Цепи 2

Глава 20. Дима

Дима.

На грязном столе рассыпан табак и соль с колёс.

Запотевшие хрустальные бокалы, проспиртованные крепким алкоголем, помутнели от грязных рук. На их краях высохли отпечатки влажных губ.

В комнате дешёвого борделя нет кислорода. Только густая дымка от тлеющих сигарет.

Пахнет развратом и смертью.

Порочным грехом, потом и безнадёжностью.

Здесь нет часов, и я понятия не имею, сколько уже нахожусь в этой комнате. Время расползлось, как плесень по стенам, и перестало иметь значение.

На грязном матрасе в углу спит обнажённая Аиша.

Тёмная кожа тонет в полумраке ужаса и того хаоса, что творится вокруг.

Сложно представить, как меня сюда занесло.

Сидя в ободранном кресле, источающем запах мочи и пролитого прежними постояльцами алкоголя, я предаюсь воспоминаниям. Они липкие и вязкие, как этот воздух.

Они ещё свежи в памяти и, несмотря на наркотическое и алкогольное опьянение, режут душу тупым ржавым ножом — медленно, до дикой, выворачивающей боли.

Я помню, как просидел на остановке у центра СПИДа до вечера. Выкурил пачку сигарет, пытаясь смириться с диагнозом. Мимо проходили люди: женщины, дети, старики. Такие чистые, живые, бегущие к подходящим автобусам, выходящие из них, спешащие по своим делам.

А я курил очередную сигарету, давясь никотином, пытаясь осознать то, что лежало свернутым листом в кармане — результаты анализов.

У меня ВИЧ.

Добрый доктор обещал, что с этим можно жить. Что ВИЧ перерастёт в СПИД только если не лечиться. И то — лет через пять–восемь. Он опытный мужик, знает, о чём говорит. Не впервой растолковывать подобную информацию вновь прибывшим в этот мир грязных, смертельно больных и заразных.

Добрый доктор назначил консультацию с психологом.

Назначил дополнительные анализы и препараты. Пообещал, что благодаря терапии уровень вируса в крови можно снизить до безопасных отметок. Безопасных для жизни. И для окружающих.

Сказал, что люди с ВИЧ живут как все. Делают то же самое, почти.

Оральным сексом лучше не заниматься, потому что, как оказалось, таким образом ВИЧ тоже передаётся. Классический — пожалуйста, с презервативом. Только не целоваться, если во рту есть ранки. И детей лучше не заводить — можно передать заразу им и их матери. Даже кунилингус любимой девушке лучше не делать, чтобы не рисковать. А если уж совсем невтерпёж, то для таких отбросов как я, изобрели специальные силиконовые накладки, чтобы со своими слюнями вирус не передать.

А в остальном — да, обычная жизнь обычного человека.

Очень осторожного, сидящего на терапии, опасного для любимых человека.

Самый парадокс в том, что за столько лет мальчика по вызову, оральных ласк и моря секса я ни разу ничего не цепанул. Всё случилось после… Когда завязал.

И я до дрожи в груди благодарен судьбе, что это произошло после того, как мы с Кларой занимались незащищённым сексом.

Буквально перед участием в реалити ко мне обратилась девушка.

Скромная, интеллигентная.

Пришла с запросом лишить девственности. Мол, уже двадцать два года, а всё боится. Надоело ходить в девках. Но хотела именно меня — чтобы с профессионалом, без боли и сожалений.

Клара тогда выбесила.

Я согласился.

У девственницы оказалась аллергия на латекс.

Я сделал всё по высшему разряду. Как она хотела. Без боли, нежно, с оргазмами.

Даже в голову не пришло, что у этой скромницы, девственницы с аллергией на латекс, до этого был один-единственный раз — она дала в зад своему парню без защиты. Тому самому, который её и заразил. О чём она, святая невинность, даже не знала.

Один раз.

Один-единственный раз я проигнорировал защиту.

И всё.

Вся жизнь рухнула.

Это приговор.

Нормальной жизни больше не будет.

Любимой девушки — тоже.

Да я даже подойти к ней побоюсь, чтобы случайно не заразить.

Мечты о дочери летят туда же — в очко той мрази, что меня заразила.

Да, с этим диагнозом можно жить. И даже жениться, если всё время быть начеку и не забывать о безопасности.

Только нужна ли мне такая жизнь?

Как быть в быту рядом с «чистым» человеком? Я ведь могу порезаться бритвой во время бритья. Или ножом на кухне. Или…

Слишком много этих «или».

Я не смогу ей даже сказать об этом.

Ей — что люблю больше жизни. Ей — что называла меня проституткой.

Я лучше сгнию в этой комнате вместе с темнокожей наркоманкой.

Ведь если Клара узнает — кинется меня спасать.

Я слишком хорошо её выучил.

Она лютая стерва с посторонними, но перевернёт весь мир ради своих.

Заставит лечиться. Будет поддерживать и жалеть.

А про себя думать, что так и должно было случиться, ведь я шлюха.

Больше смерти боюсь её взгляда.

Боюсь смотреть ей в глаза, если она всё узнает.

Пусть лучше забудет.

Пропавший без вести. Оставшийся в памяти как влюблённый идиот, который классно танцевал и травил тупые анекдоты.

Она сможет жить без меня.

Клара не раз доказывала, что может жить несмотря ни на что.

Она крутая. Круче всех, кого я когда-либо знал. Поэтому и полюбил.

Её ничто не сломает.

А меня сломал, размазал, уничтожил — просто вирус.

— Осталось чё? — Аиша проснулась и первым делом кинулась к столу в поисках дозы.

— Там, на комоде, — подсказываю, плеская в грязный бокал чистую, как слеза, водку.

Наблюдаю, как она вкалывает наркотик в вену и закатывает глаза, сползая по стенке на пол.

— Там ещё осталось, будешь? — с блаженной, потерянной улыбкой спрашивает.

Она уже не здесь, не со мной. Где-то там — в наркоманском раю.

— Нет, — отвечаю.

Колоться не стану. Меня воротит от одного вида шприцов.

Для меня её дилер притащил колёса.

Синтетика.

Какая, к чёрту, разница, чем травить организм? И от чего подыхать? От вируса или от наркоты?

Внезапно вспоминаю о родителях.

Должно быть, волнуются.

Отправляюсь на поиски телефона, обнаруживаю его под грязным матрасом. Залит чем-то липким.

Включаю.

Батарея почти на нуле — хватает только на то, чтобы отправить маме сообщение. Пишу, чтобы не переживали. Что со мной всё хорошо и я улетел на отдых за границу.

Сообщение улетело. Не успел увидеть, доставлено ли — мобильник окончательно сдох.

И мне пора.

Закидываю в рот сразу пять таблеток — всё, что осталось.

Запиваю водкой и возвращаюсь в вонючее кресло.

Постепенно тону в мыслях о Кларе. Теперь это единственное место, где мы можем быть вместе.

Она как живая в моих фантазиях.

И даже голос…

Слишком взволнованный для кайфа.

Тошнота накатывает.

Подрываюсь с места, открываю глаза и выворачиваю скудное содержимое желудка.

Слишком яркий свет слепит глаза и путает сознание.

Где я?

Точно не в комнате борделя.

Медсестра в белом халате отходит, уносит утку, в которую меня вырвало.

— Придурок… Какой же ты придурок! — по голове молотом бьёт голос Клары.

Уже через секунду она наотмашь лупит меня по щекам и трясёт за ворот больничной рубашки.

— Идиот! Я сама тебя убью! Хочешь? Своими руками задушу! — не унимается.

— Не трогай меня! — ору.

Откуда-то берутся силы. Хватаю её за руки и откидываю от себя.

— У меня ВИЧ, — признаюсь с болью в голосе.

— Я знаю, — отвечает так спокойно, будто у меня ангина.– Все что меня волнует, когда ты заразился?

– Ты в безопасности,– выдыхаю откидываясь обратно на подушку.— Как ты меня нашла? — вспоминаю последние дни своей жизни в борделе, и снова подкатывает тошнота.

— Мне хватило минуты, когда ты включил телефон, чтобы написать родителям, — она отходит к окну, прячет глаза в больничный двор. — Я бы тебя из-под земли достала. Идиот! Ты чуть не умер!

Резко поворачивается и припечатывает меня злобным взглядом.

— Зачем? Ты не слышала? Я болен! Это не ОРВИ, это на всю жизнь!

— Плевать.

— Это заразно!

— Плевать. Дим, я всё узнала. С этим можно жить. Это не смертельно. Миллионы людей живут обычной жизнью и, знаешь, вполне счастливы.

— Я рад за них! — грублю.

— Дим… — она подходит, без страха садится на край больничной кровати и берёт меня за руку. — Я беременна. От тебя, идиот. Как ты хотел.

Слова режут глаза. Это круче, чем удар под дых. Ребёнок. Мой. Во мне одновременно что то вспыхивает и что то окончательно ломается.

— Уверена? — шепчу, внезапно охрипнув.

— На все сто.

Слёзы брызнули— не только от счастья. От ужаса тоже. От того, что я уже люблю того, кому могу стать приговором.

Я плачу, как какой-то пацан, получивший от Деда Мороза самый заветный подарок. Прижимаю ладонь к её животу — дыхание замедляется.

Это ни с чем не сравнить. Это сильнее жизни и смерти, сильнее любой стихии — то, что творится сейчас внутри.

Я люблю её ещё сильнее. В два раза больше. Вместе с этим ребёнком.

И от этого любовь становится страшной. Потому что теперь на кону не только ее безорасность.

— И я не дам тебе сдохнуть, понял?

Я бы ответил, но не могу нормально дышать — проклятые слёзы душат и сжимают лёгкие.

Я думаю о нём. О том, как буду бояться каждого пореза, каждой капли крови, каждого анализа. Как всю жизнь буду ждать, что однажды заплачу за свои грехи.

— Нам нужно пожениться. Тогда у меня будет право заниматься твоим здоровьем.

Вот оно. То, о чём я думал.

Готова положить свою жизнь на алтарь спасения близкого.

— Лар… — наконец удаётся взять себя в руки и выдавить хоть слово.

— Это не обсуждается. У моего ребёнка будет отец. Самый лучший отец. Ты понял?

— Лар… Не обязательно жениться. Я же знаю, для чего ты это делаешь.

— Что ты знаешь, придурок? Как я искала тебя всё это время? Как я объездила весь город? Как я жила с мыслью, что тебя уже нет? — выплёскивает на нервах. — Я люблю тебя.

Это неожиданно приятно. Я готов снова заплакать. Я был готов пойти на у******о, чтобы услышать эти слова.

Но не сейчас…

— И ты даже не можешь себе представить, как сильно! — она смотрит мне в лицо, и в её глазах блестят слёзы.

Каменная леди плачет.

Это сильнее, чем перец в глаза.

— Прости меня… — сажусь и наклоняюсь к её животу, зарываюсь в него лицом, судорожно вбирая её запах. — Прости.

Она гладит мои волосы, всё ещё пахнущие борделем. Я чувствую, как на макушку падают её слёзы и разбиваются.

— Дим, мы справимся, — проводит нежными пальцами по коже головы. — Мы ничем не хуже тех, кто смог с этим жить.