Съёмки 2

16

Проблема в отношениях на расстоянии в том, что они изматывают. Когда на экране телефона появляется лицо Оскара в едва заметном сиянии, которое он впитал от софитов за день съёмок, с чуть заметными кругами под глазами, которые грим не смог скрыть до конца, с неизменной улыбкой до ушей, моё тело будто забывает о километрах, что нас разделяют. Сердце начинает биться быстрее, рука инстинктивно тянется вперёд, как будто я могу преодолеть это расстояние одним лишь прикосновением. На мгновение кажется, что он здесь, рядом, достаточно близко, чтобы ощутить тепло его кожи через эту тёмно-зелёную футболку, очертить рельеф его трапеций, дотронуться до двух непослушных каштановых прядей, спадающих ему на глаза и вернуть их на место, открывая его лицо полностью, позволяя ему смотреть на меня, пока я смотрю на него.

Но затем реальность накатывает холодной волной. Его нет рядом, и в ближайшее время не будет. Экран, который позволяет нам быть вместе, одновременно напоминает о той огромной пропасти, что нас разделяет.

Это просто обман, издёвка, это как реклама по телеку: посмотрите, что у нас есть, но если вы сейчас же не отправитесь в магазин, вы это не получите. А ни я, ни Оскар сейчас не можем отправиться в магазин, поэтому продолжаем жадно отсматривать рекламу. Потому что мы — это неописуемо больше, чем шутки и томные взгляды, чем истории о том, как прошёл день, и узнавание случайных вещей на заднем плане с последующим пересказом воспоминаний, с ними связанных. Мы — это воздух, которым мы оба дышим, это ритм, в котором мы двигаемся и который мы долго и упорно искали; это молчаливые объятия кожа к коже, это мысли, которые мы угадываем друг в друге, находясь в общем поле. Это то, ради чего можно заплатить вдвое больше за доставку, когда магазин находится на другом конце мира.

И в этот раз, когда Оскар сообщает мне по Фейстайму, что я скоро получу свою доставку, нетерпение прокатывается теплом по моей спине.

— Я приеду четвёртого июля, — объявляет он, и я угадываю то же нетерпение в его выражении.

— А как же съёмки?

— Мы в кой-то веке опережаем график, и нас отпускают на праздники. Естесственно, я сразу купил билет. Ну, знаешь, это же семейный праздник…

По его выражению лица я поняла, что моя смущённая улыбка была именно тем, чего он пытался добиться. Оскар глухо рассмеялся, и его взгляд трансформировался во что-то абсолютно счастливое, на что я в тот момент не могла равняться, но всё равно попыталась настроиться на его волну. Потому что там явно теплее. Там явно идеальная температура. Там явно не понадобится мой глупый зонтик.

— Сколько бы мне ни было жаль, что тебе придётся провести десять часов в самолёте, я всё равно рада, что ты будешь здесь, — сказала я, отзеркаливая его улыбку. — Так что мне вовсе не жаль.

— Я, наконец-то, перестану спрашивать, как ты, и увижу своими глазами.

И он увидит. А значит, либо мне нужно идти до конца и не бояться, что то, что он увидит, может ему не понравиться, либо притворяться, чтобы не испортить выходные. И тогда это не будет отличаться ничем от того же самого экрана-обманки.

— Я лечу в Берлин завтра. На один день, — говорю я, указывая на пакет документов позади меня на кровати и большую дамскую сумку, которую я беру с собой в короткие поездки.

— Мероприятие?

— Навещу девушку, которую мы вернули домой месяц назад. Она по-прежнему в реабилитационном центре, и я хочу с ней встретиться.

Он сжал губы и кивнул, как будто понимая, что эта поездка нужна больше мне, чем той девушке.

— Ты же с охраной летишь? — осторожно, пряча тревогу за прагматичным тоном, спросил Оскар.

— Конечно. С Габриэлем, Ритой и…

Притормози, Лиз.

Слова Борга снова прозвучали в голове: “Надо отдать Оскару должное. Я бы не позволил своей женщине даже близко подходить к тому, чем ты занимаешься”.

— И там нас встретят полицейские, так что…, — я умолкаю, позволяя ему перехватить руль.

— Хорошо, — он кивает, по-прежнему пряча беспокойство, но я угадываю напряжение в его челюсти и замечаю компульсивное почёсывание шеи.

— Твоя мама звонила мне сегодня, — добавляет он.

— Зачем?

— Она хотела поблагодарить нас за подарок на день рождения. Ещё она сказала, что ты не читаешь её сообщения.

Мой желудок сжимается, когда до меня доходит, какое сегодня число:

— О, боже, неужели я забыла о дне рождения мамы?

— Она знает, что подарок был от нас обоих.

— Господи, ты же говорил, что закажешь ей ту дорогущую швейную машинку, как я могла забыть?!

— Она нас отругала — как ты и предвидела. Но тон был недостаточно серьёзный, и я думаю, ей всё же понравилось. А по поводу сообщений, я сказал ей, что ты их не получаешь, потому что ненадолго выехала из страны, — он усмехнулся, добавляя, — на что она спросила: «Из которой из стран?»

Я смеюсь, виновато качая головой.

— Мне так неловко. Я позвоню ей утром перед вылетом. Спасибо, Оскар.

Один уголок его губ поднимается, формируя нерешительную улыбку.

— Тот факт, что твоя мама не догадывается, что вай-фай есть во всех странах, сыграет тебе на руку.

Я снова смеюсь и вглядываюсь в его уставшие глаза:

— Как прошёл твой день?

— Неплохо. Только не выспался. Я был у Милана допоздна.

— Да? — говорю я, позволяя воспоминаниям с моего последнего визита упасть передо мной тяжёлым пыльным каталогом.

Борг упоминал что-то о прослушке на моём телефоне, отправляющей сигналы через Лос-Анджелес, и я вспоминаю, что, помимо киностудии и квартиры Оскара, единственное место, куда я ходила во время своего визита, был дом Милана Арчаки. Но потом я вспоминаю, что также провела полдня с Марией, и я решаю не идти этой тропой, потому что там слишком темно, а я не вывезу ещё больше тьмы. Пусть Борг занимается расследованием, а я буду держаться за тонкие стебельки доверия к людям, которое пока не вымерло в моей скукожившейся душе.

— Это должна была быть короткая встреча за пивом, — продолжает Оскар, не замечая моей внутренней борьбы. — Но мы разговорились до часу ночи: ржали, как кони — я думал, мы детей разбудим.

Конечно, они хорошо провели время, думаю я. Конечно, они смеялись. Оскар такой — все знают, что он весёлый, с ним легко и приятно, такое немного сумасшедшее необузданное солнце. Может быть, когда он приедет четвёртого июля, я смогу быть лучше для него. Может быть, смогу побороть тьму вместо того, чтобы заражать его.

— Я бы с радостью увиделась с Анной. Как жаль, что меня там не было, — я наклоняю голову и откровенно пялюсь. — Ты был в этой футболке?

— Нет, а что?

— Мне нравится эта футболка, — каждый раз, когда он звонил последнюю неделю, я видела, что он осторожничает со мной. И мне захотелось спровоцировать его, вывести его на порыв, позволить ему делать всё, что он захочет, без страха, что ещё слишком рано, что я ещё не оправилась. Я хочу оправиться, и нет в этом мире ничего более живительного, чем его чистое электричество.

— А мне нравится та, что на тебе, — поддаётся он.

— Это тоже твоя, — я смотрю на себя в маленьком окошке на экране и слегка приподнимаюсь, чтобы он разглядел надпись на моей груди, которая представляет из себя три строчки: “в отношениях”, “не занят”, и галочка напротив третьей — “встречаюсь с героем книги”.

Я отжала её у него по понятным причинам.

— Ну, учитывая, что мы оба в моих футболках, сразу ясно, у кого лучше вкус в одежде, — его взгляд движется вместе со мной, пока я возвращаюсь на прежнее место. Оскар улыбается, но это лишь социально-приемлемое прикрытие.

— Помнится, ты хвалил мой чёрный вязаный топ…, — парирую я.

— Я хвалил его не потому, что собирался сам его носить.

— Нет?

— Нет, — он слегка прикусывает нижнюю губу, и его взгляд и голос уже выдают, что его тело среагировало. — Его было легко снимать — вот что я имел в виду.

— Эта футболка, кстати, тоже легко снимается…

Он смеётся, пряча глаза в ладони и яростно потирая лицо.

— Лиз, в каком состоянии ты хочешь отправить меня на съёмочную площадку?

— Извини, — невинно улыбаюсь. — Иди работай.

— Хорошо, — он смотрит на меня с такой нежностью, что я едва проглатываю узел в горле. — Но мы вернёмся к этому разговору четвертого июля.

Мы прощаемся, а я продолжаю повторять про себя мантру.

Пожалуйста, не осторожничай со мной, не осторожничай со мной. Я оправлюсь, я клянусь, что смогу.