Цепи 2

Глава 9

Клара.

Звонок в дверь, и, судя по шагам, Славка идёт открывать.

Я в гардеробной у зеркала, примеряю имеющиеся в запасе юбки и платки, собираюсь в церковь. И ничего подходящего! Совсем. Юбки — короткие, есть длинные платья, но там обычно верх открыт настолько, что бабки в церкви сожгут меня праведным огнём на костре инквизиции.

– Лар, это к тебе! – кричит Славка.

Кого ещё принесло?

Иду к двери. На пороге стоит курьер с фирменным пакетом из ювелирки и букетом бордовых роз в чёрной обёртке. Цветы красивые: бутоны собранные, не распустившиеся, строгие, один к одному. Пахнут свежестью и статусом.

– Получите, распишитесь, – курьер протягивает планшет с бланком на получение.

Чиркаю пальцем по дисплею и закрываю за ним дверь.

Славка, потеряв интерес, свалил на кухню доедать бутерброды.

Ставлю пакет на тумбочку в прихожей, достаю из него коробочку, открываю.

Чёрный бриллиантовый чокер вживую выглядит даже эффектнее, чем на фото в каталоге. Не терпится его примерить.

Любуюсь отражением, нежно ласкаю пальчиками сверкающие камни.

Изысканная вещица. Для редких любителей — каким я и являюсь.

И что делать?

Отправить подарок ему обратно?

Иначе подумает, что я готова его простить и общаться, как будто ничего и не было.

С другой стороны, почему я должна возвращать подарок? Он сам его купил, сам прислал. А то, что он на что-то надеется, меня волновать не должно.

Решено. Оставлю колье себе.

И цветы в вазу поставлю. Красивые.

Определив место вазы с розами на тумбе у своей кровати, беру телефон и звоню Агате.

– Привет, – отвечает агент.

– Кто разрешил давать Гарсии мой адрес? – строго рычу, даже голос повышаю.

– Я не давала! Точнее, не ему. Наталья попросила…

– И ты такая дура, что не поняла, для кого она спрашивает?

– Она сказала, что должна отправить важные документы по поводу предстоящих съёмок реалити. – Голос Агаты твёрд, но дыхание дрожит.

– Только не говори, что Гарсия тоже там снимается! – почти кричу.

– Лар… вообще-то это тайна. Даже ты не должна знать список участников, которые будут бороться за твоё сердце. Поэтому мне тоже не сообщают.

– Если он там будет, я развернусь и уйду. Ты меня знаешь, – предупреждаю.

– Тогда мне остаётся только молиться, чтобы Роберт не участвовал в съёмках, – говорит Агата, напоминая о молитве и о том, что я вообще-то кое-куда собиралась.

– Приступай прямо сейчас! – приказываю и сбрасываю вызов.

Не хочу даже задумываться о том, что могу снова столкнуться с Робертом на съёмочной площадке.

Участие в реалити, где мужчины борются за признание главной героини, мне с самого начала не нравилось. Но каким-то образом продюсерам проекта удалось меня уговорить. И дело не в деньгах, что мне заплатят, а в моём желании отдохнуть. Мне пообещали роскошный номер в дорогом отеле на берегу моря, «всё включено» на всё время съёмок. Море, солнце, белый песок и пальмы. Мотор с моим участием будет длиться всего несколько часов: мне нужно будет выйти, выразить респект тому, кто лучше всех справился с испытаниями, — и всё. В остальное время я смогу купаться и загорать. А вот мужчинам, решившим участвовать, повезёт гораздо меньше. Для них сценаристы приготовили самые жуткие, трудновыполнимые испытания. Они будут с утра до вечера сражаться. Победитель получит шанс пойти со мной на романтическое свидание и пообщаться лично.

Бред, конечно, но зрителям должно понравиться.

Точно! Внезапно вспоминаю про кремовое, почти монашеское платье, оставшееся после одной из фотосессий. Длинные рукава, длинная юбка в пол. Единственный минус — платье обтягивает по фигуре.

Я в нём выгляжу ещё сексуальнее, чем в короткой юбке.

Представляю, как Антонина Семёновна будет свистеть от пара, а предъявить ничего не сможет. Платье — даже с горлышком, которое удачно скрывает засосы на шее.

Выбираю из своего ассортимента платок винного цвета, повязываю на голову. Выглядит неплохо. Весьма неплохо. Дополняю образ большими солнцезащитными очками и парой тяжёлых браслетов в форме широких золотых колец. Крашу губы помадой цвета вишни.

Обуваю туфли в тон платка. Беру большую белую сумку от Prada с крокодиловыми ручками.

– Ты куда так нарядилась? – интересуется Славка, прислонившись плечом к дверному косяку гардероба и со смачным хрустом откусывая зелёное яблоко.

– В церковь. Не хочешь со мной?

Парень перестаёт жевать едва не поперхнувшись.

– Куда? – переспрашивает излишне удивлённо. – Там кагор раздают? Или священники вместо исповеди танцуют стриптиз?

– Ладно, сегодня можешь остаться дома, но в следующий раз поедешь со мной! – шутя угрожаю.

В этот раз на территории церкви много людей. Во дворе бегают дети: орут, смеются, просто безобразничают. Женщины в платках небольшими компаниями стоят, общаются.

Мужики — счастливые, улыбаются.

Лица у всех отражают добрую торжественность.

Захожу внутрь, останавливаюсь в лавке — невозможно протиснуться.

Фотографы, видеооператоры суетятся. И главная звезда сегодня не я, а те двое, что позируют с зажжёнными свечами в руках: жених и невеста. Венчающиеся.

– Девушка, вы на венчание? – спрашивает знакомая бабка. Не узнала меня в платке и очках.

– Нет. Я к отцу Даниилу. На исповедь, – добавляю, чтобы она лишнего не подумала. А у самой уши горят, потому что я сама уже всё подумала, представила — и даже слегка возбудилась.

– Он занят, сейчас венчать молодых будет. Приходите завтра, – отвечает бабка.

– Я могу его подождать?

– Ну ждите, раз времени девать некуда, – ворчит Антонина Семёновна.

После короткой фотосессии всех гостей приглашают в храм, сообщают о начале таинства венчания.

Я удачно смешиваюсь с толпой и тоже захожу. Любопытно. Никогда не доводилось бывать на подобных мероприятиях.

От красоты глаза слезятся. От торжественности дух захватывает.

Чтение молитв голосом Даниила наполняет душу радостью. Мне хочется к нему приблизиться, как к близкому другу. Хочется довериться, рассказать обо всём, что тревожит.

Хочется выплакаться в его рясу, спрятаться в его руках, как за крыльями ангела-хранителя.

Магия какая-то.

Здесь наверняка чем-то накурили. Иначе почему, слушая клятвы молодых в вечной любви, я плачу?

Это настолько красиво и так душевно, что на свете нет ничего более правильного и прекрасного.

Натыкаюсь взглядом на икону Пресвятой Богородицы, в глаза её чёрные смотрю. А она на меня глядит, как живая. Видит меня насквозь — всю мою душу, все мои грехи — и без всякой исповеди знает. Строго смотрит. И молчит… А я словно что-то должна сделать. На колени упасть? Начать молиться? Просить прощения? Что?

Двинуться не могу, потому что реву, как никогда не ревела. Концами платка слёзы собираю, что из-под очков выкатываются.

И хочется… невероятно сильно хочется стать лучше. Чтобы смотреть на святых без страха, без чувства стыда. Чтобы приходить к ним с чистой душой и помыслами. Может, тогда настанет мир в сердце?

Венчание закончилось, молодые с гостями покинули здание церкви, а я всё стою на прежнем месте. Как парализованная. Окаменевшая. Смотрю в глаза женщине, что не побоялась и родила ребёнка, заранее зная, как это будет тяжело. А я не смогла.

Я не святая. Далеко не святая. И кажется, мне здесь не место.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. Сбегаю.

Ещё минуту назад не могла пошевелиться, а сейчас несёт, словно за мной волки гонятся.

– Девушка, постойте!

Останавливаюсь у ворот. Мну пальцами мокрые края платка.

– Мне передали, что вы хотите исповедаться, – спокойный, тёплый, терпеливый голос отца Даниила наполняет меня желанием довериться.

Я поворачиваюсь к нему, смотрю в его красивое лицо и прижимаюсь лбом к его груди.

Он ничего не говорит, не отталкивает, не напоминает держать дистанцию, даже не пытается от меня избавиться. Кладёт руки на мои плечи по-отечески. Не позволяя себе лишних движений, обнимает за плечи и ждёт.

– Прости, – судорожно всхлипываю, убирая голову. – Не знаю, что на меня нашло. Обычно я не вешаюсь на незнакомых людей, – оправдываюсь, возвращая голосу стойкость.

– Всё хорошо, – заверяет мягким тоном и по-доброму улыбается.

– Я передумала исповедоваться.

– Ты ведь для этого пришла. Пойдём со мной, – берёт меня под локоть и ведёт в сторону небольшой деревянной постройки на территории.

– Куда?

– Не волнуйся, тебе понравится, – по его улыбке понимаю, что он шутит.

В домике оказалась небольшая, но довольно уютная кухня с плитой, духовкой и холодильником. Здесь готовят и принимают пищу священнослужители церкви. На стенах висят лики святых. Даже здесь пахнет не едой, а воском. Ещё — печёным хлебом. И чем-то приторно святым, отчего щиплет в горле. И он напротив — до невозможности правильный и спокойный, знающий всё о людях и о том, неизвестном никому Царствии Небесном.

– Садись, – легонько подталкивает меня к скамье у стены.

Я делаю, как он говорит.

Кажется, если он сейчас скажет раздеться до трусов и изобразить пингвина — я и это выполню. Просто потому, что вдруг это и правда необходимо для моей души. Я ведь не знаю.

Отец Даниил берёт за ножку табуретку и ставит напротив. Садится на неё сам.

Так близко, что я, не стесняясь, разглядываю его лицо и те немногие участки открытой кожи, что доступны взгляду: шею, руки.

Длинные волевые пальцы с аккуратными ногтями, уверена, тоже пахнут церковными свечами.

– Я тебя слушаю.

– Я не взяла листок. Если быть до конца честной, то я даже не писала ничего.

– Хорошо, – кивает, не сводя с меня пристального взгляда. – Ты ведь не просто так сюда пришла. Тебя ведёт Господь. Твоя душа хочет найти покой. Ты можешь начать с того, в чём больше всего раскаиваешься.

– И что будет? Как это работает? Я признаюсь в смертельном грехе, говорю, что раскаялась — и всё? Ты отпускаешь этот грех? Так просто? То есть любой маньяк-извращенец, загубивший десятки жизней, может прийти к тебе, и ты отпустишь его грехи?

– Я отпускаю грехи не сам, а именем Господа. Не мне выбирать, кто достоин прощения, а кто нет. Моя задача — выслушать и отпустить, и если человек действительно раскаивается, Господь его простит.

– Хочешь сказать, что можно всю жизнь грешить, а перед смертью покаяться — и вуаля, билет в рай на руках?

– Если раскаяние искреннее. Но если человек грешит, осознавая, и надеясь на то, что его простят, — это большой грех. Ты можешь мне довериться. Поверь, я слышал много слов раскаяния, ты меня не удивишь.

Принимаю это как вызов.

– Хорошо, святой отец. – Встаю с лавочки, и, стоя перед ним, так близко, что дыхание останавливается, потому что я вижу в нём красивого мужчину, но никак не святого, наклоняюсь к его щеке, опаляю небритость лёгким дыханием, подбираю подол длинного платья и тяну его вверх, медленно выпрямляясь.

Оголяю колени, бёдра, трусики, живот и грудь в белом лифчике.

Замираю вместе со временем.

Даниил смотрит на меня как врач на пациентку. Без интереса к телу. Но его кадык резко дёргается, и мне хочется думать, что это из-за меня.

– Надписи на теле действительно грех, – спокойно говорит. – Оденься, пожалуйста, – отворачивается, склонив голову вниз.

Опускаю платье, расправляю складки и возвращаюсь на скамейку.

– Это имя моего сына, которого я убила.

Даниил резко поворачивается, смотрит в упор. Нахмуренный и даже, мне кажется, испуганный.

– Убила? – старается говорить терпеливо, не делать поспешных выводов.

– Сделала аборт.

В его глазах мелькает расслабление.

Неужели подумал, что я живого ребёнка убила? Видимо, он и правда слышал от людей всякого дерьма.

Он берёт мою руку в свои, приближается лицом, заглядывает в глаза.

– Ты хочешь покаяться в этом? – спрашивает.

Я чувствую его собственные желания — как женщина считывает неосознанные сигналы мужчины, когда она ему нравится. И эти желания, отражённые в его чёрных глазах, далеки от всего святого — точно так же, как и моя душа.

– В другой раз. – Вырываю руку и быстро встаю.

– Запиши мой номер. Ты можешь позвонить, если вдруг захочется просто поговорить.

– У тебя есть телефон?

– И даже интернет с телевизором, – улыбается. – Я такой же человек, как и ты. Я так же грешу каждый день, когда раздражаюсь, впадаю в уныние или осуждаю людей. Или когда вижу красивую девушку… Мне помогает молитва. Ты знаешь какие-нибудь молитвы?

– «Отче наш». Бабушка научила. Говорила читать её, когда страшно.

– Это хорошо! Читай постоянно. Утром, когда просыпаешься, вечером перед сном.

– Перед сном? Помолилась — и легла спать? – смеюсь. – Отец Даниил, ты слишком хорошего мнения обо мне. Я редко сплю по ночам. Чаще всего предаюсь грехам, – томно выдыхаю.

– В тебе говорит нечистая сила, – выдаёт на полном серьёзе, чем вызывает новый приступ смеха.

– А в тебе она есть?

– В каждом человеке.

– И что говорят тебе твои бесы?

Он не отвечает, но я читаю ответ в его глазах. Они нашёптывают ему то же, что и мне.

– Может, заедешь как-нибудь ко мне? Займёмся… экзорцизмом.– Предлагаю.

– Ступай, – непреклонно указывает на дверь. – Я помолюсь за тебя.

Раскрасив лицо улыбкой, выхожу из кухни. Бросаю взгляд на золотые купола, чьё сияние затмевает само солнце, и спешу покинуть территорию церкви.

Грудь греет факт того, что он дал мне свой номер. И то, что вряд ли он даёт его всем подряд. От этого появляется ощущение, так сильно необходимое каждой женщине, — что я особенная.

Не успев уехать настолько, чтобы оказаться в недосягаемости сияния куполов, пишу Димке сообщение, прошу приехать сегодня вечером.

После съёмки для рекламы новой маски для лица от фирмы, чьим лицом я являюсь, возвращаюсь домой. Не уставшая, но раздражённая. В состав новой маски входит натуральный мёд, о чём производитель кричит в каждой рекламе, и для красивых снимков моё лицо сегодня не раз поливали жидким липким мёдом. Довольно сложно держать сексуальность во взгляде и улыбку на лице, когда сладкая субстанция затекает в глаза, в нос, в горло.

Раз за разом, каждый новый дубль, когда кожа уже щиплет, глаза слезятся, а в горле застревают ругательства и желание послать их всех вместе с пчёлами к чёрту.

Пятнадцать литров мёда ушло на одну только фотосессию, ради одного фото, которое вставят в каталог, и одного короткого видео, что займёт место в рекламе.

Я не видела готовых кадров — сбежала со съёмок сразу, как только был сделан последний снимок. Но по восторженным возгласам представителя фирмы и самого фотографа поняла, что свой гонорар отработала сполна.

Приезжаю к дому. Не нахожу свободного места на парковке, поэтому просто ставлю машину, перекрыв две тачки соседей. Глушу мотор. Не успеваю выйти, как водительская дверь открывается.

Димка.

Сложив руки на верхней части двери, воткнув в них подбородок, смотрит на меня строгим взглядом.

– Шлюху заказывали?

– Нет. – Выхожу на улицу, отобрав у него дверь, захлопываю и щёлкаю кнопкой на брелке сигнализации. – Стриптизёра.

– Хотите приват?

– Хочу, но не уверена, что денег хватит. Ваши услуги дорого стоят.

– Принимаю бонусами «Спасибо», – говорит с интонацией диктора из рекламы популярного банка.

– Лар… – дёргает меня за предплечье на себя, ловит всем телом. Впивается лбом в мой, закрыв глаза, целует в губы. – Ты сладкая, – стонет жалобно, как будто у него забирают любимый десерт. – Мёд? – облизывает мои щёки, подбородок и снова целует в губы.

– Дим, я сегодня устала. Давай по-быстрому, – прижав ладонь к его пылкой груди, легонько отталкиваю.

– Хочешь, поедем за город? Или поставим палатку здесь, во дворе? – он как чумной, слышит мой голос, но не слышит, что именно я говорю. Его нежные губы уже ласкают шею. Прикосновения лёгкие, щекочущие, тёплые. Для личного удовольствия, а не ради возбуждения.

– Дима, нет! – толкаю сильнее, и он отступает на шаг назад. – Говорю же, устала! Не хочу никуда ехать.

Он дёргает носом, казнит болезненным взглядом и опускается передо мной на колени. Нервно и резко расстёгивает ширинку на моих штанах.

– Что ты делаешь? – шиплю яростно. Держу штаны обеими руками. На улице хоть и вечер, но ещё достаточно светло, и любой житель дома, выглянувший в окно, как и любой случайный прохожий, может стать свидетелем разврата.

На соседней площадке шумят дети.

У третьего подъезда бабки громко обсуждают предстоящий ремонт лифта.

– Ты ведь за этим меня позвала! – нервно, со злостью отдёргивает мои руки и нагло борется, пытаясь стянуть с меня штаны.

– Дима, перестань! – предупреждаю.

Но ему плевать. Он одержим своей обидой, ревностью и желанием сделать больно.

Мне надоело.

Хватаю его голову двумя руками и направляю в лицо колено.

Ударила не сильно и почти ничего ему не повредила, зато привела в чувства. Вырубила дурь.

– Дура! – выпаливает, поднимаясь на ноги.

Пользуясь свободой, быстро застёгиваю штаны, со всей силы надеясь, что никто ничего не увидел и, тем более, не сфотографировал.

– Почему ты так себя ведёшь? – ору на него.

– Потому что я псих, – звучит как признание в сильной больной зависимости. – Не звони мне больше. Я не приеду, – отчуждённо, решительно, болезненно.

Как будто и сам в это верит.

Садится в свою машину и уезжает.

Вывел меня на эмоции. Со психу достаю из сумочки телефон, пишу сообщение Роберту.