Тридевять земель

День 8. Таинственный бокал

— Поразительно! — в который уже раз заметил доктор Ливси. Половина третьего по времени Лондона, восьмое июня.

«В Риме на два часа больше», — заметил Артём. Часы могут показывать время в произвольном количестве часовых поясов. А ещё там есть функции будильника, календаря событий... Только вот почему об этом никто ни словом не обмолвился до сегодняшнего утра? Пока Глория не рассказала и не показала, он и не знал, насколько они удобны. Воистину поразительно!

— Что скажете, доктор? Жить буду?

— Не имею ни малейших возражений, — немедленно отозвался доктор Ливси. — Сколько, говорите, вы спали?

— Часа два. Может, меньше.

— Я бы не сказал, что вы устали, — пробормотал доктор. — Глазам не верю. Столько активности, и никаких признаков утомления. Рассказывайте, чем занимались.

— Это займёт ещё один день.

— А вы вкратце. Можете начать с момента, как вас отвезли в гостиницу.

Но до того момента успело многое случиться. Очень, очень многое.

* * *

В Лондоне, как и в других городах Айура, женщин оказалось большинство. Только здесь они отчего-то были или рыжие, или черноволосые. Занятно. По словам сэра Джеймса, их рота прибыла сюда, чтобы проверить состояние периметра и запустить производство танков, исконно римское дело. Именно в Риме всё и началось. После вторжения, когда выжившие люди всё ещё жили и работали под землёй — поверхность планеты была во власти нечисти — один из учёных, Клавдий Тиберий Корвин, совершил важное открытие. Изучив многочисленные образцы клеточного материала нечисти (а в этом добре недостатка не было), он отыскал способ создания гибридного организма — киборга, способного вызывать управляемый распад клеток нечисти на расстоянии. От первого действующего образца до массового производства танков прошло почти сорок лет, но Корвин ещё увидел, как созданные им страшноватые чудища-машины прокладывают дорогу наверх, к небу, к свету, к свободе. С момента выхода на поверхность и началось новое летосчисление.

Уже через полгода новый Рим перестал быть первым и единственным наземным форпостом людей на захваченном Айуре. Вторым стал Лондон. Но производство танков исторически так и оставалось на территории Рима. Власти других городов не жаждали распространять это, так скажем, не совсем здоровое производство на свою территорию. Но это стало необходимостью, чтобы перейти к заключительной фазе операции по освобождению Айура, каждый город должен стать неприступным для нечисти, даже если она прорвёт подставку в каждом городе, во многих местах, в один и тот же момент времени.

Сидя за столом, сэр Джеймс рассказал всё это совершенно будничным образом. Их встретили более чем радушно, а посмотреть на вновь найденного дросселя сбежалось пол-Лондона (что характерно, почти исключительно женского пола). Ну и, когда с делами на остаток дня было покончено, римлянам устроили приём во дворце. Артёма внутрь проводил не кто-нибудь, а лично лорд-канцлер, Алистер Кроули. «Несомненно, — подумал Артём, — что и это имя я тоже где-то слышал. Что за наваждение?! И почему все до единого говорят по-русски? Уже сколько раз хочу спросить и постоянно забываю».

— Глория Адсон, — поздоровалась с ним девушка, которую усадили между Артёмом и сэром Джеймсом. Так принято: между гостями всегда усаживали кого-нибудь из местных жителей. Глория оказалась высокой, рыжеволосой, очень светлокожей, ещё чуть светлее, и была бы альбиносом. — Никогда ещё не видела живого дросселя! Вам помочь, сэр Ортем?

— Мёртвый дроссель — зрелище скучное, — отозвался Артём. Девушка рассмеялась, запрокинув голову.

— Ой, да ну вас, не надо так шутить! Расскажите про Рим! Ну пожалуйста!

В общем, потекла совершенно непринуждённая беседа. Напротив Артёма сидел новый знакомый, доктор Арчибальд Ливси, он ободряюще улыбался, глядя поверх пенсне. Артём уже успел понять, что пенсне — это в первую очередь средство связи, диагностический инструмент и просто занятная штуковина на носу. Зрение давно уже у всех в полном порядке. Как и зубы, к слову. «Хоть в этом повезло, — подумал Артём, — ненавижу ходить к стоматологу».

— Так вы поёте! — восхитилась Глория. — Спойте нам! Ну пожалуйста!

Разговоры вокруг Артёма немедленно стихли. Глория поднялась на ноги и помахала рукой в направлении музыкантов. И только сейчас Артём осознал, что всё это время играла приятная, классическая, по его меркам даже старинная музыка. Замечательно.

— Флютня для сэра Ортема! — торжественно объявил одетый в камзол, с залихватски заломленным на голове беретом человек. Вокруг все поднялись на ноги (поднялся и Артём) и зааплодировали. На римский манер подняв руки над головой.

«Вот я попал», — подумал Артём, принимая инструмент. На вид это была помесь веера, губной гармошки и мандолины. Ну хоть струны есть! Ого... струны оказались нематериальными — голограмма? Артём лихорадочно припоминал, как этот инструмент вообще держат, и придумывал, что сказать, когда все поймут, что он не...

Флютня отозвалась в его руках приятным, мелодичным аккордом. С ума сойти, Артём о нём только подумал, а инструмент сыграл.

Вокруг стало тихо. Совершенно и абсолютно. Артём отчего-то самую малость рассердился: «Ладно, я вам спою. Дросселям свойственны причуды — будут вам причуды!».

Музыка полилась вокруг него. Оказалось, что инструмент мог играть многоголосие, он одновременно звучал как разные инструменты, главное — представлять всё это очень чётко. Артём и сам не понимал, отчего выбрал именно «Сонет» Гребенщикова. Само выбралось.

Служенье Музы терпит колеса.

А если терпит — право, не случайно...

«Чёрт побери, — спохватился он, стараясь не отвлекаться от музыки. — Надо хоть немного слова исправить, иначе меня точно в здешний Бедлам упекут».

Но я вам не раскрою этой тайны,

А лучше брошу ноту в небеса...

Боковым зрением он заметил, что люди собираются вокруг. Его слушали, широко раскрыв глаза и не пропуская ни одного слова. Поразительный инструмент! Сейчас он воссоздавал игру сразу пяти отдельных инструментов.

Ты возражаешь мне, проклятая гроза?

Ты видишь суть в объятии трамвайном —

Но всё равно не верю я комбайну,

Ведь он не различает голоса.

Глория слушала, затаив дыхание, с выражением восторга на лице.

Таинственный бокал похож на крюк,

Вокруг него рассыпаны алмазы —

Не расставался я с тобой ни разу,

Мой снисходительный, усталый друг.

Упрёки я приму, но лишь тогда,

Когда в пакгаузе затеплится вода...

Когда смолкли последние ноты, когда они растаяли в пространстве меж колонн над сводчатым потолком, Артёму устроили овацию. Он заметил, что аплодирует и сам лорд-канцлер. «Вот я попал», — подумал Артём, стараясь выглядеть умеренно довольным, отвечая кивком на возгласы «Браво!».

— Ещё, сэр Ортем! — Глория схватила его за запястье, едва Артём сделал движение — вернуть флютню тому человеку в берете. — Пожалуйста! Ещё!

И снова зааплодировали. Только он и успел, что выпить из своего бокала. Ничего спиртного, естественно. Его роте обходить этой ночью Лондон дозором.

Потом было ещё, и ещё, и ещё...

Когда Артём перевёл дыхание, то оказалось, что он в гостинице вместе с Глорией. А на столе лежала другая флютня с корпусом, инкрустированным серебром, подарок лично от лорд-канцлера. Поразительно, но название инструмента уже не вызывало желания кататься по полу от смеха.

Да и Глория не думала уходить.

* * *

— Да, все песни очаровательные, — признал доктор Ливси. — Вас что-то смущает?

Артём не сразу, но решился спросить. Как выходит, что вся его рота дружно, слаженно, совершенно всерьёз поёт ровно то же, что и он сам?

— Они не поют, — доктор снял пенсне. — Это вам так кажется.

— Но я собственными ушами...

— Виктор Маккензи, — доктор раскрыл папку. — Дроссель родом из Венеции. Чтобы войти в состояние скольжения, ему нужно начать собирать головоломку. В детстве ему подарили, с тех пор и использует уже почти сорок лет. Когда он собирает её, то ему кажется, что этим заняты все люди, которых он ведёт. Магнус Тит Мантелла, ваш соотечественник. Ему нужна барабанная дробь, чтобы начать скользить. Когда он начинает барабанить, то ему кажется, что все вокруг тоже этим занимаются.

— Понятно, — Артём вытер пот с лица. Совершенно не хочется спать. Ну просто абсолютно не хочется! Хочется назад, к...

«Марине. Мне ей придётся много что рассказать, — подумал Артём тут же. — Хорошо, если был только с Глорией, ведь в памяти ещё остались пусть небольшие, но провалы. А если не только с ней? Это в порядке вещей? Судя по реакции окружающих, то в порядке».

Доктор Ливси улыбнулся и вновь надел пенсне.

— Вы всегда будете нарасхват, — заметил он. — Ваш талант дросселя развивается. Это всегда сопровождается гормональным всплеском. Полагаю, вы и сами это уже почувствовали.

— Не то слово, — сухо отозвался Артём. Захотелось провалиться под землю.

— У вас совершенно чистый геном. — Доктор посмотрел ему в глаза. — Никаких дефектов. Пояснить, почему это так важно для всех нас? Вы же понимаете, что сейчас происходит на планете. Понимаю, ваше воспитание противоречит тому, что происходит. Если вас удручает то, что вы нарасхват, есть и другие способы. Без, так сказать, натурального контакта. Но для вас, поскольку вы дроссель, натуральный контакт очень важен. Примите это как часть вашей жизни.

Артём вздохнул. «Врать не буду, — подумал он, — по крайней мере, это приятно — физический контакт».

— Продолжайте. — Доктор вернулся к бумагам. — На этом ведь всё не закончилось.

— Не закончилось, — согласился Артём. — Есть минут двадцать или тридцать, которые я не могу вспомнить. А потом мы оказались в Гайд-парке. Сам не помню, как.

* * *

В отличие от Рима, власти Лондона разрешали молодёжи шумно веселиться в Гайд-парке как минимум раз в неделю. По сути, это была огромная танцплощадка. Артём не помнил, что именно он там делал, но (по словам Глории, когда сама она валилась с ног) его выступление там уже поздним утром запомнят надолго. Ничего неприличного. Много чего пел, сам много танцевал. Но вот именно эта часть сохранилась в памяти хуже всего. Артём помнил только, что пришёл с Глорией в гостиницу, уложил её спать, сил у неё уже не было ни на что, а сам, простояв полчаса под душем, занялся зарядкой и ведением дневника. Сэр Джеймс ничего не говорил, была лишь просьба от доктора Ливси, чтобы он пришёл на обследование.

Но вначале Артём позвонил Марине. Она очень обрадовалась звонку. Слышно было, что хочет всё расспросить и сдерживается. В Риме можно слушать книги, рассказы телефонов, а вот про настоящие события принято рассказывать самому. Мудрый обычай.

Артём вернулся в спальную комнату. Глория спала со счастливой улыбкой на лице. Теперь надо посетить доктора Ливси и понять, чем полезным заняться остаток дня. По словам сэра Джеймса, следующим утром они возвращаются в Рим. Не одни; будут и пассажиры — обычные, так сказать, люди, включая и доктора Арчибальда Ливси.

— Вот и всё. — Артём выпил уже не понять какой по счёту стакан воды. — Что скажете, доктор?

— Вы — уникальный случай, — заметил доктор, откинувшись на спинку стула. — У дросселей постепенно начинаются необратимые изменения в тканях, особенно в головном мозге. Мы восстанавливаем что можем, но можем мы не всё. При каждом использовании своего таланта дроссель наносит себе непоправимый ущерб. Но в вашем случае я наблюдаю репарационные процессы, о которых ранее никто не писал. Ваш организм чинит себя самостоятельно. Более того, устраняются существовавшие ранее дефекты, вчера сканирование показало множество шрамов, невусов, всего такого на вашем теле. Часть из них пропала всего двенадцать часов спустя. Так что, сэр Ортем, должен вас поздравить: вы стали главным объектом моей исследовательской работы!

— Вашей подопытной мышью? — уточнил Артём.

Доктор расхохотался. Только что по полу не начал катался.

— Никогда не привыкну к дросселям, — пояснил он, когда обрёл способность говорить. — Вы иногда такие торосы откручиваете, что хоть падай.

Теперь настала очередь Артёма рассмеяться. Откручивать торосы — это, конечно, то ещё занятие. А для доктора Ливси его слова прозвучали, буквально, как «вашей мышью для верховой езды». Похоже, что использовать не те слова — профессиональная привычка дросселей? Но почему?

— Доктор! — Артём обернулся уже на пороге. — Как получается, что кругом все надписи на моём родном языке, и слышу только его?

— Автоматический перевод, — ответил доктор, не отрываясь от записей. — Выключайте его иногда, сэр Ортем, не позволяйте мозгу лениться. А сейчас прошу извинить, я должен закончить отчёт для академии.

Так-так-так... Какой ещё автоматический перевод? Доктор дал понять, насколько он занят, и Артём, убедившись, что сэр Джеймс его не разыскивает, вернулся в гостиницу.

Когда он вошёл, Глория заканчивала одеваться.

— Вы чудо, сэр Ортем! — бросилась она навстречу. — Не огорчайтесь! Я понимаю, что вы очень скучаете по своей хозяйке. Представьте, как я буду скучать! Хотите, я покажу вам Лондон?

Ещё бы он не хотел.

* * *

В этот вечер всеобщего веселья в Гайд-парке не было, праздник окончился. Они прогуливались с Глорией, однако уединения тут нигде не найти, полицейские наряды всегда на виду. Полиция в Лондоне начеку и днём, и ночью. Следит за порядком. И не скажешь, что меньше суток назад здесь, в парке, бесилось несколько сотен очень весёлых людей. В хорошем смысле весёлых. Как чисто, ни соринки, ни помятой травы. Поразительно!

— Так спокойно, — заметила Глория. — Не успела вам всё показать. Значит, вы снова приедете. Вот, пока не забыла. — Она сняла с шеи ожерелье. — Настоящий янтарь, — пояснила она. — Очень редкий. Мама говорила, когда-то здесь такого было много. Передайте вашей хозяйке, это мой выкуп.

— Выкуп? — Артём сделал всё, чтобы не улыбнуться. Может, и в самом деле доктор прав, и чудит автоматический перевод? Ну не может такой подарок называться выкупом. — Понимаю. Я обязательно передам. — Осторожно сложил в карман походной куртки. — Вы сами его собрали?

Глория кивнула.

— И запомните, сэр Ортем. Когда вы в Лондоне — вы мой. И ничей больше. Знаете, почему я не плачу сейчас? Потому что знаю, что мы ещё увидимся. Всё, давайте вернёмся. Ночи сейчас короткие.