Азбука семейной жизни

Глава 11. Исход

Потапенко и Николаич вошли в дверь дачи без стука. К чему было звонить, или стучать, когда все было нараспашку?

— Похоже, мы опять попали на горяченькое.

— На холодненькое, ты хочешь сказать.

— На труп.

— Три, — знакомый голос уточнил их догадки.

Их встретила Рита. Она не улыбалась, не плакала. Глаза были широко раскрыты.

— Что три?

— Три трупа.

— Ты нашла?

Вопрос прозвучал обыденно, как будто речь шла о грибах в летнем лесу. Он даже хотел прибавить — «снова» — но поперхнулся и закашлял.

Потапенко разговаривал с ней как со старой знакомой. Почему-то эта девочка вызывала симпатию, хотя явно была из заблудившихся.

Именно этим словом хотелось ее назвать. Почему заблудившейся — Потапенко не знал, но она явно была тут не к месту.

— Нет, слава богу, в этот раз Настя наткнулась.

— Как это наткнулась? Вы что тут на даче грибы собираете?

Грибная тематика все-таки всплыла, но уже у Николаича.

— На трупы натыкаются, как на пеньки.

Рита стояла на крыльце и нервно перебирала шарф.

— А милицию вызвали?

— Да, но нет еще никого.

— Так, значит, мы вовремя. Пойдем.

В доме было тихо. Не слышано было ни истерик, ни криков, ни плача.

На диване сидела Настя, она подобрала под себя ноги и смотрела в темноту, в окно.

Геращенко держал ее за руку и гладил по плечу. Ни один из них не плакал.

— Еще кто-то остался в доме?

— Нет, все уехали по домам.

— Но так нельзя.

— А как можно?

Геращенко посмотрел на Потапенко как на инопланетянина, который не знает, как дышать и как кушать эту землянскую еду, и как занимаются тут сексом.

— Ладно, покажите.

— Наверху, в первой комнате, направо.

Геращенко даже не отпустил руки Насти, просто поднял глаза вверх и посмотрел на лестницу.

— Ясно.

— Кто там?

— Трое, двое участников проекта «зазеркалье» и главный продюсер канала.

— А что тут Пэрнст делал?

— Как что? Взимал плату.

— Он что, так со всех взимал? По очереди?

— Нет, только с избранных, кто недоплатил.

— Как это?

— Ну, кто-то платил Вирт, а кто-то натурой.

— Что значит Вирт?

— Денежными знаками и связями.

— А натурой — это телом?

— Овцами, — хохотнул Геращенко, но все-таки уточнил, — да сексом.

— Ладно. Пошли, посмотрим.

— Они зарезаны, — вдруг ожила Настя.

— Ты видела?

— Я их нашла.

— Ладно, так вы ничего и никого постороннего не видели?

— Нет, и мы все тут были, все вместе, потом все разъехались.

— Либо вы предоставляете друг другу алиби…

— Думайте, как хотите, но мы не будем больше сидеть и подставлять какому-то сумасшедшему убийце свои жизни.

Геращенко встал и притянул к себе Настю, девушка заплакала.

Потапенко рывком поднялся по лестнице.

Три трупа лежали в комнате, их никто не трогал. Сергей был прямо на пороге. Видно было, что его зарезали уже из-за двери, возможно, он мешал уйти.

— Если Настя не врет, то ребята были все вместе, и сделал это совсем посторонний.

— У Пэрнста есть жена.

— Наверняка.

— Может, она проследила за ним и пришла.

— Ну да… Прям она не знала о его похождениях.

— Ну, может, терпение лопнуло.

— Ну да… Два десятка шлюх не лопалось, а тут вдруг лопнуло.

— Может, она не знала.

— И не догадывалась.

— Ладно, тут все ясно, поехали в «зазеркалье».

— Зачем?

— Я думаю, что все ответы там…

— Не думаю.

— Чем они зарезаны?

— Смотри. Это обычный ножик, не кинжал, не скальпель, а просто обычный ножик.

— Нет, ну и что? Посмотри, там было отравление, психотропные препарат, вызывающий приступы…

— Ну ладно я помню, Офелия — приняла тоже что-то такое, что вызвало инфаркт.

— Да, а тут какое–то примитивное…

— Какая-то примитивная поножовщина.

— Еще Разину… Ее тоже зарезали…

Настя и Егор стояли внизу полностью одетые и явно собиравшиеся покинуть этот дом.

— А вы куда?

— А вы предлагаете нам ждать, когда придет еще кто-то и дорежет остатки?

— Да нет, идите, погодите, поедемте вместе с нами.

— А что тут?

— Оставим открытым дом, скоро приедут.

— Да какая разница… Поехали — плевать… Проекта больше нет, потому что половина участников погибли.

— Ритку тоже заберите.

— А то она тут одна среди покойников чокнется.

Они вышли на улицу. Темень скрывала очертания ворот и машины.

Вскрик послышался из глубины двора.

— Что такое? Кто тут?

В темноте, не включая фар, во двор въезжала машина.

— Ну вот, наверно кто-то из хозяев.

Громкий скрежет металла и звук тормозов ясно сообщал, что въехавший очень спешил. Наехать на милицейский фургон было довольно проблематично даже в такой темноте и в таком дворе.

Из машины вынырнула Лора Краснельщикова.

— Где он?

— Я думаю, вам не стоит туда ходить.

Потапенко почему-то сразу догадался, о ком идет речь, и кто эта женщина.

— У тебя есть шанс спросить, почему она это сделала, — у Николаича явно было другое настроение.

— А мне не интересно.

— Мне лучше знать, что мне делать. Я хочу увидеть, он там что…

— Он голый, мадам…

— Голый он с этой… С этой…

Ее голос прервался, она всхлипнула, а может, просто скрипнула зубами. Звук был похож и на то, и на другое.

— Какая разница, мадам, с этой, или с другой.

— Вы посмотрите, что я нашла там.

Лора вдруг, внезапно, одним рывком раскрыла огромный баул, который был у нее в руках. Из сумки полетела пачка бумаг. Они веером разлетелись и расселись прямо на снегу, показав всем, что были не просто документацией проворовавшихся продюсеров. На одной стороне там было… Там были изображения…

— Да это фотки.

Настя присела и подобрала несколько фотографий.

— Это я, а это… Это же Танька…

Потапенко и Егор заглянули Насте через плечо.

— Порно, — отчетливо, громко, жестко и жестоко произнесла Рита.

— Почему порно?

Потапенко взял фотографии.

— Это Марк и Офелия — смотрите, все позы, и в джакузи, и в кровати.

— А это Юля и Пэрнст.

Настя прикусила губу, посмотрев на Краснельщикову.

— Да, да, — заорала Лора на весь двор, — это они! Вы не понимаете, вы ничего не понимаете.

— А что надо понимать?

— Вы не понимаете, что…

— Что он делал это прямо на проекте?

— Да, он делал это прямо на проекте, а продюсером всего этого была я! Я лично!

— Ну и что? Вполне логично.

— Нет, вы не понимаете…

— Вы знаете, либо говорите что, либо мы это уже слышали, что тут не понимать? Обычная ситуация, я бы даже сказал, житейская.

— Они… они… — Лора всхлипывала. Ее душила истерика.

— Что они?

— Они торговали…

— Чем? Местами в «зазеркалье»?

— Да нет, это я знаю. Они торговали…

— Чем?

— Они вот этим торговали.

— Как это?

— Они шоу устраивали.

— Какое шоу?

— Вы что не понимаете?

— Что именно надо понимать? Вам надо успокоиться, у вас истерика.

— Они вот этим торговали, — снова повторила она, указывая на пачки фотографий.

— Фотографиями?

— Да какими фотографиями?

— Он, он… Он торговал вот этим.

— Так чем?

— Он торговал шоу… Понимаете? Это же реалити шоу… Понимаете?

— Ну да… В каком смысле?

— Они там живут, вы понимаете, эти дети там живут!

— И что?

— Они моются, ходят в туалеты, ходят в душ, меняют трусы, раздеваются, подмываются, понимаете?

— Ну да, это понятно.

— Так вот. Они собирались все вместе и сидели смотрели, как девочки все это делают.

— Что именно?

— Да все… Как подмываются… Как ходят голые…

— Ну что в этом такого особенного? Это понятно, каждый, кто шел на этот проект, готов к этому.

— Настя…

— Что?

— Настя ты знала?

— Отец меня защищал… Нет… Ведь меня тут нет?

— Вот, — Геращенко протянул ей фотку.

— Но отец обещал…

— Ну мне все равно…

— Да вам все равно, а вот посмотрите, Тане, похоже, было совсем не все равно, — Краснельщикова протянула новые фотографии.

Девушка позировала, она стояла и так и этак, она улыбалась прямо в объектив. Она поворачивалась то передом, то задом, показывая то одну грудь, то другую…

— Как такое может быть?

— Ну, они же видят операторов. Пусть стекла и темные, но камеру видно, видно, что там стоит человек.

— Так она с мужиком оператором что ль кокетничала?

— Это называется кокетством?

— Так ладно, а кто участвовал во всех этих шоу?

— В смысле — кто приходил подрочить на свежую плоть?

— Да — кто эти дрочуны?

Настин голос прозвучал низко и резко.

— Настя, — Геращенко испугался. — А к чему вы приехали, зачем вы все это рассказываете? Нам все равно теперь.

— Вам все равно, а мне нет.

— А вы не знали?

— Нет, я не знала. Я догадывалась, но не знала… И вот…

— Он зарезан.

— Знаю.

— У вас есть предположения?

— Я бы сама его сейчас зарезала.

— Даже так…

— Да никак…

— Так кто… Кто приходил подсматривать?

— Да… Музыка у нас рулит. И порно, и шлюхи, и мальчики, и девочки, и продюсеры и бывшие… Что за салат в этом…

— Приходили все, кто мог получить доступ… Друзья, кому было… кто был дружен.

Настя обхватила Егора руками прижалась к нему что есть силы, и Геращенко почувствовал, что она вся дрожит.

— Лора, вы будете ждать милицию?

— Да, я хочу посмотреть.

— Это как хотите, только ничего не трогайте, мы увезем ребят отсюда.

— А где остальные?

— Остальные ушли.

— Как ушли?

— Вызвали такси и ушли.

— Ладно, — тихо произнесла Краснельщикова. — Поезжайте.

Машина выехала со двора, и медленно вырулила на шоссе.

— Зря вы ее там оставили.

— Может, и зря, но надо разбираться.

— Я думаю, что убивает кто-то один…

— Да, но разное все… каждый раз все разное…

Настя сидела в углу, прижавшись к Егору, Рита молча смотрела на ночное шоссе.

Как-то все закончилось, так и не успев начаться. Это было и не грустно, и не весело.

Рите, в конечном счете, все это было безразлично. Радовало одно — не было ее вины ни в чем — ни в начале, ни в конце всего действа. Не по ее вине оно началось, ни по ее вине оно закончилось. Мать не могла и не сможет предъявить ей счет.

А это все-таки была неудача. Столько усилий, и все впустую.

— Но ведь вы остались живы, — Николаич обернулся к ребятам. — Это уже хорошо.

Рита вздрогнула. Он прочел ее мысли, вернее, сделал к ним продолжение. Раз жизнь все еще продолжается, значит это… Успех… Успех…

— Куда вас отвезти?

— Я из Питера, — Геращенко обнял Настю.

Ни за что на свеете он не согласился бы с ней расстаться сейчас.

— Мы с Настей вместе, но куда нас? Может, в гостиницу?

— В гостиницу… Какую? К вам явится этот маньяк — который убивает «зазеркалье», одного за другим, и утром вас будет еще больше.

— Кого нас?

— Трупов.

— Ээ…

— Ну, в смысле…

— Потапенко, ты в своем уме? Они еще живы.

— Ну ты оптимист. Особенно с этим «еще».

— Скорее пессимист.

— Так ладно, а куда остальные разъехались?

— Они нам, если честно, не сказали, мы просто видели, как со двора такси отъезжало. Вызвали машину и уехали.

— А вот это кольцо — оно чье?

Потапенко достал из кармана пакетик с найденным в «зазеркальной» помойке кольцом.

— Нет, с таким маленьким камнем… Не видела.

— Я знаю, Димка и Влад поехали в цирк, они там решили заночевать, в гримерке, или в театр к Димке, но, по-моему, Влад сказал — поехали в цирк…

— Только цирка нам не хватало. Тут и так сплошной — клоуны приехали…

— Да что тут такого необычного? Что тебя так впечатляет, Потапенко?

— Да все… все, начиная с того, что все обман, и заканчивая торговлей телом.

— Ну, во-первых, там только показывали…

— А что обман?

— То, что они не поют. Никто из них и в глаза музыки не видел.

Звуки необычного голоса заставили вздрогнуть разочарованного Потапенко.

Настя запела. Она пела что-то на украинском, что-то о дивчине, которую бросил парень.

Потапенко обернулся. Слезы текли по щекам девушки.

Все притихли. Песня давно закончилась, а эхо все еще стояло у каждого в горле.

— Я не знала, я сама не знала, что тут такое… Но раз уж попала, должна была пройти, и я думала меня отец прикроет…

— Так, ладно, я понял– поедем ко мне.

— Что, Потапенко, пробрало тебя?

— Тут кого угодно проберет, если бы я знал.

— Настя гений, она одна так поет сейчас во всем мире!

Настя заплакала. Она плакала навзрыд, и никто не пытался ее утешить.

Смерть рядом с таким чудом как Настя казалась чудовищным, невероятным недоразумением, как будто ошибся фильмом, или планетой.

— Так что, к тебе ребят везти?

Николаич вернул Потапенко к реалу.

— Да, ко мне… Трое войдут…

— А мы поедем к «зазеркалью»?

— Я думаю, надо съездить, вдруг там еще чего нароем?

Дверь за сыщиками захлопнулась. Потапенко бросил ребятам ключи.

— Никому не открывайте. У меня еще одни есть.

Темная квартира не возбуждала для того, чтобы поставить чайник, или поговорить. Никто из троих даже не подумал включить телевизор.

Рита села на диван и уставилась в окно. Небольшой ночник светил ей прямо в глаза.

Егор не выпускал Настю, ее рука так и была у него в ладони, он даже не подумал, что ей надо пойти в туалет, или помыть руки.

Скорее всего, он был действительно напуган, но напуган не тем, что кругом участники проекта мрут как мухи, а тем, что умрет, или потеряется Настя, а он останется один и… и не сможет жить…

Он был влюблен. Влюблен в Настю. Влюбился сразу, как услышал, как она поет. И не только колдовство ее голоса, но и все, что было связано с ней, приобрело волшебную силу, заставляющую его, Егора Геращенко, думать и думать о Насте. Он уже не мог представить себя и свое существование без нее. И ему было собственно все равно с кем она целуется, лишь бы знать, что она жива — здорова, поет, и дышит, главное, чтобы у нее все было хорошо.

Это было странное чувство. Друзья его не поняли бы. Он даже не мог ее ревновать. А к кому?

Нет. Не так. Не потому что не к кому. Она целовалась и даже спала тут, на проекте, и с Димкой, и с Марком. Но все это было не важно. Как-то не имело для него значения. Почему-то то, что испытывал он к этой девушке, было выше ревности… не то чтобы выше, нет. Ревность вообще к тому, что было в душе Егора, не имела отношения. Просто Настя должна была жить, должна была быть! Дышать, и вообще, просто быть! А с кем она будет целоваться, с кем она будет спать и что и как — это уже было второстепенное и даже третьестепенное дело.

Конечно, он хотел ее. Хотелось быть с ней рядом… чтобы оберегать ее… Она такая… такая резкая. Вечно все говорила в лицо прямо, правду… Разве так можно… Можно ли, нельзя ли… это была Настя… и этим все сказано… это было свойство ее души, ее характера, это было частью ее и, кто знает, если бы она так не высказывала бы то, что думает, то имела бы она тот талант, граничащий с чародейством, с волшебством, с чудом, который она имела… излучала…

Тело, которое способно было так петь — это тело было священно. Да пусть, пусть Настя делает, что хочет, пусть смеётся, плачет, целуется, конечно, хотелось быть с ней, но это было не важно…

Настя — бог, черт, чудо — все это Настя…

Настя открыла дверь второй комнаты. Это была детская. Мягкие игрушки валялись на полу и диване. Столик, небольшой и пестрый, был завален конструкторами.

— Обними меня.

Настя прижалась к Егору. Куртки шуршали и мешали прильнуть друг к другу. Егор потянул за молнию и стал медленно расстегивать Настину куртку.

— Я сама.

Она деловито разделась и пошла на кухню. Егор, как собачка, пошел вслед.

Тут было уютно, с салфетками на столе, и красивыми баночками для круп на открытых полках.

— Есть не хочу.

Слезы уже высохли на глазах девушки, она улыбнулась, потом снова наморщила лоб.

Они стояли рядом… Егор, высокий статный парень, косая сажень в плечах. Настя, под стать ему, почти одного с ним роста, она смотрела на него, он затаил дыхание. Огромные ладони парня обнимали девушку за талию, тонкую талию хрупкой красавицы — дивчины — волшебного чуда, волей невероятного случая оказавшейся рядом.

Коридор поплыл, все закачалось, все потерялось, смазалось, весь мир превратился в один фон — фон — для Насти.

— Мыться и спать пошли…

Они стояли в коридоре, Настя открыла дверь, это был туалет,

— Нет, сюда.

Вода потекла, Настя первая разделась и залезла под душ.

Егор стоял рядом. Он не знал надо ли залезать в ванну, или…

Он намылил руки и гладил Настино тело. В голове пульсировала мысль, да… как ни странно, это было не желание, не возбуждение… нет…

Он прикасался, трогал это тело, тело которое принадлежало богу. Никак иначе он не мог относиться к Насте, искусному созданию, в тело которого был вложена волшебная способность передавать волны, волшебные волны вселенной…

Настя сама потянула его к себе в ванну. Она намылила его и облила водой, прижалась к его животу и поцеловала. Серьезно посмотрела ему в глаза.

Егор молчал. Ему было все равно, что она будет с ним делать. Прикасаться к богу — на это он даже не рассчитывал, только мечтал…

Она потянула его в комнату и тут вытянулась на детском диванчике, оставив ему место рядом с собой.

— Ложись. Поцелуй меня.

Егор лег рядом и повернулся к Насте, обнял, легко касаясь её кожи. Она сама обняла его за шею, потом за плечи. Поцелуй получился долгим и сладким. Егор оторвался от губ, волшебных губ бога-Насти и посмотрел на нее — понравилось ли ей. Она не шевелилась, она ждала. Он снова стал касаться ее, гладил, дотрагивался до маленьких темных сосков крошечной, почти мальчишеской груди, которая совсем исчезла, когда Настя лежала вот так, вытянувшись на спине. Он целовал ее, и гладил, гладил и целовал, касался везде, где она позволяла, боясь сделать больно этому божественному созданию, кожа, каждая клеточка которого была бесценна, несла в себе кусочек бога, его музыку, его звуки, его чувства…

Настя сама прижала его к себе и раздвинула ноги. Он вошел, медленно, как можно медленнее, как можно нежнее, боясь, что она передумает в последний момент, а Настя могла, она такая, она могла встать и уйти, и ничего не сказать, или посмеяться над ним и над его… да пусть, пусть смеется… Настя…

Она заснула сразу, как мужик, заснула у него на плече, сладко, как ребенок, и легкий румянец появился на её белых, не тронутых солярием, щеках.

Настя… бог… колдунья… Он будет ее охранять… он не даст ее обидеть… Егор тоже закрыл глаза и заснул… крепким сном человека, держащего богиню в объятиях…