт на пользу,

Брызжа над углями...

(Плям-мк… Мым-м-м-м...)

Бац! Большая крылатая тень спикировала на Пересмешника Крылья лишь скользнули по чёрной поверхности черепа, не причинив великану видимого вреда. Тот отклонился назад, инстинктивно взметнул руки в попытке найти опору… Послышался хруст и яростный клёкот. Опять бац!.. От второго удара потемнело в глазах, но ему удалось схватить что-то мягкое – огромный шар пытался вырваться из неумелых объятий исполина. Завалившись на спину, но не отпуская пернатого агрессора, он всё сжимал и сжимал руки, пока не услышал хруст, после которого сразу перестало царапать грудь и противно зудеть. Но облегчение было недолгим: новые удары прилетели в плечо и в голову. Спихнув с себя первого, уже не сопротивлявшегося убийцу, человек выбросил правую руку в сторону очередного удара. 

– Оп-па! Гребешок, иди-ка сюда! – В руки ему попал огромный комок кожи, покрытый мягкими перьями. 

С силой притянув пойманного летуна к себе, человек локтем левой руки захватил шею пернатой смерти. Ничего не видя, но чувствуя вонь смятой туши и ощущая страх, он давил и выворачивал клюющую его голову. Жить хотели все, сил никто не жалел. 

– Гибкая тварь! – Отчётливое «щёлк» и обмякшее тело противника ознаменовали победу жалкого над пернатым.

Наступила тишина. В отдалении послышались торопливо удаляющиеся шаги, перешедшие в паническое биение крыльев. 

– Язык мой – враг мой...

Птицеубийца сел на корточки, потирая висок. Глаза всё ещё не видели, запах был ужасный… Но он манил.

Свежее мясо и кровь… Смятый кишечник со всей требухой и желчным пузырём изрядно портили вкус, но симбионту было плевать. Хотя жрать всех и вся, как копивший биомассу собрат он не мог, но готовую органику уплетал запросто. 

– Жрать... – услышал в своей голове чёрный человек.

Помимо воли он подтянул к себе так и не выпущенную из локтевого захвата голову неизвестной птахи и вонзил зубы в пупырчатую шею.

Всё ещё горячая кровь бодрила, мясо таяло в голодной пасти, перья разлетались вокруг, прилипали к мокрому телу. Выглядело это мерзко. Чёрный исполин по грудь в крови, покрытый грязью и увешенный гирляндой из кишок, рвал руками и зубами уже вторую тушу – именно тушу, ведь птицы были огромны. В короне из прилипших к черепу бело-золотых перьев он ел, бурча сквозь зубы: 

– Что за слабая порода…

(Хрусь.)

…Есть жуков да зёрна жрать.

(Чавк.)

Быть тупыми бесполезно…

(Фух.)

…Так же тщетно убегать. 

Хбр-р-р! Человека начало трясти, ведь рвотный рефлекс был заблокирован.

Голод отступил, но пришло осознание, что во время еды он себя не контролировал и набил пузо всем подряд до отказа.

– Ну-у-у, я пожрал, теперь можешь и сам, а я спать. – Симбионт как будто выпустил губами лишний воздух.

– Больно, сука, как же больно...

Перед глазами чёрного скрученного судорогой человека появилась надпись:

«Первичный защитный комплекс отработал свой ресурс! Заблокировано три смертельных проникающих удара: висок, затылок, плечо, – 32 пореза в районе груди и брюшной полости, одно дробящее воздействие на левую конечность. Покров будет развеян в течение двух часов. Новый покров в стадии накопления, возможна модернизация».

Первая трещина пошла от виска до переносицы, открыв левый глаз и часть черепа. Голубой глаз с воспалёнными сосудами смотрел жадно, боясь опять потерять свет, как после удара гигантского клюва, повредившего лицевую деталь. Лес и деревья изменились – теперь всё вокруг было естественного цвета с лёгкой серой дымкой: трава почти зелёная, кровь красная. Но кровь одной из птиц, в которой был вымазан глумливый стихоплет, подсвечивалась оранжевым. Что это значит?.. Некому объяснить. Так же светились клюв и лапа пернатой добычи – длиной с предплечье взрослого мужчины, но почему-то одна. Перья оказались бирюзовыми с синим ореолом, длинные, красивые и мягкие. 

– Пора поковырять тушки, – подумал птицеед и принялся целенаправленно выдирать перья из неестественно светящейся ноги Горбатой Цапли.

– Наплодилось же мутантов! Раньше цапли такими не были – ловили себе лягух и в ус не дули... – Симбионт умолк.

– Раньше? Это когда? Чё за лягухи? Эй, ты, жрун, отвечай, харэ спать!

Но симбионт не отвечал. Ему нужен отдых: придётся ещё работать за двоих, продумывать направление мутаций и копить ресурсы на новую броню.

– Одни траты! – буркнул он и уснул.

Пока вандал потрошил птиц, его чёрный покров рассыпался пеплом – таким же, что застилал поляну в момент его рождения. Открутив широченные крылья от самого большего комка с перьями, он перевязал их уцелевшей птичьей кишкой, закреплённой на поясе, – прикрыл задницу и пах. При помощи другой кишки зафиксировал на левом плече кровоточащие основания крыльев. Череп птицы раздробил пяткой, пока та была ещё в броне, а затем вырвал клюв: раз он светится, то может пригодиться. Перья подлинней собрал в пучок и перевязал длинным лоскутом кожи. 

– Так сойдёт, красиво.

Когтем с оторванной лапы великан провёл два разреза вдоль куска кожи с живота птички. Получился кожаный ремень – длинный, широкий и с пупырышками, – он завязал его на поясе. Ремешок поменьше, вырезанный из того же куска кожи, повесил на плечо и прикрепил к нему когтистую лапу и пучок перьев. Взял в левую руку клюв и побрёл дальше в лес, погружённый в свои мысли и вновь бурча под нос тарабарщину:

– Ходим, бродим, перья ловим... 

Лапы, клювы – всё в амбар...

Нет еды – хы, проходите,

Нашинкую вас к грибам..

Пытаясь совладать с новыми ощущениями в теле и голове, великан не обратил внимания на то, как светящиеся зелёные каракульки проступили на собранных трофеях и, моргнув, растаяли.

День близился к своему естественному завершению. Закат выкрасил шапки крон в розовый цвет и породил причудливую игру бликов на влажной паутине, сотканной гигантскими пауками, в капельках росы на лепестках озёрных цветов и на мордочках речных жителей. Тепло уходило с солнцем, луна давала шанс на выживание тем, кто прятался днём.