Я - Император

I-1

I

Пятница, 16 июля 2010

Сегодняшний день с застывшей в воздухе липкой духотой — не самый подходящий для полетов, как, впрочем, ни один из 365-ти. Я всегда испытываю мучительную тревогу, когда за рулем кто-то другой; даже если речь идет о плавно скользящих по пушистому снегу санках. Кто знает, числились ли в знаменитом списке авиакомпаний Дастина Хоффмана/ Rain man [Человек дождя] Turkish Airlines [Турецкие Авиалинии], как чаще терпящие крушения?

В проходе лайнера ожидаю, пока степенная пожилая пара разложит свой багаж. Подошедший steward [стюард] обращается к устроившейся в кресле женщине: «Извините, мадам, но вам нельзя здесь сидеть».

«Это место моего мужа, но ...»

«Я уступил жене место возле окна, — вмешивается супруг лет семидесяти. — Видите ли, она обожает глядеть в иллюминатор».

«Я понимаю, сэр, но там должны сидеть вы», — настаивает молодой человек.

«Это почему же?» — вопрошает дама, даже и не думая вставать.

«Дело в том, — любезно поясняет стюард, — что это окно служит ещё и запасным выходом, а вы не сможете открыть его в случае...»

«Существует... такая вероятность?» — вступаю в беседу я.

Стюард, не глядя в мою сторону, отвечает, обращаясь к опытному туристу: «В случае чего, вы наверняка сумеете выдавить стекло, а вот ваша жена, — навряд ли».

«Ааа, в случае чего», — нервно сглотнув повторяю про себя, удаляясь от этих троих.

Усаживаюсь в кресло и вставляю в уши наушники моего mp 3, аккуратно прикрывая их локонами волос (убежден, что выключать электронные приборы абсолютно бесполезно). Винтажный Веккиони перекрывает шумы самой критической фазы: взлета.

Посадка в Анкаре проходит гладко, но тем не менее, после спуска с трапа у меня возникает настойчивое желание поцеловать землю, следуя примеру всем известного папы римского. Дышать просто невозможно, асфальт трассы раскален до предела. Все в мире аэропорты одноликие: те же вывески, одинаковое расположение стоек. Отыщу ли мой чемодан на багажной карусели, или его отправили в Санкт-Петербург? Невероятно, но чемодан там и со второй попытки мне удаётся его выловить (даже чемоданы все один к одному — рано или поздно придется прикрепить на него бирку с именем).

Таможенная очередь ползет черепашьим шагом. Возле стойки в который раз ловлю себя на мысли, что моя докторская диссертация в Германии не прошла даром: за границей итальянского не понимает никто.

« Sprechen Sie Deutsch ? [ Вы говорите по-немецки?] » — спрашиваю.

« Ja [Да] », — сухо отвечает таможенник.

Достаю из рюкзака паспорт и протягиваю ему. Пограничник внимательно разглядывает фотографию, поднимает глаза, встречаясь с моими, затем снова впивается в изображение. Наконец спрашивает, я ли Франческо Спери.

Киваю утвердительно. По сути, мой нынешний облик не совсем совпадает с фотографией, сделанной 5 лет и 12 кг тому назад.

Неожиданно взгляд таможенника мрачнеет.

« K ö nnen Sie mir folgen [Можете проследовать за мной] ?» — восклицает он воинственным тоном.

Требование следовать за инспектором вводит меня в недоумение и в несколько резкой форме я интересуюсь, как это понимать. Но непреклонный таможенник настаивает, и мне, как идти за ним, не остаётся ничего другого.

Длинный и тёмный коридор, через который мы проходим, изобилует разнокалиберными плотно закрытыми дверями. Всё это напоминает мрачные лечебницы прошлого века, которые и сейчас ещё изредка встречаются в некоторых захолустных городишках. Жестом руки хмурый таможенник приглашает меня пройти в последнюю комнату справа. Здесь низенький человечек в армейских сапогах диктует что-то другому, бегло чеканящему по клавиатуре допотопной пишущей машинки. Несмотря на свой рост, коротышка наверняка должен быть майором или полковником. Так или иначе, он однозначно относится к разряду крупных “шишек”. Прикрывая лукавую усмешку своими пышными черными усами, офицер приглашает меня присесть, ухватившись куцыми пальцами за спинку неудобного деревянного стула. После чего между кургузым начальником и сопровождающим меня таможенником завязывается оживленная перепалка, в которую пытается встрять и пишущий на машинке. Но оба спорящих тут же ставят его на место. Впервые с начала путешествия перед глазами всплывает образ профессора Барбарино, который, по сути, и является причиной моей поездки. Он настойчиво убеждал, что для проведения раскопок мне обязательно понадобится турецкий, и уговаривал выучить сей язык. На доводы ученого у мея всегда был готов ответ, что я не археолог, а историк и, в любом случае, для раскопок знание языка не требуется. А для всего остального хватит и его, прекрасно умеющего общаться с местными властями.

Минуты тянутся мучительно долго и меня охватывает растущая тревога. Таможенники продолжают горланить по-турецки. Предполагаю, что речь идет обо мне, ибо все их жесты и кивки направлены в мою сторону. Медленным взглядом окидываю стены комнаты: светло-коричневые обои лучше наклеены поверх белой плитки. Позади генерала (тем часом я уже повысил его в звании: кажется, именно он и командует здесь парадом) висит огромная картина, изображающая какого-то типа в военном мундире, определённо высокого ранга.

« Haben Sie verstanden [Вы понимаете] ?»

[Как я могу понимать, если вы говорите на наречии гор восточной Анатолии!]

Мне объясняют, что ожидают кого-то из итальянского посольства; мое “зачем” повисло в воздухе и никто так и не удостоил меня ответом. Этот немногословный, но часто ухмыляющийся “генерал” не внушает мне ни малейшего доверия!

Продолжаю разглядывать картину на стене и замечаю, что запечатлённый на ней бравый вояка и есть командующий здесь генерал, только энное количество лет тому. В любом случае, для меня все усачи на одно лицо.

Сопровождающий меня таможенник, приказным тоном вновь требует следовать за ним.

Опять идем по мрачному коридору и заходим в ещё более мрачную комнату: хотя и без решеток, но изрядно походящую на тюремную камеру. Возможно из-за тотального отсутствия окон, а может и потому, что застывший в дверях пограничник своими внушительными габаритами полностью загородил выход.

Час, проведенный взаперти в этой камере, кажется вечностью. Что меня ожидает дальше? Никакой определённости. Вдруг отдаленно слышится стук каблуков, потом стихает, следуют невнятные голоса, затем каблуки приближаются...

«Добрый день, — приветствую, поднимаясь со стула, — я Франческо Спери».

Передо мной миловидная барышня лет 35, небольшого роста и с пышными длинными волосами: «Здравствуйте, меня зовут Кьяра Ригони, я переводчик посольства».

Долго жму девушке руку, ухватившись за неё, как утопающий за соломинку.

«Понять не могу, в чем дело! Они долго обсуждали что-то между собой, потом заперли меня здесь и ...»

Таможенник, с притворной непринужденностью облокотившийся о дверной косяк, перебивает меня, объясняя переводчице что-то по-турецки.

«Они уточняют, что вас не задержали, а провели сюда для ожидания моего прибытия. В любом случае, пойду побеседую с лейтенантом Каримом», — говорит Кьяра, поворачиваясь к выходу.

Интересно, она итальянка или турчанка? Блондинка, пусть и не натуральная, кожа светлая; нет, не похожа на турчанку. Но манера поведения, слишком формальная и сдержанная, совершенно нетипична для итальянцев. Как бы то ни было, единственный настоящий абориген здесь это черноусый лейтенант.

Таможенник опять загородил дверной проход. Я хотя и не связан — чувствую себя пленником — смутная тревога сжимает мне горло. Вдруг в голове промелькнула неожиданная догадка: «Прошу прощения, так вы понимаете по-итальянски?»

Инспектор отрицательно качает головой, подтверждая тем самым моё подозрение. В порыве задать ещё один вопрос, я встаю со стула, но таможенник безапелляционным жестом “советует” мне вернуться на место. Понимая, что спорить бессмысленно, плетусь назад.

Это мучительное ожидание и пугающая неопределенность пробуждают в моей памяти давние воспоминания, когда я мальчишкой играл в детской футбольной команде и, наблюдая за матчем со скамьи запасных, дрожал одновременно от страха и желания быть вызванным на поле.

Гонки за мячом никогда меня особо не привлекали. И это в такой стране, как Италия, где признать сие сродни еретичеству. Ведь здесь каждый мужчина непременно должен обожать футбол и уметь в него играть. В дворовой команде поначалу пытал я себя форвардом, ибо всякий футболист преследует лишь одну цель: забить гол. Довольно скоро мне стало ясно, что этой цели достигаю я весьма редко. Ещё раньше это понял тренер, отправивший меня в полузащиту, где я, как правило, не попадал ни по мячу, (и к счастью) ни по ногам соперника. Со сменой инструктора (банка не пустует не только в серии А) меня сразу перевели в защиту, где я научился лишь одному приему: при виде приближающегося форварда, скользя по траве, с размаху грохаться на землю. Это был единственный маневр, в котором я преуспевал и тогда меня задвинули ещё подальше: в ворота. Отступать далее было уже некуда, разве только в болбои. Избежать сего унижения мне удалось, заблаговременно покинув команду. Но ещё до этого, около года простоял я в воротах вторым голкипером. Это сейчас вратари серии А — все симпатичные парни, обласканные славой и окружённые смазливыми топ-моделями. А в мое время стоять на воротах не хотел никто (с того места гол ведь не забьешь), поэтому туда и посылали самого “неуклюжего”. Нечего сказать, быть его запасным — великое достижение!

Подымаюсь со “скамьи” турецкой таможни лишь тогда, когда вновь слышу стук каблуков...

«Всё в порядке! Сейчас я провожу вас в посольство, чтобы запросить временный документ, а в понедельник вам вернут паспорт», — сообщает переводчица.

«А что не так?»

«Обычная проверка, — пытается меня успокоить, заставляя ещё больше нервничать. — Лейтенант Карим должен дождаться разрешения от министерства, которое откроется только в понедельник. А теперь поторопимся в посольство, через час офис закрывается».

Покидаю это ужасное место, следуя за серым в еле заметную полоску жакетом. Такси в Турции, как и в большинстве стран мира, обычно желтые, это же сомнительного пастельно-розового цвета. Девушка ведёт себя вежливо, но довольно отстранённо. Пока она рассеянно смотрит в окно, мне удается уговорить её перейти на “ты”. По дороге Кьяра отрывочно рассказывает о себе: дочь итальянцев, родилась и выросла в Турции, а итальянский язык унаследовала от своих родителей, которые так и не сумели привыкнуть к турецкому и в маленьком городке близ Анкары открыли свою джелатерию.

«Мне хотелось бы увидеть Италию: Венецию, Падую, Иезоло, Одерцо…»

У нас имеются и другие приличные города. В Тоскане, например, да и на остальной части полуострова. Догадываясь, что её родители выходцы из Венето, предпочитаю не возражать. В Германии тоже все итальянские джелатерии находятся в руках венецианцев. Похоже, что освежающий рожок мороженого в этом регионе равнозначен пицце в Неаполе.

В посольстве получаю некую цидульку, которая, как я понимаю, должна гарантировать мне свободу передвижения, но учитывая, как началось путешествие...

«Боюсь, что с этой бумажонкой мне далеко не уехать. Ведь я приехал не в отпуск, а по делам. Я должен забрать в Италию тело моего университетского профессора и бывшего начальника…»

«Он похоронен в Анкаре?» — рассеянно спрашивает Кьяра, не совсем вникнув в суть проблемы.

«Луиджи Барбарино, так звали профессора. Он проводил археологические раскопки в Тарсусе и умер неделю назад. Я должен ехать туда, чтобы забрать тело...»

«Один мой друг живет в Тарсусе ... вернее “бывший” друг. Он работает инженером в нефтехимической промышленности и наверняка сможет тебе помочь. Вот тебе его адрес», — невозмутимым тоном продолжает девушка, вырывая страницу из блокнота и что-то записывая.

Не хочу показаться навязчивым, но не имея другого выбора уточняю: «Премного благодарствую, но как же мне быть с языком?»

«Он хорошо говорит по-итальянски, — слегка раздраженно восклицает Кьяра, — я его научила».

«Ты бы не могла дать мне номер его мобилки? Я бы уже сейчас ему и позвонил».

«Вообще-то я его удалила, но по этому адресу ты его обязательно отыщешь. Скажи ему, что ты от Кьяры».

Она носится со мной, как с малым ребёнком: провожает до автовокзала, покупает билет, сажает в автобус. Исходящий от неё таинственный аромат Востока приятно щекочет мне ноздри и, прежде чем попрощаться, протягиваю девушке листок бумаги с моим номером телефона.

Снаружи автобус до Тарсуса выглядит симпатично, в стиле середины прошлого века, но войдя внутрь, я тут же усекаю, что на самом деле он из 60-х. Помимо этого, салон прокурен до невозможности, хоть топор вешай: дышать нечем. К счастью, в те времена окна в автобусах ещё открывались. Все шесть часов пути еду, высунув голову в окошко, как это делают собаки (поди знай, почему). Из окна автобуса Анкара предстаёт перед мной в другом свете, до этого мне удалось познакомиться лишь с её унылыми конторами. Постройки напоминают серые и безликие жилища бескрайних просторов Лондона, с одной лишь разницей: здесь они более затрапезные! На мгновение выпускаю из поля зрения дома и сверкающие купола мечетей и тщетно пытаюсь увидеть колонну, которую стародавняя Ancyra [ Анкира] (римская Анкара) воздвигла в честь императора Флавия Клавдия Юлиана.

Ах, мой дорогой Юлиан!

Последние годы я всецело увлекся историей последнего языческого императора римской эпохи. Работая в университете, мне довелось написать о нем большое разнообразие статей и даже пару книг. В античной истории за Юлианом прочно закрепилось прозвище Отступник, поскольку он, будучи крещёным, отвернулся от христианства и на протяжении своей крайне быстротечной жизни пытался возродить реформированное язычество. Его неисполнимой мечтой было возвращение всей империи, теперь уже неизбежно христианизированной, к культу богов-олимпийцев. Первопричиной моей страсти к этому противоречивому герою является неумолимое желание Юлиана изменить мир, даже не замечая, что он уже преобразился, но совсем в другом направлении; и обратного пути нет. Ещё в самолете я пообещал себе, что первое, что я увижу в Анкаре, будет колонна императора-философа. Но тут с этой бюрократической неразберихой...