Я - Император

I-2

На самом деле истинным виновником моей поездки в Турцию является именно Юлиан. Забрать тело покойного Барбарино это лишь цель служебной командировки, а мое заветное желание: увидеть гробницу драгоценного императора, которая до сих пор так и не была обнаружена. Хотя незадолго до смерти профессор написал мне, что наконец его поиски увенчались успехом и затерянная в веках могила найдена!

Автобус стремительно мчится по бескрайней пустынной равнине. Меня неудержимо клонит в сон и в полудреме я вижу себя протагонистом одного из тех фильмов, где главный герой на допотопном автобусе пересекает от побережья до побережья американские штаты.

Тем временем в Анкаре лейтенант Карим, тот самый усатый инспектор мрачной таможни, возвращается домой, где его ждут двое детей. Мать уже давно ушла из семьи, оставив мальчишек на попечительстве отца. Старший, Атюрк, заслышав звук приближающейся старой малолитражки, подскочил к двери и широко распахнул её, впуская отца в дом.

«Так значит мне дадут его?»

«Даже не здороваешься?» — сердито ворчит отец.

«С возвращением, господин лейтенант, — звонко отчеканивает парнишка притворно серьезным тоном и добавляет: — я получу?»

Карим молча вешает форменный пиджак на вешалку и устало плюхается в стоящее в гостиной выцветшее кресло. Атюрк следует за отцом.

«Они пока ещё ничего не ответили».

«А ты сам не можешь им позвонить? Понимаешь, насколько это важно?»

«Знаю, — сухо произносит отец, — принеси мне что-нибудь выпить».

Лейтенант поднимается, медленно подходит к вешалке, достает из внутреннего кармана пиджака крохотную записную книжку в черном кожаном переплете, возвращается к потертому креслу и набирает номер телефона: «Добрый вечер, я ...»

«Не называйте имени! — тотчас прерывает его нервный голос на другом конце провода, — я же просил не звонить».

«Да... верно, но...»

Таинственный голос резко обрывает лейтенанта на полуслове: «Вы исполнили мою просьбу?»

«Да, господин...»

«Я же предупредил: никаких имён!»

«Короче говоря, тот итальянец... Мы задержали его и мурыжили на таможне сколько могли. В посольстве ему выдали пропуск, а паспорт он сможет получить только в понедельник».

«Хорошо! Не забудьте сделать то, что должны, когда он вернется с гробом в Анкару».

«Да, как следует запечатать и начертать буквы…»

«Следуйте инструкциям», — вновь прерывает его нетерпеливый голос.

«Конечно. Я только хотел узнать, может ли мой сын, как было условлено...» — робко продолжает лейтенант.

«Может подавать заявку».

«Значит вы гарантируете, что он получит...»

«Повторяю, пусть подает прошение, оно будет принято!» — не терпящим возвражений тоном прерывает незнакомец.

«Я... Я благодарю вас».

«Прощайте. И больше не звоните по этому номеру!»

«Спасибо ещё раз и до свидания».

Стараясь не расплескать вино, медленным и нетвердым шагом из кухни возвращается Атюрк: «ну что?»

«Можешь писать заявление».

«Так оно у меня уже несколько месяцев как готово!» — недоуменно возражает сын.

«Я же сказал, можешь подавать, место твоё».

«Ооо, спасибо, спасибо!» — направляется к отцу Атюрк с желанием расцеловать его, но ограничивается объятьями, получая в ответ черствый отклик.

«Ладно, ладно. Иди готовь ужин, твой брат проголодался небось».

Довольный проделанной работой лейтенант, прежде чем отправиться в спальню, медленно потягивает свое низкопробное вино.

Суббота, 17 июля

Оглушительные гудки машин и разноголосый гомон незнакомой речи выдергивают меня из блаженной дремоты, когда автобус неторопливо подруливает к станции. Тарсус весьма смахивает на Палермо, который прославился своим хаотичным движением в фильме “Джонни-Зубочистка”.

Пешком добираюсь до центра города, проходя через монументальный портал (быть может, это именно те знаменитые врата, где легендарный Марк Антоний перед битвой в Акциуме встретился с обворожительной Клеопатрой?). По-немецки здесь никто не понимает и мне просто приходится тыкать прохожим под нос клочок бумаги с адресом инженера. После десятой попытки с помощью жестов и обрывков слов на английском мне указывают на мощеную улочку, вьющуюся вдоль реки Тарсус-Чай. Академическая память наводит на мысль, что это должно быть древний Кидн, который в старину славился своими прозрачными и студёными потоками. Вода в нем была настолько холодной, что достославный Александр Великий однажды даже чуть не утонул здесь. Теперь же река превратилась в зловонную и мутную промоину. Вероятно из-за токсичных выбросов многих расположенных в окрестностях нефтяных фабрик.

Дом под номером 60 напоминает эдакую избушку на курьих ножках. Опирающаяся на железные сваи половина строения нависает над рекой, придавая ему весьма причудливый вид. Осторожно нажимаю на кнопку дверного звонка и через минуту на входе появляется сгорбленная пожилая дама.

«Я ищу Фатиха Персина…» — машинально произношу на родном языке.

«Ооо, итальянец! Проходи, итальянец», — улыбается старуха, обнажая пару оставшихся зубов и жестом приглашая войти. Затем её высохшая фигурка ловко взбирается по скрипучей лестнице.

Невольно морщусь от ударившего в нос запаха томящегося мясного рагу, пропитавшего весь дом. Оглядываясь вокруг, замечаю, что обстановка комнаты довольно скромная, если не сказать спартанская. Устраиваюсь в буром деревянном кресле, оплетённом гибкой ивовой лозой.

Высокий худощавый мужчина лет сорока спускается по шаткой приставной лестнице, прислонившейся к отверстию в потолке. “Шибко высокий и невероятно тощий”, — молнией проносится в моей голове.

«Здравствуйте, я Фатих», — пожимает мне руку долговязый и говорит женщине что-то по-турецки.

«Я Франческо Спери, ваш адрес мне дала Кьяра... Кьяра...» — фамилия вылетела у меня из головы.

«Ригони, — завершает мою фразу слегка удивленный Фатих, — что делаю я для тебя?» Инженеру не совсем легко даётся итальянский, но важно, что мы понимаем друг друга. Когда Фатих присаживается напротив меня, появляется его мать (сдаётся мне, что между ними присутствует определенное родство) с подносом в руках и двумя массивными чашками. Вид жидкости в плошке, отдаленно напоминающий кофе, не внушает мне никакого доверия: внутри что-то плавает и испускает кислый душок... именно кислый, а не горький.

Благодарю жестом, беря в руку огромную чашку.

«Кьяра сказала, что я могу рассчитывать на вашу помощь. Мне необходимо проехать вдоль реки в направлении горы Тавр. Где-то там мой профессор археологии проводил раскопки, когда…»

«Не как итальянский кофе, верно? — улыбается Фатих, заметив мой настороженный взгляд, — внутри лимон». Замявшись на секунду, продолжает: «Нет проблем, сегодня суббота, и я могу поехать с тобой туда на мотоцикле».

Заглотив походящее на кофейный лимонад обжигающее хлёбово, соглашаюсь принять помощь гостеприимного хозяина.

Сразу после экзотичного кофепития отправляемся в путь и, разумеется, без шлема. Мотоцикл на самом деле оказался миниатюрным скутером, не превышающим 30 км в час. Несмотря на это, не будучи за рулем, я чувствую себя словно в самолете! Дорога вьётся змеистым серпантином и страх вылететь из седла на каждом повороте заставляет меня крепче прижиматься к незадачливому водителю, создавая тем самым неловкое положение. Кажется, что этой грунтовке не будет конца, но неожиданно перед знаком с предупрждением о дорожных работах Фатих резко нажимает на тормоза. Оставляем скутер у обочины и продолжаем путь пешком, добираясь до пологой сопки. Это и есть то место, где профессор проводил свои археологические раскопки.

Бедный Юлиан, нашедший своё последнее пристанище в затерянной горной глуши, вдали от чудесной земли, которой он правил. Естественно, это был не его выбор. Посетив Антиохию перед Персидским походом и люто презирая её экзегетов, он дал себе клятву: дабы не видеть более ненавистных антиохийцев по возвращении он непременно обоснуется в Тарсусе. Из этого похода Юлиану не суждено было вернуться. В знак глубокого уважения воеводы решили захоронить своего императора там, где он рассчитывал остановиться на зимовку, превратившуюся в долгую, нескончаемую зиму, поглотившую его навеки.

Попасть в сектор раскопок невозможно: он огорожен рудиментальной колючей проволокой. Завидев нас издалека, к шаткой калитке, с трудом удерживая на голове огромную соломенную шляпу, подходит коренастый бородач. Весь его вид выражает крайнюю настороженность, но как только я упоминаю Луиджи Барбарино, загорелый крепыш, представляясь ассистентом профессора, распахивает перед нами калитку. Солнце печет нещадно. Здоровяк жестом приглашает нас следовать за ним на нечто вроде импровизированного склада. Внутри царит невообразимый хаос: сваленные в кучу осколки древних ваз, кости животных, немытые горшки и замусоленная одежда. В этом пыльном и захламленном бараке сей странный тип не только работает; полагаю, он там и спит, и ест.

Разумеется, мне не терпится узнать о найденном захоронении Отступника. Но прежде, с напускным деловым видом прошу Фатиха расспросить бородача о профессоре. Выражение лица моего “переводчика” становится хмурым, а затем мрачным. Оно и понятно, ведь я не успел сообщить ему о гибели именитого ученого.

«Он говорит, что нашел тело профессора в прошлую субботу у подножия… как это сказать по-итальянски... большого спуска?»

Ассистент утверждает, что в минувшую пятницу, покидая работу, он видел, как профессор проводил замеры в исследуемом секторе, а на следующее утро он нашел археолога лежащим на земле в низине. Вероятно, с ним случился сердечный приступ и он замертво скатился вниз по откосу. Турок, похоже, не особо сожалеет о случившемся. Возможно, работа под руководством профессора оставила у него, как впрочем и у меня, то же чувство неприязни. Невысокий, но крепко сложенный бородач быстрой походкой сопровождает нас к месту происшествия. Ему не терпится показать точное место находки.

«А вон там, наверху, что это? — спрашиваю. — Могила?»

«Да, он делал там фотографии. Очень важно: он нашел камень с надписью, когда это случилось», — не совсем складно переводит Фатих.

Тяжело дыша и слегка опережая моих провожатых, взбираюсь на курган, где и замечаю руины древнего погребального сооружения. Однако не нахожу памятной доски с эпиграфом, которая должна располагаться у входа. Лишь только тот камень с надписью, который профессор нашел на прошлой неделе (и о котором он сообщил мне по электронной почте), может стать неопровержимым доказательством того, что здесь похоронен именно Юлиан.

«А что насчет найденного здесь материала?» — интересуюсь с притворным равнодушием.

«Он пока ещё там, на складе, где мы были только что. А через некоторое время должен приехать посыльный из министерства и забрать всё», — объясняет Фатих на своем ломаном итальянском.

Понимаю, что нельзя медлить ни минуты.

«Мне нужно срочно в туалет», — выпаливаю, поспешно хватаясь за живот.

«Есть только в подсобке», — кивает турок.

«Я помню дорогу, можете остаться здесь, спасибо», — выкрикиваю на ходу, кубарем слетая с покатого кургана.

Бросаясь в сарай, начинаю лихорадочно рыться среди груды ящиков; пытаюсь сдвинуть некоторые из них — оказываются неподъёмными. На каждом выцветшим синим маркером что-то написано; наверняка это дата и сектор раскопок, в котором были обнаружены артефакты.

В какой день профессор написал мне о находке гробницы? Проверяю короб от 9 июля — только обломки гипса и обычная керамика. Ну конечно, вот недотёпа! Открытие-то ученый сделал накануне, а электронное письмо он отправил мне 9-го утром, и в тот же вечер умер.

Открываю ящик, датированный 8 июля и, не верю своим глазам: драгоценный эпиграф там! Фрагмент мраморной плиты длиной чуть менее метра с гравировкой на греческом языке. В спешке мне не удаётся сразу разобрать плохо сохранившиеся буквы. Поэтому живо достаю из рюкзака мой верный Nikon (с которым не разлучаюсь никогда) и впопыхах делаю несколько снимков.

Затем, схватив попавшийся под руку листок папиросной бумаги, пытаюсь рудиментальным, но довольно эффективным способом, которому я научился во время специализации в Германии, снять оттиск с надписи. Накладываю лист поверх эпиграфа и закрашиваю его карандашом; таким образом точно обрисовывая форму выгравированных букв, контуры текста проявляются на сером фоне листа белым цветом.

Я провозился слишком долго, поэтому рысью возвращаюсь к злосчастному оврагу: «Прошу прощения… не знаю, то ли крутые повороты на дороге, то ли рассказ о внезапной смерти ученого… мне вдруг стало плохо, но теперь уже лучше. Кстати, а профессор здесь?»

Двое переглядываются в замешательстве.

«Тело где? Его можно забрать? Я должен отвезти его обратно, в Италию и…»

«Нет. Он в городском морге. Я знаю где он и сразу отвезу тебя, если хочешь», — вежливо предлагает Фатих.

Благодарим помощника, который провожает нас долгим, пристальным взглядом и быстрым шагом возвращаемся к скутеру.

«Gülek Boğazi», — кричит Фатих на одном из поворотов, но звук мотора заглушает его слова. А сковывающий всё мое тело парализующий страх мешает соображать.

«Gülek Boğazi!» — повторяет инженер, указывая на горное ущелье внизу.

Перевожу взгляд в указанном направлении и догадываюсь, что это “Киликийские ворота” — единственный с древних времен горный коридор, соединяющий внутренние районы Анатолии с побережьем. Сам великий Александр Македонский, недосягаемый идеал как для Юлиана, так и для многих других, проходил здесь.

«Gülek Boğazi», — задумчиво повторяю я и содрогаясь от головокружительной петляющей вдоль дороги кручи, крепче прижимаюсь к водителю.

Как правило, спуск всегда хуже подъема: кажется, что у мопеда напрочь отсутствуют тормоза и на каждом повороте вместо того, чтобы любоваться величественным пейзажем, меня сковывает страх свалиться в ущелье.

Наконец добираемся до больницы Тарсуса, где меня, с бледным как мел лицом, могут запросто принять за пациента. Фатих спрашивает что-то у проходящей мимо медсестры и я шаркающей походкой плетусь за моим радушным попутчиком по длинным подземным переходам.

В итоге попадаем в холодный бункер, где нас встречает сухощавый, похожий на своих бледнолицых пациентов, патологоанатом. Когда я показываю ему посольский пропуск, доктор украдкой морщит свой крючковидный нос — тем не менее, торопливо даёт мне подписать ряд бумаг, вероятно, стремясь поскорее избавиться от тела. Протягивая мне два экземпляра медицинского заключения, хирург провожает нас к выходу, где поспешно пожимает мне руку, потом запястье и затем вновь руку. Какой странный способ рукопожатия.