Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Глава 4 Вижи

                                                          Глава 4

                                                         В И Ж И

                                                                От большого ума лишь сума, да тюрьма,

                                                                от лихой головы лишь канавы и  рвы…

                                                                                                                             Я.  Д.

    И опять мне приснился Питер. Что-то зачастил он в мои сны…

    На этот раз - черный, студеный, зимний. То ли он проверяет – люблю ли я его и в таком, неприглядном виде? То ли это признак внутреннего неблагополучия?..

    Зимой на моих любимых улицах холодно, очень холодно. Даже когда на градуснике плюс. Музыкантов почти нет – кто возвращается в родные города, кто устраивается на временную работу. Иногда кто-то играет в «теплой Трубе», но недолго. Как следует поиграть и заработать удается лишь в две недели рождественско-новогодних увеселений.

    Холодно… Кажется, будто стужа забирается под кожу и кровь превращается в маленькие кристаллики льда, алые кристаллики льда. Хочется превратиться в волчонка, густошерстого звереныша с янтарно-желтыми глазами, свободного, как ветер, и счастливого, как небо.

    Свою первую питерскую зиму мне повезло провести с комфортом. Не пришлось даже искать работу – меня приютила Тортила, пожилая хиппи. Настоящая, из тех, что появились в нашей стране в середине семидесятых. Она сторожила в Токсово новорусскую дачу, где целыми днями топила печь, рисовала сюрные картинки, курила по три пачки в день и предавалась воспоминаниям. Ей было не меньше полтинника, но редкие волосы на голове красились то в синий, то в ярко малиновый, а длинные ногти на руках и ногах переливались всеми цветами радуги.

    Честно сказать, когда она позвала меня к себе зимовать – подцепив, кажется, в «теплой Трубе», я опасалась, не присутствуют ли в этом лесбийские мотивы. Но, к счастью, Тортила была в этом чиста. В награду за приют и еду от меня требовалось лишь помогать по хозяйству – варить сосиски, печь картошку, раз в три дня мыть посуду и опорожнять пепельницы - и слушать ее излияния под пиво и джин-тоник долгими вечерами. Еще Тортила приохотила меня к хорошему чтению. То есть читать я любила всегда, но без разбора. Глотала с одинаковым удовольствием и дамские романы, и низкопробное фэнтези, и Набокова. У Тортилы «чтива» не водилось, и отзывалась она о нем с таким отвращением, что и я волей-неволей научилась разделять зерна от плевел.

    От Токсово до Питера полчаса на электричке, и я через день моталась в город. Просто бродила по улицам. В пять часов уже тьма, небо, оранжевое от огней, похоже на взгляд вампира: гнетуще-тяжелое, загадочное и бессмертное. Промерзшая до самого ядра земля. Не хочется ничего – ни жить, ни умереть, ни спать, ни бодрствовать. Все тянется, как при замедленной съемке.

    Не намного лучше холода частые оттепели. Снег превращается в мокро-серую грязь под ногами, ветер пахнет псиной. Правда, спячке капут: шалеешь от этой псевдо-весны и хочется петь во все горло, до хрипоты, до боли в бронхах, кричать о своей любви к сгорбленным питерским деревьям и стылой воде в чешуе подтаявшего льда, а потом в изнеможении шептать его горделивое дворянское имя…

    В феврале, в преддверьи весны Питер самый несчастный. Он похож на высокого худого человека начала двадцатого века. Грязно-серый пиджак с чужого плеча, слишком короткие брюки. Он желчен и зол, но при этом интеллигентен и километрами цитирует стихи. Он болен, скорее всего, чахоткой, это видно по нездоровому румянцу на скулах и слышно по хриплому, каркающему кашлю…

    Окрашенное таким вот сном утро не располагало к хорошему настроению. К тому же вчера я зачем-то проболталась о своем желании сходить в больницу для бомжей на обследование. Вижи загорелась меня проводить. Я была не против: одной тащиться туда было боязно. И вот теперь ни свет ни заря (еще не было и полудня!) она распинала меня с воплями о том, что мы опоздаем на прием, если я не потороплюсь. Ну, я и начала торопиться, в итоге - обожженные горячим кофе губы, разодранная в спешке молния на кофте и шикарная царапина на лице (спросонья умудрилась расчесать щеку вместо волос)…

    Наконец мы вывалились из квартиры наружу: я, ужасно злая и зевающая до треска в скулах, и моя подруга, как всегда бодрая и не замолкающая ни на минуту.

    - Прикинь, Кречета знаешь?..

    - Ага, шапочно.

    - Так вот, он сейчас живет в Купчино, у какого-то нарка. Меня недели две назад Брейки потащил туда ночевать. Звонимся мы, значит. Минуты две к двери вообще никто не подходит, потом она открывается, и за ней мы наблюдаем совершенно ошалелую физиономию Жука. Он говорит, что добраться до спальных мест будет крайне проблематично, потому что упившийся Кречет протянул по всему дому растяжки. Я спрашиваю: а сам-то он где? Мне отвечают, что, естественно, спит, и будить его сейчас более опасно для жизни, чем натолкнуться на одно из его самодельных взрывных устройств. И мы начали добираться до постелей в традициях американских боевиков: где ползком, а где вприпрыжку…

    - Забавно. А к чему ты мне это сейчас рассказала?

    - Не знаю, вспомнилось что-то. А еще недавно…

    - Стоп, Вижи, притормози. Попустись, а? Я жутко не выспалась, на улице душно, мой бедный мозг, кажется, расплавился и скоро начнет вытекать из всех мыслимых и немыслимых мест… а тут еще твои истории. Не сомневаюсь, что очень интересные – но моя несчастная головушка не в состоянии впитать хоть какую-нибудь постороннюю инфу.

    - А ты зануда, Росси!

    Вижи обиженно замолчала, и дальше мы шагали в блаженной тишине.

    Больница, адрес которой мне великодушно презентовал Патрик, находилась на самой окраине. Нам – пешеходам по убеждению – пришлось воспользоваться метро, где я благополучно продремала всю дорогу, удобно примостив голову на плечо подруги.

    Мы долго блуждали по незнакомому району с унылыми многоэтажками, пока не обрели нужное нам здание в самом глухом и безликом дворике из всех возможных. Очередь на обследования была неимоверной и состояла из людей бомжеватого вида и соответствующего аромата.

    - Как тут воняет…

    Мы с трудом отыскали свободное сидячее место – подоконник.

    - А ты что думала, в сказку попала? – Вижи пожала худым плечом. – Уж нам-то с тобой не привыкать к подобным личностям.

    - Да уж, - я вспомнила вчерашнего маньяка, и меня передернуло. – Кстати, солнышко, сейчас вполне можешь что-нибудь рассказать – я готова тебя выслушать с широко раскрытыми ушами. Делать-то все равно нечего.

    - А вот не буду! У меня и свои дела имеются.

    Вижи с сосредоточенно-надутым видом принялась копаться в «хламнике», выудила из него какую-то тетрадку и с преувеличенной серьезностью углубилась в нее. Мучимая любопытством, я заглянула ей через плечо, пытаясь понять, что она там вычитывает или выписывает.

    - Виж, а Виж, что это такое?

    - Список.

    - Я вижу, что не арифметические формулы. Список чего – расходов-доходов?

    - Скажешь тоже! Какие у меня расходы и, тем более, доходы? Это список моих знакомых молодых людей.

    - А что это за столбцы и плюсики в них?

    - Объясняю для альтернативно одаренных: графа первая – имя (кличка) и возраст, графа вторая – мое к нему отношение, чисто человеческое. Потом – спала я с ним или нет, и, наконец, последняя – если спала, насколько мне было с ним кайфово. Шкала оценок семибальная, от трех минусов до трех плюсов, через ноль. Все усекла?

    - Вроде да. Забавная градация. Интересно, что у тебя стоит в последнем столбике напротив Абрека?

    - А ты бы ему что поставила? – и хитрый-хитрый взгляд искоса.

    Так, стоп. Опасная, скользкая тема, надо с нее срочно съезжать. Интересно, откуда она знает, ведь это было так давно и неправда… я уже и не помню, когда именно.

    - Слушай, Вижи, мне тут недавно кто-то обмолвился о том, что ты очень забавно лишилась девственности. А как – не сказали. Поделишься?..

    - Да уж, слухами земля полнится. Интересно, кто бы это мог тебе «обмолвиться»… На самом деле, самое забавное – что я подошла к этому вопросу сознательно. То есть, проснувшись как-то утром и поняв, что больше не желаю оставаться девушкой, я приступила к выбору первого мужчины. Чисто рационально – ни о какой любви и речи не шло.

    - А потом?

    - Потом? Мэн был в шоке, узнав о моих намерениях. А потом мы очень мило встречались пару месяцев.

    - А кто хоть это был? Я его знаю?

    - Вряд ли - то было еще до «Трубы», в моем родном городишке… Кста, не зевай - подошла твоя очередь.

    У меня взяли какие-то анализы, сделали рентген головы. Тетка, проводившая все эти манипуляции с моим организмом, имела такой вид, будто ей обрыдло все на свете и держится она в материальном теле исключительно из чувства долга. Процедуры заняли минут двадцать. Затем меня отправили на пару часиков погулять, велев придти по прошествии этого времени в другой кабинет за результатом.

    Слегка ошалелые от атмосферы данного места, мы с Вижи выкатились наружу. Солнце пекло уже не так безжалостно, но еще ощутимо согревало макушки. Облюбовав маленькую скамеечку в тенечке, мы принялись тянуть время. Оно растягивалось чрезвычайно неохотно, постоянно норовя свернуться петлей и тоскливо поскуливало…

    От скуки я принялась творить с фиолетовой паклей на голове подруги нечто невообразимое. Получалось неплохо, только вот Вижи почему-то не нравилось, и она постоянно трясла башкой, сводя на нет все мои усилия.

    Наконец подошел долгожданный момент узнавать результаты. И тут меня объял ужас - панический, неконтролируемый. Я вцепилась Вижи в ладонь потными пальцами, а второй рукой ухватилась за чахлый кустик, торчавший из земли рядом со скамейкой.

    - Не пойду! Вижи, слушай, мне страшно. Поехали домой, а?..

    - Ты что, с ума спятила?! Всё же было нормально, что произошло?

    - Ничего. Просто я ужасно, ужасно боюсь!!!

    - Ну, уж нет, мы не для того столько времени убили, чтобы отступать у самого порога!

    Показав недюжинную - для столь тщедушного тела - силу, Вижи вырвала меня с места, к которому, как мне казалось, я плотно приросла, - вместе с кустиком и кусками дерна, застрявшими в его корнях, и впихнула в дверь поликлиники. (Кустик, к чести ее сказать, она потом посадила на место.)

    Я вновь вдохнула необыкновенную смесь запахов (мочи, лекарств, матюгов и пофигизма) и, несколько осмелев, зашагала самостоятельно, и даже сумела убедить Вижи, что в кабинете вполне справлюсь без нее.

    Тетка в белом халате была уже другой. Перекисная блондинка с рыбьими глазами, в которых мелькнуло что-то похожее на оживление, когда я назвала свои данные и она отыскала листочек с моими анализами среди груды лежавших на столе.

    - О, трупик пожаловал!

    Я судорожно сглотнула и принялась искать седалищем то, на что его можно приземлить, опасаясь, что после такого заявления на ногах долго не устою.

    - То есть как?..

    - Не обращай внимания, душечка, это у нас шутки такие специфические. Естественно, ты еще не мертвая, но в недалеком будущем таковой будешь, - тут она принялась сосредоточенно подпиливать себе ногти. Видимо, что-то в этом процессе ее не устраивало, поскольку монолог продолжился в сварливо-нервозном тоне. – Значит так, у тебя, душа моя (тут она выдала слово, которое я не то что запомнить – выговорить бы не смогла). Ну, если проще – опухоль в мозгу. Смертельная. В принципе, любая опухоль в мозгу крайне опасна, но такую, как у тебя, я вообще первый раз встречаю в своей практике.

    - Но… но отчего?..

    - Откуда ж я знаю? Может, сотрясение мозга без должного лечения вызвало рост злокачественных клеток. Может, повлиял специфический образ жизни.

    - А операция? Вырезать её разве нельзя?..

    - Знаешь, деточка, даже если бы у тебя были лишние тридцать-сорок тысяч зеленых (уничижительный взгляд в сторону мой сгорбившейся от тяжести ее слов фигуры в рваных джинсах и грязной футболке), а их у тебя, как мне кажется, нет, то и тогда положительный результат никто бы не гарантировал. Я тут выписала таблеточки, с ними можно протянуть пару-тройку месяцев. Они, правда, тоже не дешевые, так что советую тебе вернуться к родителям - если они, конечно, имеются.

    - А без таблеток?..

    - Ничего не могу сказать наверняка. Может, летальный исход будет завтра, а может, еще месяц продержишься, но вряд ли дольше. Так мне выписывать?

    - Не стоит.

    - Ну, и замечательно. То есть, конечно, очень печально. Но у меня есть и хорошая новость: вензаболеваний и СПИДа у тебя не обнаружено. Как ни странно, - она выразительно усмехнулась. – Так что, всего тебе доброго.

    Я попыталась сдвинуться с места. Почему-то это оказалось неимоверно трудным делом.

    - А можно… можно я тут у вас капельку посижу? Воды попью. Пожалуйста…

    Врачиха досадливо сморщила лоб, поколебалась.

    - Ну, хорошо, я даю тебе десять минут. А потом – сама должна понимать: конец рабочего дня.

    В голову совершенно некстати влезло воспоминание: однажды мой приятель в период глубочайшей депрессии позвонил на телефон доверия, и ему ответили: «Мы, конечно, понимаем, что вы стоите на подоконнике и намереваетесь спрыгнуть вниз, но ведь и у нас должен быть обеденный перерыв». Самое забавное, что кончать с собой после такого ему отчего-то расхотелось.

    Может быть, именно благодаря язвительному хамству этой крашеной стервы я не билась сейчас в истерике, а спокойно сидела и пила маленькими глотками воду из пластмассового стаканчика, протянутого холеной, брезгливо защитившейся от моего прикосновения, рукой.

    Что мне делать? Сказать всем друзьям и знакомым, что мне осталось немного, - чтобы от меня стали шарахаться? Чтобы в лицо изливалась приторная и липкая, как патока, жалость, а за спиной перешептывались. Неся в себе смерть, пусть и для себя одной, пусть не заразную, я стану изгоем. Люди боятся неизбежного. Нет, не скажу никому – не хочу портить себе последние дни… О Господи, и о чем только я думаю? Видимо, до меня еще не дошло окончательно, не пробрало до самых кончиков нервов. Ну и славно, пусть все это прорвется потом и обрушится на… Спутника, кого же еще. Спутник, Спутник… Ох, не зря он появился в моих грезах, не зря. Чувствую, этой ночью придет мой черед задавать вопросы.

    Еще глоточек воды – она приятно холодит гортань и придает мозгам некое подобие ясности.

     Презрительная блондинка посмотрела на часы, постучала по столу отполированными ноготками. Что ж, намек понят.

    - До свидания. Спасибо за все, - я поднялась на негнущиеся ноги.

    - Не за что, деточка. Только, думаю, уместнее будет слово «прощайте».

    Перед тем как открыть дверь в коридор, я сделала глубокий вдох и напялила на лицо жизнерадостную улыбку.

    - Ну, как?

    Встревоженные глаза Вижи впились в упор, и мне стоило немалых усилий не уронить фальшивый оскал на пол.

    - Всё о-ки. Она сказала – просто гормональное. Мой организм перестраивается с детского на взрослый, так что боли временные, пройдут. Я так думаю, что мой мозг растет быстрее, чем черепная коробка, вот и давит на нее изнутри.

    Вижи рассмеялась:

    - Значит, будешь вумная-вумная?.. А чего долго так?

    - Да нотации всякие мне читала. О вреде ранней половой жизни и прочую шнягу.

    - Как я рада, Росси, что все в порядке! - Вижи закружила и затрясла меня в порыве чувств. - Каковы наши дальнейшие планы на сегодня?

    Удрать, удрать, удрать – подальше ото всех, от этого города, от лиц приятелей, до противности беспечных...

    - Слушай, солнышко, а как ты смотришь на то, чтобы в Москву рвануть?

    - Когда?

    - Да прямо сейчас. Только в «Трубу» заедем, прихватим твою гитару, Нетти – и на «собаках». Завтра днем уже будем в столице.

    - А знаешь, я за! Люблю неординарные решения.

    Так мы и порешили.

    Через два часа были уже на вокзале с радостно примкнувшей к нам Нетти.

    У нас имелись: плохонький музыкант (Вижи), отменный «аскер» (Нетти) и я – непонятно что, с бешеным желанием хоть куда-нибудь, но двигаться. От Питера до Малой Вишеры (первой из пяти «собачьих» пересадок) мы правдами и неправдами заработали около «пятихатки». Была уже ночь, и следующая электричка отправлялась лишь через пять часов. Мы отыскали круглосуточную кафешку - стены в ней были обиты кафелем, как в общественном сортире, набрали нереальное количество пива – на всю честно заработанную денежку, и принялись методично надираться. Я – по вполне понятным причинам, девчонки - за компанию.

    Первый раз в жизни организм отказался мне повиноваться: несмотря на приказ «забалдеть» и немалую дозу, принятую моим бедным желудком, я осталась трезвой как стеклышко. Девчонки же напились до нежного поросячьего визга.

    Алкоголь подействовал на них не лучшим образом: Вижи, обычно веселая и улыбчивая, расплакалась, а Нетти – сама доброта – налилась непонятной злобой на весь окружающий мир. Сквозь слезы и сопли Вижи поведала, что месяц назад сделала аборт. От Красавчика (она встречалась с ним до Абрека). Именно для этого приезжала из далекого Стерлитамака ее мама.

    Фигасе… Явление мамы из Стерлитамака – то еще событие. Культурный шок, можно сказать. Мама оказалась байкером, приехала на новенькой «Ямахе», выглядела в свои тридцать пять на двадцать восемь, от силы. Вся «Труба» выпала в осадок. Девчонки, и в еще большей степени парни приставали к Вижи с одним-единственным вопросом: ну, на хрена, спрашивается, убегать от ТАКОЙ мамы?.. На что Вижи отмахивалась и невнятно бормотала, что вовсе не ОТ мамы, мама сама по себе, а ее любовь к свободе – сама, да и вообще, подите вы все, не ваше дело. Абрек превзошел сам себя в остроумии и интеллекте, и Вижи всерьез забеспокоилась, не бросит ли он ее ради матушки, но визит великолепной байкерши, к счастью, оказался коротким.

    Тогда приезд мамы был объяснен любопытствующим тем, что она соскучилась по дочурке. Решила подкормить ее – витаминами-молоком-мясом, и отмыть заодно, для чего был снят номер в хорошей гостинице. Теперь, мешая слезы с пивом, Вижи призналась, что «Ямаха» глотала километры по менее сентиментальной причине. Мама примчалась после панического звонка дочурки, чтобы обустроить ей аборт. Нет, сам аборт прошел нормально, в хорошей платной больничке, она ничего не почувствовала, только очкастый доктор отпускал мерзкие циничные шуточки… и дело не в нем, не только в нем. Уезжая, мама накупила прорву дорогущих гормональных таблеток и наказала глотать по одной каждое утро, неважно, спишь с кем-то или не спишь, а Вижи, конечно же, постоянно забывает. Глотает потом сразу по две-три. И теперь страшно подумать, что у нее внутри, что она, дура, сотворила со своим организмом – и аборт, и гормоны, и никогда-никогда у нее, безмозглой маленькой сучки, не будет детей…

    Я впаривала рыдавшей Вижи, что все ерунда: некоторые рожают и после пятнадцати абортов, а таблетки – раз дорогие, значит, безвредные… молола без устали утешительную чушь. Нетти, озверевшая от пива, шипела, что все сволочи – мужики, которым в напряг купить и натянуть п*********в, врачи, которым пофиг, что перед ними пятнадцатилетний ребенок, бесчувственные родители, даже если они носятся на «Ямахе», сплошь в черной коже, и все из себя супер-пупер…

    Понятно, что в таком состоянии нечего было и думать о продолжении путешествия в Москву, и на первой же «собаке» мы потащились обратно. Вернее, я потащила на себе этих двух красавиц. В вагоне, прислонившись лбом к влажному стеклу и приняв на плечо тяжесть лиловой головы Вижи, я тихонько плакала и просила у своего города прощения за малодушие, за то, что посмела бросить его. У меня начался отходняк - от пива и стресса: колотила крупная дрожь, и я куталась в толстый зеленый свитер, захваченный предусмотрительной Нетти.

    «Ну почему, почему?.. За что мне это? Неужели я хуже всех? Я никогда в жизни никому не причинила вреда, по крайней мере, умышленно…» Какой-то ехидный, тихо-злорадный голос внутри констатировал: раз ведешь собачью жизнь, так и подохнешь под забором, как бездомная псина. В общем, увязла в топи отчаянья по маковку…

    В довершение всего пришли контролеры и погнали дружное стадо безбилетников, к которому мы, естественно, принадлежали, в первый вагон. И мы вынуждены были последний час дороги провести стоя, сжимаемые со всех сторон чужими потными животами и спинами. Но один плюс у всего этого был: девчонки пришли в некое подобие адеквата, а Нетти протрезвела настолько, что предложила в качестве места ночевки знакомый чердак, недалеко от вокзала. За неимением лучшего мы согласились.  

     Наконец мы свернулись тремя сиротливыми клубочками на каком-то грязном, наверняка клоповном, матрасе и, накрывшись всем, что нашлось в «хламниках», отключились.

      Мне было настолько больно и плохо, что не хотелось открывать глаз – даже когда поняла, что нахожусь в своем предсонном пространстве. Я лишь сильнее сжалась и сделала то, о чем мечтала сегодня весь вечер и всю ночь: завыла. Без слов, по-волчьи… вернее, как побитая дворовая шавка, скулящая от безысходности.

    Ледяные пальцы легли мне на лоб, успокаивая.

    - Тише, не плачь. Слезы станут талой водой, а она – пылью, так зачем засорять мир своей болью?

    - Ты знал, ты все знал с самого начала! Потому и пришел ко мне. Знал, что я должна скоро умереть…

    - Маленькая, не рви мне душу своей тоской. Признайся, тебе было бы легче, если бы я сказал об этом раньше? Хочешь, я сотру эту грустную информацию из твоей памяти, и ты будешь так же уверена, что это из-за гормонов, как и окружающие?

    Никогда бы не подумала, что он может быть таким: не остро-язвительным, как обычно, но тихим и сочувствующим.

    - Не надо. Не хочу ничего забывать…

    Его интонации и ладони подействовали, и мало-помалу я взяла себя в руки и перестала скулить.

    Почувствовав перелом в моем настроении, Спутник отстранился и изменил тон:

    - Честно сказать, я плохо понимаю, чего ты так боишься и отчего причитаешь. Мне казалось, что ты немного глубже, чем другие мальчики и девочки. Ан нет – такая же пустышка, что и большинство. Тебя так же приводит в ужас неизвестное.

    - Не хами. Откуда ты знаешь, чего я страшусь, может быть, боли? Я плохо переношу физические страдания. Ты не представляешь, что мне уже довелось испытать, а ведь умереть – это в двадцать раз мучительнее.

    Он засмеялся. Беспощадные звонкие шарики его хохота забарабанили мне по черепу. От удивления я широко распахнула глаза. Ого! А я, оказывается, на том же чердаке! Вот и клубочки наших трех тел. И мое тело – между сопящей Нетти и тихой, как мышка, Вижи. Надо же, как глупо я выгляжу, когда сплю. Сплю…или?..

    - Спутник, пожалуйста, скажи: я еще жива?

    - Поверь мне, когда ты навсегда простишься с этим миром, ты почувствуешь это.

    - Мне будет очень больно?

    - Хочешь, я заберу твою боль себе? С этого момента и до конца… или начала – смотря как взглянуть.

    - Хочу. А ты как же?

    - Глупенькая, страдание – это своего рода наслаждение. Нет, я не имею в виду мазохистские изыски. Глубже, сильнее, острее всего мы чувствуем жизнь, когда нам больно. Только ты еще слишком маленькая, чтобы это понять. Ну как, согласна на бартер?

    - А что ты дашь мне взамен того, что заберешь у меня?

    - Корыстная маленькая девочка… Хочешь, я познакомлю тебя с твоим городом? Я, правда, и так собирался это сделать, но почему бы не использовать это в уплату своей части бартера? Согласна?

    - Я вроде и так знакома. Более чем – за два-то года.

    - Ты не поняла. Скажу иначе: душа города, или дух города…

    - Очень хочу! – В первый раз за сегодняшний день я искренне улыбнулась. – Очень-очень! Только пообещай мне еще одну вещь.

    - А ты не лопнешь от подарков, маленькая? Ладно, проси, чего хочешь – я сегодня добрый.

    - Обещай, что предупредишь меня в ночь перед моей смертью. Я должна успеть подготовиться.

    - А новых истерик не будет?

    - Не знаю. Наверное, после того как переварю полностью мысль о своей неминуемой скорой кончине, тебя еще ожидает парочка-другая. Но ведь это не повод?..

    - Хорошо, лапочка, по рукам. По-моему, я тебя не на шутку распустил - ну да ладно.

    Только сейчас, успокоившись, я обратила внимание на одеяние Спутника. Всегда с особенным удовольствием изучаю его своеобразные наряды. Сегодня на нем было нечто напоминающее римскую тогу – только сшитую из разных по цвету и материалу кусков. На шее - ошейник с шипами, на запястьях такие же браслеты. В довершение картины (не считая всегдашней маски) - узкие замшевые полусапожки на каблуках. Все это вместе создавало на редкость несуразное впечатление.

    - Ну что, ты готова?

    - К чему?

    - К встрече с главной любовью твоей жизни.

    - Да – если к такому можно хоть как-то подготовиться.

    - Тогда пойдем!

    Он развел руки в стороны, и мы начали подниматься – просачиваться сквозь крышу. Потом минут пять куда-то - неслись? летели? скользили по воздуху?..

    Город был до странности пуст. Ни единого прохожего. Ни автомобиля. Не пели птицы, не шныряли одинокие кошки. Может быть, враги сбросили нейтронную бомбу, а я и не заметила?

    Но долго поудивляться мне не дали. Лишь только я осознала, что нет даже ветра и застыла вода в Неве: не текла, не стремилась к заливу, но казалась шершавым стеклом, – как мы прибыли.

    На спине сфинкса, что возле Академии Художеств, недвижно лежал человек. Закинув ногу за ногу, лицом в небо. Мы опустились на землю в нескольких метрах от египетской древности. Я двинулась было в его сторону, но Спутник неожиданно жестко сжал мне локоть и потянул назад:

    - Пойдем отсюда! Я передумал.

    - Но почему?

    - Мы выбрали не лучшее время. Пойдем!

    - Иди, если хочешь! – Я повысила голос, надеясь, что существо на сфинксе обратит на нас внимание. – А я задержусь, пожалуй.

    Расчет оказался верным: он повернулся на звук моего голоса и плавно соскользнул вниз. Звякнули шпоры, высекая искры от соприкосновения с камнем.

    Он был в растрепанном  пепельном парике – с длинным хвостом на затылке. Серый камзол с серебряными пуговицами, узкие перчатки с разрезами до запястий, сапоги с ботфортами, плащ. Не подымая глаз, он отвесил нам манерный поклон. От его жестов и всей фигуры несло ироничным презрением. И еще - в его повадках, в руке, похлопавшей по лапе сфинкса, с которого только что спешился, – было что-то от надышавшейся валерьянкой кошки: капризная расхлябанность, смазанность движений.

    Лицо белое – то ли от пудры, то ли природная особенность кожи. Узкий подбородок, нос с небольшой горбинкой, жесткие бескровные губы. У виска и на левой щеке несколько тонких шрамов. Не русское лицо, совсем. Породистое и холодное.

    Помедлив, словно давая себя изучить в подробностях, он поднял веки и посмотрел на меня в упор. Ох… Такое никогда не забудешь, ничем из памяти не сотрешь: в его взгляде не было ничего человеческого. Столетняя тоска, отражающаяся в зеркалах вечного покоя, нежность волчьих когтей, вспарывающих доверчиво подставленную шею ягненка, гордость ацтекского воина на жертвенном камне…

    Я втекла в его немыслимые очи без остатка и поняла, что попалась полностью, необратимо и намертво. Если раньше у моей страсти, по крайней мере, не было конкретного антропоморфного облика, то теперь он появился, отчего она приобрела поистине маниакальный размах.

    - Отпусти ее немедленно! – В голосе Спутника слышалось непонятное мне раздражение.

    - Я ее не удерживаю.

    Холодный низкий голос с едва уловимым акцентом.

    Он отвел глаза.

    «Нет, пожалуйста, не прячь от меня свою душу!» - хотелось мне закричать. Но я смолчала.

    - Здравствуй, Рассвет! Спасибо тебе за любовь и нежность.

    Он приветственно протянул мне ладонь, по-прежнему не глядя в лицо, и я подалась навстречу.

    - Не прикасайся к ней! – В голосе Спутника был металл. – Ты сейчас слишком темный, а она на границе – не подталкивай ее!

    - Только ты имеешь право кого-то куда-то вести?

    - Я лишь сопровождаю.

    - Но любит-то она меня.

    - Но ты же не хочешь, чтобы, прикоснувшись к тебе сегодняшнему, она завтра перерезала себе вены?

    Я внимала их диалогу с ощущением рыбы, выброшенной из аквариума в чужой, нереальный мир.

    - Ты прав, - он опустил руку. – Мне жаль, что так вышло. Что ты привел ее именно сейчас. Но в подарке для этой преданной малышки ты ведь не сможешь мне отказать?

    С этими словами он бросил мне какой-то небольшой предмет, и я машинально поймала.

    Прежде чем исчезнуть, он снова поднял глаза - на миг. Их выражение изменилось: уже не серые, а черные, они казались провалами в хаос, в непроявленную ночь бытия. Лик древнего нестареющего старика, нет, мертвого ребенка со скорбными губами подковкой.

     Миг и – резкий разворот, хвост парика, едва не задевший меня по лицу, стремительно летящий плащ вдоль набережной, затихающее цоканье шпор.

    Секунду я осмысливала происходящее, а затем набросилась на Спутника (что-то в последнее время он становится постоянным объектом, губкой, впитывающей мою агрессию):

    - Ну, и что это было? Кто-то, мне кажется, обещал нормальное знакомство с предметом моего обожания, а что из этого вышло?!

    - Я не ожидал, что сегодня он окажется таким.

Кажется, герой моих снов оправдывается передо мной? Воистину, день сюрпризов!

    - В каком смысле?

    - Пойми, Росси, ты сейчас видела не человека, а существо гораздо более сложно устроенное. И он действительно бывает разным. Очень разным. Дотронься он до тебя сегодня – это бы тебя погубило: опрокинуло в такие пучины ужаса и тоски, какие тебе и не снились. Сегодня он - дух, пропитанный мраком, взращенный на сотнях тысяч человеческих жизней. В таком виде его можно найти в самых таинственных и страшных местах – как этот сфинкс, древнее исчадье чужой земли, или в кругу ацтекских божков, застывших в одном из двориков, обожающих кровавые жертвоприношения. Сегодня он впитывает и отбирает. Его жертвы – все несчастные и несвободные: наркоманы, игроки, суицидники…

    - Но я-то не наркоман и не суицидник!

    - Глупая. Не ведаешь, что болтаешь. Но, знай: он бывает и совсем другим – вселяющим надежду и радость, искрящимся и текучим, словно воды, что заменяют ему кровь. Прости, что привел тебя к нему – такому. И очень прошу: выкини его подарок куда подальше!

    - Ну, уж это мне решать, что выкинуть, а что сохранить! И вообще, шел бы ты со своими просьбами…

    - Как скажешь, радость моя. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.

    Он прогрохотал эти слова с такой силой, что у меня заложило уши. А затем встал на одно колено и со всего размаха ударил кулаком по мостовой. Брызнули осколки асфальта, земля разверзлась, поглощая его.

    Показалось мне или нет, что в последнем его вопле звучали нотки ревности?..