Любовь Влада. Даже если он Монстр.

С самого рождения мы со Стефанией были связаны невидимой нитью — двумя сиротами, брошенными в холодный мир. Мне было пять, ей всего два, когда наших родителей не стало. Я до сих пор вижу ту ночь в обрывках: тёмная дорога, крики, визг шин, а потом — тишина. Глупая авария, говорили взрослые. Чья-то ошибка, нелепая случайность. Но для нас это было концом всего. Мама была румынкой, с длинными тёмными волосами и голосом, мягким, как шёлк, с лёгким акцентом, который я обожала. Она рассказывала мне перед сном, как папа, высокий русский парень с широкой улыбкой, одним взглядом пронзил её сердце. „Я бы пошла за ним на край света, Мелания“, — шептала она, а её глаза сияли. Их любовь была похожа на сказку из старых книг — такую, что захватывает дух. Но сказки заканчиваются, и наша разбилась о реальность той проклятой ночью. Стефания родителей не помнит. Её первые шаги были в серых стенах детского дома в Санкт-Петербурге, среди скрипучих кроватей и чужих голосов. У нас осталось всего несколько фотографий — выцветших, потёртых, с маминой улыбкой и папиными руками, обнимающими нас. Я хранила их под подушкой, как сокровище, пока одна не пропала. Может, кто-то из детей забрал, а может, я сама потеряла её в бесконечных кошмарах. Для меня мама с папой были живыми в памяти — в её рассказах, в его смехе, который я всё ещё слышу, если закрыть глаза. А для Стеф это просто имена, пустые слова без лиц. Иногда я завидую ей за это. Забыть легче, чем помнить. В детдоме дни тянулись медленно, как капли дождя по стеклу. Я рисовала — углём, карандашами, чем угодно. Часто это были мрачные фигуры: люди в длинных плащах, с глазами, которые смотрели прямо в душу. Однажды я нарисовала мужчину с острыми чертами лица и тёмным взглядом. Его плащ развевался, будто под ветром, которого не было. Мне было семь, и я гордилась той работой, пока не показала её воспитательнице. Она нахмурилась, пробормотала что-то про „старые легенды“ и велела больше такого не рисовать. Я не послушалась. Это было моё — моя тайна, мой способ выжить. Когда мне исполнилось восемь, а Стефании пять, в нашей жизни появились Николина и Константин. Они были странной парой — румыны, приехавшие в Россию по какому-то рабочему контракту. Николина рассказывала, что они занимались благотворительностью, помогали сиротам. Однажды она привезла в детский дом коробки с одеждой и игрушками, и её взгляд упал на нас. „Вы были как свет в темноте“, — говорила она позже, теребя старый медальон на шее. Он был серебряным, с вырезанным узором, похожим на крест, но не совсем. Константин, её муж, всегда молчал, когда она рассказывала эту историю, но его глаза — тёмные, глубокие — следили за нами с какой-то непонятной тревогой. Усыновление прошло быстро, слишком быстро для такой путаницы с документами. Я до сих пор не понимаю, как им это удалось. Мы переехали в Бухарест, в дом с высокими окнами и деревянными полами, пахнущими воском. Николина окружила нас теплом, как родная мать, хотя я так и не смогла назвать её „мамой“. Константина я зову по имени тоже. Не знаю, почему. Может, потому что в сердце у меня уже есть мама и папа — те, что остались на фотографиях и в обрывках снов. Стеф проще — она зовёт их „мама“ и „папа“, обнимает их, смеётся. Ей было легче забыть пустоту. А я ношу её с собой, как тень. Меня зовут Мелания. В этом году мне исполнилось восемнадцать, и я стою на пороге новой жизни. Я поступаю в колледж искусств в Брашове — маленький городок в сердце Карпат, окружённый горами, что кажутся живыми в сумерках. С детства я любила историю и картины. В детдоме я рисовала, чтобы заглушить одиночество, а теперь хочу стать реставратором — вернуть к жизни старые холсты, вдохнуть в них краски. Друзья говорят, мои работы не хуже шедевров, но я знаю: мне ещё расти и расти. Брашов манит меня — его узкие улочки, красные крыши, тени старых церквей. Но в груди шевелится что-то странное, будто я еду не просто учиться, а навстречу чему-то большему. — Мел, ну почему я не могу поехать с тобой? — Стефания сидела на диване, сжимая подушку. Ей пятнадцать, школа ещё не закончена, но она смотрит на меня своими огромными глазами, полными мольбы. Мы всегда были близки, как сёстры из сказок, готовые защищать друг друга от всего мира. — А как же учёба? — спросила я, скрестив руки. Мы обе знали, что дело не в этом. — В Брашове тоже есть школы! И ты могла бы подтянуть меня по языкам, — она выпрямилась, готовая спорить до последнего. С языками у неё и правда беда — лень, а не сложность, но я видела другую причину в её упрямстве. — Ага, и Ян будет рядом, да? — я прищурилась, и её щёки вспыхнули. — Мел, прекрати! Я сама разберусь, — она вскинула подбородок, но голос дрогнул. Её любовь к Яну — это целая сага. Янис, или просто Ян, старше меня на два года. Мы подружились, едва переехав в Румынию. Высокий, с тёмными глазами и лёгкой улыбкой, он всегда был рядом — мой защитник, почти брат. Работает в какой-то „секретной службе“, о которой не говорит ни слова. Однажды я видела у него карту Карпат с красными метками и старый медальон с вырезанным крестом. Он отшутился, но я заметила, как напряглись его плечи. Для меня он друг, а для Стеф — что-то большее. Она влюблена в него с тринадцати, и, кажется, он это знает. Иногда я ловлю его взгляд на ней — тёплый, но сдержанный. — Мелания, ты собралась? — в комнату вошла Николина, вытирая слёзы. Её голос дрожал, а пальцы теребили тот самый медальон. — Время так быстро летит... Мои девочки уже взрослые. Береги себя в Брашове, хорошо? Там тихо, но... не всё так просто, как кажется. — Николина, не переживай, я почти готова, — улыбнулась я. Её зову по имени — не могу иначе, хотя она никогда не обижалась. Константина тоже зову по имени. Только в мыслях иногда шепчу „мама“ и „папа“ — но не им. — Мел, ты дома? — крик Яна раздался снизу, звонкий и знакомый. — Сейчас спущусь! — отозвалась я, но Стеф уже крикнула: — Ян, заходи! — Стеф, прости, но мы с Яном едем в Брашов, — сказала я твёрдо. — Квартиру снять, вещи перевезти. Она надулась, но тут же просияла: — Я могу помочь! Обещаю не мешать. Я закатила глаза. Ян, конечно, её поддержал: — Мел, пусть едет. Ей не будет скучно. — Серьёзно? — я уставилась на него. Он знал, что творится в голове у Стеф, но всё равно подыгрывал. — Быстро переоденусь! — Стеф убежала наверх, а я повернулась к Яну: — Ты понимаешь, что она чувствует. Это не просто дружба для неё. Он вздохнул, потирая шею: — Мел, давай на улице поговорим? Мы вышли к машине. Ветер гнал облака над крышами Бухареста, и я вдруг почувствовала холод — не от погоды, а от чего-то другого, глубоко внутри. — Ян, ей пятнадцать, тебе двадцать. Родители не одобрят, и я... я не хочу, чтобы она страдала, — начала я, глядя ему в глаза. — Мел, я не собираюсь её обижать. Просто буду рядом. Как друг, — его голос был тихим, но в глазах мелькнуло что-то странное, будто он скрывал больше, чем говорил. — Она не считает тебя другом, — отрезала я. — И твоя работа... ты вечно пропадаешь. А если что-то пойдёт не так? — Ты думаешь, я её брошу? — он нахмурился, сжимая кулаки. — Или что я какой-то... развратник? — Нет, прости, — я смягчилась. — Ты лучший, кого я знаю. Но не сейчас. Ей рано. — Эх, почему всё так сложно? — он запрокинул голову, глядя в небо, будто ждал ответа от звёзд. — О чём это ты его предупредила? — Стефания стояла позади, уже переодетая, с подозрительным взглядом. — Ни о чём, — я махнула рукой. — Поехали? — Да, едем, — кивнул Ян, но я заметила, как он сжал руль, когда садился в машину. Мы забрались внутрь. Стеф болтала без умолку, Ян молчал, а я смотрела в окно, на тёмные силуэты гор вдалеке. Что-то ждало меня в Брашове. Я чувствовала это кожей, как дыхание ветра, что шептал о прошлом.