Ольгино море

Глава 19: Билет в Париж, или Русская Кукла

Москва в октябре была как старая актриса, слишком ярко накрашенная, чтобы скрыть усталость. Желтые липы на Тверской еще держались, но уже пахло прелой листвой и первыми кострами. Ольга шла по Малой Бронной, кутаясь в добротное, но безнадежно вышедшее из моды шерстяное пальто. Ей исполнилось сорок. Юбилей, который она отметила в тишине съемной однушки, с бокалом недорогого бордо и томиком Ахматовой. «В сорок лет — как смерть проста…» — строки вертелись в голове, горькой шуткой. Смерти не случилось. Была жизнь — ровная, предсказуемая, успешная даже. Инженер с именем, востребованный специалист в НИИ. Квартира в Москве, купленная на гонорары от рискованных проектов, сдавалась надежным арендаторам. Денег хватало. Не было только смысла. Пустота после потери ребенка, словно черная дыра, поглотила даже эхо прошлых бурь. Андрей, Саша, Сергей — все казалось сном. Она была как та самая матрешка: снаружи — лакированная поверхность, внутри — пустота, и еще пустота глубже, и еще…

Знакомство с Жераром было случайным. Общие друзья — пара дипломатов, у которых Ольга когда-то консультировалась по проекту реконструкции особняка. Ужин в «Пушкинском». Она пришла из вежливости, в строгом черном платье, единственном напоминании о былой легкости, сработанном еще в эпоху Андрея из дешевого бархата. Сидела молча, слушая французскую речь, лениво перебрасываясь парой фраз. Ее заметили. Не мог не заметить.

Жерар Леруа, кардиолог из Бордо, лет пятидесяти. Не красавец, но притягательный. Высокий, подтянутый, с седеющими висками и умными, очень спокойными глазами цвета морской волны. Взгляд у него был редкий — не оценивающий, не сканирующий, а видящий. Он слушал внимательно, улыбался легко, шутил без пошлости. Но чаще смотрел на Ольгу. Не нарядно одетую соседку, а на женщину с седыми прядями в светлых волосах, с глубокими, усталыми глазами, в которых, как ему показалось, плавали целые океаны невысказанных историй.

— Мадам Ольга, — обратился он к ней на ломаном, но старательном русском после основного тоста. Голос был низким, бархатистым. — Ваши друзья говорят, вы инженер? Удивительно. Вы выглядите… как художница. Из тех, что пишут не красками, а тишиной.

Ольга слегка опешила. Комплименты она слышала разные, чаще пошлые или неуклюжие. Этот был иным. Не про тело, про суть. Горькая ирония поднялась изнутри: Художница? Скорее реставратор разбитых жизней, включая свою.

— Инженер, — поправила она сухо, но без резкости. — Мосты, здания. То, что видно. Тишину не проектируют.

— А жаль, — мягко улыбнулся Жерар. Его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на глазах. — Иногда именно невидимое держит мир. Как сердце.

Он заговорил о Бордо, о вине, о бескрайних атлантических пляжах Бретани, куда ездил мальчишкой. Ольга слушала, машинально вращая бокал. Море. Чужое. Холодное. Казалось, оно преследовало ее всю жизнь — Крым, Сухуми, Балтика. Теперь — Атлантика. Символ чего? Бега? Или вечности?

Жерар ухаживал галантно, без напора, но настойчиво. Как опытный врач, чувствующий ритм больного сердца. Цветы — не алые розы, а изысканные, осенние хризантемы. Приглашения не в шумные клубы, а в консерваторию на Рахманинова, в тихий армянский ресторанчик с террасой над Москвой-рекой. Он расспрашивал о ее работе, искренне восхищался ее знаниями, удивлялся, как она, с ее «русской душой» (его любимое выражение), разбирается в сухих цифрах расчетов. Он видел не только усталость, но и острый ум, скрытый за ней. Это льстило. И пугало.

Она не испытывала к нему страсти. Ни безумной, как к Андрею, ни тихой привязанности, как к Сергею. Было уважение. Любопытство. И глубокая, изнуряющая благодарность за его внимание, за то, что он видел ее, а не пустоту вокруг. Он был антитезой всему ее прошлому. Надежен, как швейцарские часы. Спокоен, как вода в стакане. Предсказуем. После штормов ее души это казалось раем. Или кладбищем? Она не решалась определить.

Однажды, провожая ее до дома после прогулки по засыпающему Арбату, он остановился под фонарем. Дождь моросил, окрашивая тротуар в черный блеск.

— Ольга, — сказал он серьезно. — Москва прекрасна. Но она… как старая рана для вас? Я чувствую это.

Она молчала, глядя на отражения огней в лужах. Старая рана? Целый музей шрамов.

— Я возвращаюсь во Францию через неделю, — продолжил Жерар. Его голос звучал мягко, но твердо. — У меня большой дом в Бретани, недалеко от моря. Тихий. Пустой. Я знаю, вы сильная. У вас здесь жизнь, работа. Но… — Он взял ее руку. Его ладонь была теплой, сухой. — Но если вам хочется тишины. Если хочется начать с чистого листа… где-то, где нет этих теней… Подумайте. Это приглашение. Не более. Но очень искреннее.

Он не сказал «я люблю тебя». Не пообещал счастья. Предложил тишину. Чистый лист. Шанс.

Ольга смотрела на его лицо, освещенное желтым светом фонаря. На умные, добрые глаза. На седину у висков. Он не был спасителем на белом коне. Он был гаванью. Возможно, последней в ее плавании.

В ту ночь она не спала. Сидела на кухне в своей однушке, курила редкую теперь сигарету, смотрела на огни ночной Москвы за окном. Город, который был свидетелем всех ее взлетов и падений. Любви, боли, потерь, маленьких побед. Здесь был Саша, Андрей, Сергей. Здесь умерла ее мечта о материнстве. Здесь она выковала себя из боли. Что держало ее здесь? Квартира? Работа? Привычка? Страх?

Страх был. Жгучий, леденящий. Страх неизвестности. Страх стать вечной l'étrangère — чужой — на чужой земле. Страх нового разочарования, новой пустоты.

Но был и другой голос. Тот самый, что шептал на балтийском ветру: «Не сломали». Голос силы. Любопытства. Усталой, но неистребимой надежды. Этот шанс — чистый лист, новая страна, море (пусть и холодное), человек, предлагающий не страсть, а покой и уважение — был подарком судьбы. Последним? Возможно. Бежать? Нет. Она не бежала. Она выбирала. Выбирала жизнь. Не ту, что осталась позади, а ту, что могла быть. Активно. Смело. Как когда-то выбрала рожать вопреки всему. Как выбрала уйти от Андрея. Как выбрала выжить после потери.

На рассвете, когда первые трамваи зазвенели на улице, она набрала номер Жерара.

— Bonjour, Gérard, — сказала она, и голос ее, к удивлению, не дрогнул. — Я подумала. Мне нужен этот билет. В один конец.

Тишина в трубке. Потом глубокий вдох.

— Bienvenue, Olga, — прозвучало тепло и серьезно. — Добро пожаловать домой. К морю.

Сборы были делом недели. Она не брала с собой прошлое. Старые фотографии, письма, даже ту желтую распашонку — все осталось в Москве, запертое в ящике старого серванта в сдаваемой квартире. Взяла только самое необходимое: одежду, книги, ноутбук, несколько любимых сережек. И папку с дипломами и сертификатами — свой арсенал. Она ехала не нищей беженкой, а профессионалом. Пусть и в неизвестность.

В Шереметьево было шумно и бездушно. Жерар, элегантный в легком пальто, помогал ей регистрировать багаж. Его спокойствие было заразительным.

— Волнуетесь? — спросил он, глядя ей в глаза.

Ольга посмотрела в огромное окно на серое небо, на взлетающий лайнер. Напряженная надежда сжимала горло. Любопытство к чужому миру щекотало нервы. Желание забыться, раствориться в новой реальности, было почти физическим. И страх. Глубокий, как океан под крылом самолета. Страх, что это последний шанс, и она может не удержать его. Как песок на ветру. Как имя на мокром берегу.

— Oui, — ответила она честно. Да. Боялась. Но не отступила бы.

Она взяла билет на рейс Москва - Париж. Тонкий кусочек картона, легкий, как перо. Но в нем был вес решения. Вес надежды. Вес ее сорока лет, уместившихся в одну дорожную сумку.

— Это не бегство, Жерар, — сказала она вдруг, глядя прямо на него, когда объявили посадку. — Это… строительство. Нового моста.

Он улыбнулся, и в его морских глазах мелькнуло понимание и уважение.

— Je sais, ma chère, — тихо сказал он, беря ее руку. Я знаю, моя дорогая. — И я буду вашим первым камнем в фундаменте. Добро пожаловать в новую жизнь, Ольга.

Она прошла к выходу на посадку, не оглядываясь на зал ожидания, на Москву за стеклом. Перед ней был узкий трап, ведущий в железное брюхо птицы. За ним — небо. Франция. Море. Неизвестность. Последний шанс.

Ольга вдохнула полной грудью и сделала шаг вперед. Навстречу своему чистому листу.