Трое из Энска и «закон Парето»

Ты должен сделать добро из зла, Потому, что его больше не из чего сделать. (Р.П.Уоррен. «Вся королевская рать») Ричард Сноу, человек с бурной биографией, 85 лет, на ранчо в штате Юта: «Когда мне предлагают назвать свою профессию, для визы или еще чего-нибудь, я обычно пишу «специалист по связям с общественностью», так как считаю, что именно это занятие и определило мою судьбу. Но гораздо интереснее заполнять налоговые декларации, где тебя спрашивают о занимаемой должности. Тут я обычно пишу так: «главный шеф «Фонда Сноу»» – потому что это наиболее точное и соответствующее действительности обозначение моего общественного статуса. Ведь в этом моем фонде есть еще и другие начальники, а, кроме того, пусть даже я и являюсь его владельцем, капитал фонда принадлежит многим людям, а не мне одному. Если бы мне в молодости сказали, что все в моей жизни сложится так, как сложилось, то я бы этому никогда не поверил, хотя о многом из того, что у меня есть сейчас, я мечтал уже тогда. Моей родиной является Россия и это очень хорошо, и очень плохо одновременно. Хорошо, – потому, что благодаря этому, у меня в жизни есть важная цель. А плохо потому, что, скорее всего, она недостижима. Русские, если почитать наш фольклор, всегда хотели получить все много и сразу, и при этом не работать. Русские сказки, в которых главным героем по большей части является Иван-дурак – это очень показательно. Такой менталитет, мягко говоря, большой симпатии не вызывает. Вот почему я и считаю, что цель моей жизни недостижима. Никакой жизни одного человека не хватит для того, чтобы изменить ментальность целой нации. Вы спрашиваете, может ли это сделать Михаил Горбачев? Ну, разумеется, нет, это все равно, как если бы он пытался остановить идущий навстречу локомотив. Сначала ты вроде бы и в самом деле стоишь впереди состава, но потом рано или поздно колеса тебя все равно сомнут! Почему все усилия Горбачева бесполезны? Менталитет не тот и у него самого. К тому же наших людей, там, в России, слишком много и часто обманывали и теперь они об этом знают. А раз знают, то уже не верят тому, что им говорят. Или же делают вид, что не верят, а на самом деле поступают так, как им велит инстинкт. Вот поэтому-то у Горбачева ничего путного и не выйдет! Сегодняшнюю политическую ситуацию в мире оцениваю так: если она нравится большинству американцев, а также приветствуется мировым сообществом – то Бога ради. Вопрос в том, чем именно она закончится для самих россиян. У меня хорошая память, так что я даже помню бортовой номер эсминца, на котором в 1922 году уехал из России. И я с удовольствием вспоминаю свою молодость. Ведь если бы не она, то у меня и не было бы такой старости. Когда я оказался в Америке, то она мне показалась совсем не такой, какой я её себе представлял. Вот Англия, куда я в раннем детстве ездил со своим отцом и с мамой, была точь-в-точь такая, как я о ней думал. А вот Америка – нет. И почему это так, и в чем тут причина я не знаю. Предусмотрительность в жизни важна так же, как и то, что мы называем умом. Когда я со своей женой и лучшим другом оказался здесь в Америке, то только благодаря предусмотрительности моего деда мы были избавлены от забот о деньгах, и у нас было все необходимое, чтобы начать здесь новую жизнь. На моем веку случилось три события, которые коренным образом изменили мою жизнь: я встретил свою будущую жену, я встретил своего единственного друга, и я встретился со своим дедушкой, который меня очень многому научил. Все остальное, включая, войну, мою работу в департаменте Роберта Макнамары, и даже полет человека на Луну, это всего лишь банальные мелочи, которые придают моей жизни определенное разнообразие. Для чего существует фонд Сноу? Но об этом меня можно даже и не спрашивать. Читатели вашего журнала наверняка знают об этом и так! Он существует для того, чтобы те люди, которые пишут о свободе человеческой личности, о её достоинстве, и просто о разных интересных вещах, но по каким-то причинам не могут издаваться у себя на родине, имели бы возможность осуществить своё намерение. Разумеется, в первую очередь это касается советской России и тех людей, которые живут там. Я обучался в Нью-Йоркском университете у профессора Эдварда Бернэйза, который как раз в 1923 году начал читать там свой первый курс по практике и этике «паблик рилейшнз». Теперь этим, понятно, никого не удивишь, а тогда мне сразу же показалось, что это мое, вот я к нему и пошел. Весь мой опыт работы в различных организациях научил меня тому, что различные ограничения — это совсем не так плохо, как кажется. Это стимулирует творчество, потому что так ты будешь пытаться преодолеть поставленный перед тобой барьер. Более того, я считаю, что определенные барьеры просто необходимы, потому, что большинство людей, если позволить им делать все, что хочется, будут просто валять дурака. С известностью связаны всякие странные вещи, но это я обнаружил уже потом. Например, если в сознании людей отпечатался образ человека всего лишь раз появившегося на публике в помятом костюме, то потом никаких денег может не хватит, чтобы заставить их об этом забыть. Мой любимый принцип — это «принцип Парето», принцип дисбаланса в природе и обществе, суть которого заключается в том, что, в общем-то, все на свете либо делится, либо уже поделилось в процентном отношении 80 к 20. При этом сам он носит относительный характер, так что один и тот же человек одновременно может быть и в 20 процентах и в 80. Например, с точки зрения знания математики я нахожусь среди 80 процентов, а вот во всем, что касается «паблик рилейшнз», разумеется, в 20-ти… Использовать его можно и нужно, но только вот мы до сих пор почему-то этому не научились. Хотя есть много примеров – да хотя бы та же японская экономика, – когда его применение давало поразительные результаты. Например, я регулярно инспектирую свой платяной шкаф, чтобы там не скапливалось 80 процентов одежды, которую я одеваю всего лишь в 20 процентов случаев, и – соответственно, слежу, чтобы остальные 20 я не носит постоянно. Тоже касается моих записных книжек, да и всего остального. Люди очень консервативны во всем, что касается их самих, а кроме того, наверно им просто страшно себе представить, что по большему счету 80 процентов из них абсолютная посредственность, способная к производству всего лишь 20 процентов ВНП. Хотя с другой стороны это их должно утешать. Потому, что соответственно 80 процентов писателей и артистов – люди так себе; 80 процентов художников – бездарны, а 80 процентов политиков – бесчестные карьеристы. Да, я с подозрением отношусь ко всем, кто лезет в политику. Особенно, если они при этом говорят, что хотят сделать что-нибудь полезное для других. Я, например, всегда в первую очередь думал о том, чтобы сделать хорошо своим близким, а уже потом остальным. Мне кажется, что такая позиция является по-настоящему честной. Бескорыстный альтруизм мне всегда был и остается подозрителен. Зачем я поехал в Испанию к Франко, тогда как многие другие американцы в составе батальона Авраама Линкольна сражались на стороне республиканцев? Ответ прост: они не знали ужасов большевизма и думали, что борются там за демократию. Самое трудное в жизни, это обычно сделать правильный выбор. Но когда началась Вторая мировая война, то лично для меня никаких сложностей не возникло. Ведь если выбирать между усами Гитлера и усами Сталина, то, поневоле, будешь считать, что ничего лучше сигары мистера Черчилля просто не существует. У меня до сих пор есть британский паспорт. К тому же получать американский мне не было никакого смысла. Голосовать в Америке я могу и так. Единственные выборы, в которых мне запрещено участвовать – это выборы президента. Но, как выяснилось, тут никто ничего не проверяет. Так что я мог бы и на них голосовать, но что-то мне этого не хочется. Самая моя памятная награда за войну, это Крест Кавалера Британской империи, который я получил за потопление одного германского корабля. При этом сам этот корабль находился в порту Монтевидео, а я и Отдел специальных операций при штабе Британских вооруженных сил в Лондоне. Действуя исключительно информационными методами, мы сумели сделать так, что его командир отдал приказ затопить судно, причем все люди там после этого остались живы, хотя сам он и покончил с собой. Однако это был наилучший выход из положения, ведь обошлось без кровопролития, а это, согласитесь, очень многое значит. Когда меня просят рассказать о войне, то я, обычно, всегда рассказываю людям одну и ту же историю о том, как я воевал с японцами на острове Борнео, поскольку там были нефтеприиски, и нужно было сделать все возможное, чтобы они перестали давать им нефть. Тогда я уже служил в американской армии. Мы поставили в известность англичан, потому что у них был большой опыт по части обращения с примитивными племенами, запаслись переводчиками и отправились на остров. То, что мы пришли не по морю, как японцы, а спустились на парашютах с капал-тербанга – «летающего корабля», произвело на местных аборигенов племени даяков очень сильное впечатление, а уж когда мы начали раздавать им дешевые зажигалки, красную ткань, стеклянные бусы и банки со сгущенным молоком, то отношение их к нам сделалось самое дружественное. Мне повезло, приземлиться на поляне, а вот нашего радиста отнесло на опушку, где он застрял на самой верхушке большого дерева и качался, и дергался там, в стропах парашюта, словно паяц в кукольном театре. Для даяков это было так забавно, что они чуть не надорвали животы от смеха, вместо того, чтобы идти сразу его снимать. Парашютист же потом еще долго кричал по-малайски: «Вы придете, наконец, за мной, вместо того, чтобы и********я?». Но, видя, как он нервничает, даяки смеялись еще пуще! В конце концов, они все-таки сжалились и опустили его вниз, привязав к веревке из ротанга, и перебросив через ветку дерева потолще. Потом мы сразу же попросили отвести нас к их вождю, которому сказали, что присланы к нему от короля Англии, поскольку о других властях за морем он просто не слышал. Звали его Лохонг Апюи и было ему около стал лет, причем и ел он, и пил наравне с молодыми, а что касается жен, то их у него было целых четыре штуки! Затем мы собрали на полянке всех мужчин-даяков из этого племени и кое-как им объяснили, что тот из них, кто пойдет сражаться с японцами, получит ружье, военное снаряжение, а головы, которые даяки по своему обычаю отрезали убитым врагам, они могут оставлять себе, но будут получать за них хорошую плату. Разумеется, все воины племени тут же записались добровольцами, и каждый получил рубашку, штаны, одеяло и винтовку, вот только от полагавшихся им башмаков они все дружно отказались, так как никто не мог в них ходить. Затем мне нужно было научить их стрелять, что оказалось совсем не так просто, хотя даяки и обладали отличными навыками стрельбы из «воздушной трубки» – сарбакана. Однако вскоре дело пошло, и мы отправили в штаб сообщение, что готовы к выполнению первой задачи. И, надо сказать, что даяки справились с её выполнением очень быстро и уничтожили один из гарнизонов японцев на нефтяном прииске, даже не прибегая к огнестрельному оружию. Они просто подобрались к ним поближе и начали стрелять в них из своих сарбаканов, используя для этого отравленные стрелы. Никакое противоядие от их яда не спасало и японские солдаты, хотя и поливали джунгли пулеметным огнем, умирали один за другим. Кого-то стрела поражала, едва только он поднимал голову над бруствером или выглядывал в амбразуру. Его товарищи пытались обычно высосать яд, прижигали ранку и йодом, и даже раскаленным железом, но… все старания обычно не приводили ни к чему. У раненого вдруг начинало двоиться в глазах, затем холодели ноги, и он умирал, ничего не понимая и не узнавая никого вокруг! Выходить за пределы своего поста японским солдатам стало совершенно невозможно. На всех тропинках их поджидали протянутые поперек них и сплетенные из шерсти кабана очень прочные, но тонкие нити. Заметить с непривычки их было нелегко, зато, запнувшись за них ногами, солдат тут же падал на вкопанные впереди косо срезанные бамбуковые колышки, присыпанные сверху листьями и поэтому тоже незаметные. Острия этих кольев даяки смазывали либо тем же ядом, что и наконечники своих стрел, либо обмакивали в кабаний помет, отчего у раненого обычно начиналось заражение крови. На одном из постов гарнизон оказался довольно большим, и даяки решили использовать огнестрельное оружие. Пока несколько человек стреляли с одной стороны, чтобы отвлечь внимание японцев, другие подобрались к ним бесшумно с тыла и забросали их гранатами. Затем даяки напали на нефтяные прииски в Сараваке. Работавшие там китайцы при первых же звуках выстрелов разбежались кто куда, а японцы бросились отражать нападение. Воспользовавшись сумятицей, два наших американца – индейцы племени чероки – незаметно пробрались к самым вышкам и заложили под них подрывные снаряды. Взрывы вызвали сильный пожар, охвативший весь прииск, а потушить его было нельзя, поскольку не было никакой возможности доставить для этого оборудование через джунгли. Так, водитель одного из бульдозеров был убит отравленной стрелой, а другой, испугавшись подобного конца, убежал в джунгли, где и сдался в плен даякам, а те, в свою очередь, отдали его мне для передачи его в штаб генерала Макартура. В итоге потери японцев на острове резко возросли, нефтедобыча упала, однако даяки тоже пострадали, хотя и не совсем обычным образом. Дело в том, что отрубленных голов у даякских мужчин в результате всего этого оказалось так много, что они обесценились, а старики не успевали их высушивать и копить. К тому же все головы были от японцев, и статус обладающего ими мужчины стал резко падать. Раньше сватавшемуся юноше достаточно было принести всего лишь одну – две головы и все считали его заслуженным, зрелым мужчиной. Теперь в качестве выкупа требовали уже по десять, а то и более голов и то, что парень на следующий же день складывал их к ногам своего будущего тестя, уже никого не удивляло и всеми воспринималось как должное. Некоторые даяки практически совсем перестали добывать себе пропитание охотой, а все свободное от войны время проводили на полянах, где ожидали прилета наших транспортных самолетов, доставлявщих им боеприпасы и провиант. Здесь, возле самолетов, они повадились менять препарированные по своему обычаю головы японских солдат на ящики со сгущенкой, парашютных шелк, посуду и даже фотокамеры «Кодак», которыми снимали себя и своих друзей, а пленку отдавали американским летчикам и те печатали им отличные фотографии в фотоателье при базах в Австралии. Когда же самолеты долго не прилетали, они начинали сооружать из бамбука и сухих банановых листьев их весьма забавные подобия, причем объясняли это тем, что делают это ради того, чтобы приманить с неба пролетающих там «больших птиц». Японцы, заметив с воздуха эти странные самолеты, несколько раз бомбили и обстреливали эти посадочные площадки, однако добились лишь того, что даяки начали стрелять с земли по самолетам с красными кругами на крыльях, тогда как самолеты с американскими белыми звездами и синими кругами австралийских BBC, как и раньше радостно приветствовали. Однажды даяки рассказали нам о том, что очень скоро «баби», то есть кабаны будут плавать. Выяснилось, что речь идет о ежегодной миграции кабаньих стад с севера Борнео на юг. Они идут небольшими группами или стадами по одним и тем же тропам и переправляются через реки в одних и тех же местах, хорошо известных даякам, которые их там подстерегают и истребляют. При этом, охотятся они на них с пирог, поскольку кабаны не столь увертливы в воде, как на суше, и где их осыпают ударами копий, а течение уносит раненых животных и трупы вниз по реке, где потом их подбирают женщины и дети, и вытаскивают на берег. Первых кабанов делят между жителями деревни и съедают целиком. Но по мере увеличения числа жертв с кабанов снимают только слой сала, а все остальное к радости речных крокодилов, выбрасывают в реку. Сало же вытапливается и хранится в бамбуковых трубах и в добытых у европейцев канистрах и бидонах. Часть сала даяки потребляют сами, но в основном оно служит для них предметом экспорта: они отправляют его на побережье и продают китайским торговцам примерно по тысячи франков за двадцать литров. Удачные охоты, сказал старый даяк, бывают, однако, не часто, но теперь у них ружья и даяки рассчитывают добыть много-много «баби». Я подумал – и решил, что и это весьма примечательное для них событие мы сможем использовать во вред врагам, для чего надо будет всего лишь несколько увеличить объёмы их отстрела. В итоге, даяки с помощью наших ружей устроили прямо-таки неслыханное и******е кабанов в верховьях реки Каян, впадающей в море возле небольшого городка Танджунгселора и острова Таракан, где прямо в воде стояло множество нефтяных вышек голландской компании «Роял датч шелл», охранявшихся крупным подразделением японской армии. Кабанов оказалось так много, что первые животные уже достигали противоположного берега реки, где их поджидали в засаде охотники и убивали сотнями, а те, что были в хвосте стада, все еще продолжали входить в воду, и это несмотря на выстрелы и крики, так как сзади на них напирали другие кабаны. и******е продолжалось несколько недель, и тысячи уносимых Каяном кабаньих туш, с которых было срезано только сало, скопилось перед Танджунгселором, где река расширяется и заметно замедляет свое течение. Но этот город был населен малайцами-мусульманами, для которых свинья – нечистое животное. Естественно, что воду, загрязненную тысячами разлагавшихся на солнце тушь, было невозможно пить, а смрад от них оказался так силен, что на нефтяных вышках стало невозможно работать, потому что ни мокрые повязки, ни противогазы от него не помогали. Передвигаться в заливе на лодках стало крайне опасно из-за массы крокодилов и акул, которых привлекли сюда трупы свиней. Так что теперь падение в воду означало верную смерть. Но самым главным было то, что абсолютно ничего нельзя было сделать, так как малайцы, даже, несмотря на угрозы японцев, отказывались очищать реку и прибрежные отмели, поскольку для этого нужно было прикасаться к свинине. Чтобы наказать даяков японцы отправили к верховьям Каяна небольшую вооруженную экспедицию, но из неё назад вернулся только один человек, да и тот был наполовину помешан от страха. То там, то здесь на тропинках среди джунглей, где вроде бы не было никаких препятствий, почва вдруг обрушивалась у них под ногами, и они летели в глубокие ямы и насаживались на бамбуковые колья. Сверху на них падали решетки с шипами, а из зарослей то и дело вылетали стрелы сарбаканов. Так что добыча нефти в это районе практически полностью прекратилась, причем это случилось как раз в самый разгар боев за обладание Тихим океаном. Какой самой большой опасности я подвергался, живя среди даяков? Конечно же, умереть от цирроза печени, потому что люди они были страшно гостеприимные и постоянно угощали всех нас рисовой водкой и жареной кабанятиной. Ну, скажите, какая нормальная печень может такое вынести?! Война привлекает мужчин. Так уж они устроены. В каком возрасте мальчишки впервые кладут палец на спусковой крючок? Задолго до того, как впервые влюбляются в девушку и первый раз своими губами касаются её губ! Вначале мы играем в войну, а после того, как она для нас заканчивается, нам недостает её сильных ощущений. Пальба и взрывы бьют по твоим нервам, но тебе все равно хочется их услышать! Так что я бы не сказал так, для многих людей война — это просто н******к – она возбуждает! Просто есть люди, которые не могут этого понять, а есть те, которые со временем это понимают. Я, например, считал, что мой долг перед самим собой и другими именно так отбрасывать назад коммунизм. Хотя я уже и тогда понимал, что есть и другие, причем даже более действенные методы. Например – тот же мой фонд! Бог играет в моей жизни весьма малую роль. Я с интересом отношусь ко всем проявлениям религиозности в мире, но сам не хожу ни в церковь, ни в какой-нибудь храм. В своих книгах я пишу о предстоящем крахе советской системы, однако он должен будет наступить отнюдь не по воле проведения, а в точном соответствии с существующими законами исторического развития. Например, того же самого закона Парето. Раньше я много чего боялся, но сейчас, когда мне уже столько лет, что я вообще уже ничего не боюсь. Кажется, какой-то ученый физиолог вполне научно доказал, что первыми отмирают те мозговые клетки, которые отвечают за депрессию. Здоровая пища это не миф, хотя большинство людей о том, что такая есть даже и не подозревают, а другие не могут себе её позволить по финансовым соображениям. Пластическая хирургия для мужчины – это не для меня. Я такой, какой я есть. Ни разу в жизни я не сделал ничего только ради денег. Я делал то, что мне нравилось, и был рад, когда мне за это платили соответственно. Полностью согласен, что мы отравили и землю, и даже самый воздух вокруг нас. В своей страсти стать господами природы, мы потеряли чувство меры и надо думать, что природа нам за это еще отомстит. Нам надо пересмотреть свое понимание прогресса и цивилизации, иначе уже наши внуки испытают на себе весь ужас тех самых «стальных пещер», о которых писал Артур Кларк. Мои собственные дети меня никогда не пугали. Ты либо их воспитываешь, либо нет. Отсюда и все результаты этого дела. Они выросли такими, как нам этого хотелось, то есть моей жене и мне, потому, что в вопросах воспитания за ней оставался первый голос. Дочь Лилиен – ей уже и самой-то 61 год, – профессор Колумбийского университета, занимается прикладной социологией. Сыну Никки всего лишь 57 лет, и он один из директоров «фонда Сноу» и компании «Шарпмаэнд инкорпорейтид», которую в свое время основал мой близкий друг Оссеола Шарпмаэнд. У Лилиен один сын и он специалист по компьютерным технологиям в Массачусетском технологическом институте, он женат, но детей пока еще нет. Никки в этом плане её обскакал: у него две дочери, причем одна стала актрисой и снимается в кино, а вот другая решила пойти в стюардессы и, надо же было такому случиться – встретила в небе султана Брунея – небольшого государства на севере Борнео и вышла за него замуж. О чем, кстати, в свое время писал и ваш журнал. Благодаря этому, мы можем теперь сколько угодно ездить туда отдыхать, и надо прямо сказать, что каждый раз нас встречают по-королевски. Там у нас уже есть первая правнучка Чандра, так что нам обоим есть чем гордиться, ведь наша правнучка – законная наследная принцесса. Конечно, там все ожидали наследника сына, но девчушка получилась такая очаровашка, что все придворные в ней души не чают, не говоря уже о старом султане и султанше, и об отце с матерью. Да и в смысле сына у них еще все впереди. Большая семья? Я бы не сказал, что в этом для меня главное счастье и цель жизни. Тут я никоим образом не сторонник американского «бэби бума», да и бесконтрольной рождаемости вообще. На мой взгляд, каждый человек чисто генетически желает себе продлить, но вот человек умный, а таковых, как мы знаем по закону Парето, в обществе имеется всего лишь 20 процентов, продляет себя в духе, а вот глупые люди, которых около 80 процентов, соответственно – во плоти. Отсюда и все наши проблемы, так как плохие, получаются, – делают плохих! Двух детей на семью, по-моему, вполне достаточно во всех отношениях Будущее для меня это надежда. Надежда на то, что люди, вернее скажем так, подавляющее их большинство, наконец-то окончательно слезут с пальмы и перестанут быть тем, что они есть, а станут тем, что они должны представлять по большому счету. Понятно, что пока это несбыточная мечта, но мечта, сбывшаяся это уже не мечта. Даже мечта, сбывшаяся наполовину, потому, что ты, в общем-то, уже увидишь, как именно она воплотится в реальность, а некоторые отличия в деталях особой роли не играют. Например, я много лет работал для того, чтобы в Советском Союзе, наконец-то, пал коммунистический режим. Сейчас все признаки его скорого падения налицо, и я более чем уверен, что рано или поздно это случится, однако то, что придет ему взамен, может стать еще хуже. Что? Вас это удивляет, а вот меня нет, тем более, что я относительно недавно сумел побывать у себя на родине и в 1975, и в 1978 годах. Вы почему-то смотрите на все это изолированно, а ведь проблема «холодной войны» это всего лишь частность. Крушение империи – это всегда катастрофа, и еще неизвестно во что она выльется в этом конкретном случае. Идти вперед для меня означает не только следовать своей мечте, но при этом не покоряться обстоятельствам. Я, например, всегда думал, а хорошо ли будет, если я совершу тот или иной поступок. Как говорится: посеешь поступок, пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу! В смысле душевного здоровья я чувствую себя превосходно! В душе мне совсем не столько лет, сколько на самом деле, и хоть мне и не кажется, что я двадцатилетний юноша, я ощущаю себя не больше, чем на пятьдесят. А если руки или ноги иной раз меня и подводят, то я стараюсь просто не обращать на это внимания. К тому же, я ведь живу в свое удовольствие, поэтому у меня постоянно хорошее настроение. Могу позволить себе выкурить хорошую сигару, выпить бокал отличного вина. У нас с женой свой собственный домашний врач, прекрасный повар, который заботится о моем здоровье больше, чем я сам, книги я давно уже сам не пишу, а диктую, причем нередко на ходу, расхаживая по своему кабинету, так что геморрой мне тоже не грозит. Яхты всегда к моим услугам, а это море, солнце, воздух, насыщенный йодом. Будь люди не такими дураками, они бы в первую очередь ограничили свою рождаемость, и думали не о количестве детей, а о качестве производимого ими человеческого материала. Вот тогда, глядишь, таких семей, как моя, могло бы стать куда больше, а сама жизнь – вне всякого сомнения, была бы и более счастливой, и приятной. Что меня трогало в двадцатые, сороковые и шестидесятые годы – все это же самое трогает меня и теперь. Я люблю свою жену Стейси, вместе с которой я прожил ровно 46 лет, люблю своих детей, внуков и правнучку. Меня волнует, как будут приняты мои книги, и как примет публика книги, которые пишет моя жена, пусть даже она и пишет одни детективы. Одним словом, как говорил еще Карл Маркс – нам не чуждо ничто нечеловеческое. Мы понимаем людей, но мы живем с ними. Вот почему, кстати говоря, я согласился на это ваше интервью. Весь мой жизненный опыт немногого стоит, поскольку все самое важное уже открыто, причем без моего участия. Но кое-какие из своих наблюдений мне кажутся довольно интересными. Ну, например, что только дураки должны думать над тем, как лучше всего себя преподнести. За человека умного все то же самое делают другие! Точно так же не стоит корить женщину за алогичные поступки. Их даже не нужно понимать, ими нужно просто восхищаться. А вот когда мы говорим об иллюзиях, то для 80 процентов людей это самая великая вещь, не только в кино, но и также и в жизни, поэтому разрушать их нередко бывает очень опасно. Какая иллюзия самая совершенная? Ну, конечно же, это любовь! Почему я живу здесь, а не где-нибудь еще? Мне нравятся эти столовые возвышенности и ярко-красные глины вокруг. Какое-то здесь все дикое и примитивное, и очень располагает к тому, чтобы кататься здесь вместе с женой верхом на лошадях, когда жара спадает. В другой раз мы могли бы встретиться с вами на территории султаната Бруней или на моей яхте где-нибудь на рейде в Гонолулу.