Никотиновая баллада

20 июля

Все наши девушки остаются ночевать в Конторе.  Во-первых, клиентов  ночами подавливает больше, чем днем и вечером, а во-вторых, всем, кроме Эсмеральды,  просто некуда идти. И только я с маниакальным упорством (и проигрывая в заработке) почти каждый вечер возвращаюсь домой. Потому что меня ждут. Девчонки знают это и завидуют, хотя я никогда не рассказывала им о Мике.

Но сегодня я решила остаться, а зато следующие пару денечков отдохнуть.

Мы с Джулией сидели на кухне. Она со слезами в голосе рассказывала, как в прошлом году потеряла ребенка. Он родился мертвым. Я сосредоточенно кивала с печальным видом, надеясь, что выгляжу не слишком фальшиво. Ну, не умею я сочувствовать! Понять головой, как может быть больно человеку, могу, а вот проникнуться всем сердцем его страданием – никак.

Я знала, что Джулия сама во всем виновата: не надо было работать до последнего дня, продавая свой живот на панели, словно некий эсклюзив, не надо было пить и курить, и нюхать коку. Ищи корень своих бед в себе – не врет древняя мудрость. Она хороший человек, Джулька, и сильно переживает. Даже пыталась покончить с собой после родов и месяц лежала в психушке. Каждый раз, когда находится желающий ее слушать, она повторяет одно и то же десятки раз. Мне ее жалко, но как я могу ей сочувствовать? Со-чувствовать – чувствовать то же, что и она, в унисон с ней. У меня не умирали новорожденные дети, и я не знаю, каково это. Я могу говорить успокоительным тоном нужные слова, и она будет мне верить, но при этом ничто не стронется, не перевернется в моей душе. Ее боль останется только ее, и ничьей больше. Так же, как и мне свою никому не отдать, не переложить на чужие плечи, как бы мне этого ни хотелось. Люди одиноки по определению, от рождения до смерти. И если Бог существует, и он создал нас по своему образу и подобию, то он должен быть страшно, неправдоподобно одинок.

Впрочем, может быть, это я такая бессердечная и неправильная, а у других все иначе.

- Наташа, почему ты стоишь одна? По-моему, я внятно сказала: построиться парами.

- Но, Маргарита Леонидовна, у меня есть пара! Его зовут Мик, и он мой друг.

- Наталья, перестань выдумывать: здесь никого нет! Возьми за руку Алину, и мы наконец пойдем.

- Но вот же он, вот! Мне не нужна больше пара.

- Значит, ты останешься дома и не пойдешь со всеми в театр. В последний раз говорю: встань в пару!

- Нет! Другая пара мне не нужна!

И я осталась в постылых стенах, когда все пошли в театр. Меня заперли в спальне, чтобы не путалась под ногами и чувствовала свою вину. Но я только радовалась - поскольку без чужих глаз могла играть и рисовать с Миком. Тогда я еще не догадывалась, что вижу его лишь я одна. Мне казалось, что подслеповатая воспитательница просто его не заметила, а дети промолчали из вредности.

Вечером все вернулись. Как только дверь в спальню открыли, я выбежала во двор. Ко мне подошел Колька Зубов, или Зуб - заводила и самый отвратный парень во всем детдоме. Старше меня на три года, он вовсю курил, нюхал клей и непрерывно матерился. Щуплый и невысокий, но жилистый и очень злой, Зуб не давал прохода всем, кто был слабее его. Возле него всегда вились трое парней, во всем ему подражавших - кордебалет, или свита. Вместе их называли Зубов и Ко.

Один из кордебалета, Мишка на Севере, он же Медведь – огромный белесый парень, туповатый и медлительный, - схватил меня за руку. Черноволосый вертлявый пацаненок – то ли армянин, то ли таджик – по кличке Пиявка, пританцовывая, заорал:

- Чокнутая, чокнутая!!!

 Глеб по кличке Голова – мозги этой компашки, круглый отличник, стукач и любимчик воспитателей (именно благодаря ему зубовской компании прощались почти все выходки), затянул, нарочито гнусавя:

- По улице ходила дурная крокодила! Она, она психованная была!!!

Я попыталась вырваться, но хватка у Медведя была зверская.

Зуб больно ткнул меня пальцем в бок и с усмешкой выдал:

- Больные нам не нужны, верно, парни? Больная голова – это заразно.

- Я не больная, это вы дураки!

- Ну как же не больная: выдумала себе друга, потому что никто не хочет с тобой водиться! Кто станет водиться с чокнутой?

Шестерки заржали в унисон.

- Это неправда, я не выдумала, он есть! Вы все врете, потому что завидуете. Вы все плохие!..

- Если мы плохие, то почему же твой хороший друг не вступится за тебя, когда я делаю вот так? – Зуб толкнул меня, а Медведь отпустил руку, и я кулем повалилась на землю. – Где он, твой – как ты его назвала – Зак, Ник, Фил?.. Фил, точно, Фил!

Все заржали, а Пиявка, подскочив, пнул меня ногой в живот. Я смотрела на Мика, стоявшего в нескольких шагах от нас, и не понимала, почему он не вступится за меня. Почему просто стоит, хотя и сжав кулаки, и оскалившись - а не подойдет к моим мучителям и не покажет им?.. Это длилось очень долго, а может, мне так показалось. Я молча лежала на холодной земле, прикрыв руками голову, и не отрывала от своего друга непонимающего взгляда.

Зубову и Ко надоело возиться со мной. Пнув меня еще пару раз, они отошли. Напоследок Голова наклонился надо мной и наставительно прошипел:

- Запомни: это не мы, а ты плохая. Сумасшедшая грязная дура, поэтому тебя все и дразнят! И не вздумай жаловаться: во-первых, тебе никто не поверит, а главное – мы тебе отомстим как следует. И никуда ты от нас не денешься!

       Мне было очень холодно и больно. Но подниматься не хотелось. Хотелось закрыть глаза и заснуть – так глубоко, чтобы больше уже не просыпаться.

- Вставай, Тэш! – Мик присел рядом со мной.

Я сжала его ладонь, так сильно, как только могла.

- Тебя нет, ты не существуешь! Я хочу быть нормальной, хочу, чтобы со мной играли другие дети, а не ты!..

- Ты делаешь мне больно – отпусти!

Я разжала пальцы. На его ладони красным оттиском остался след моего судорожного пожатия. Были видны даже полукруглые углубления от ногтей.

- Значит, ты живой, ты существуешь?! Но отчего тогда ты не вступился за меня?..

Он стер грязь с моей щеки. Его ладонь была сухой и теплой.

- Я не мог, правда. Не знаю, почему. Для них я действительно не существую, но это не значит, что меня нет. Честно!

- Значит, ты никогда-никогда не сможешь защитить меня?..

- Нет, не смогу.

- Но ты можешь пообещать, что всегда будешь играть со мной?

- Конечно! - Он горячо кивнул мне.

- Тогда мне придется поскорее вырасти, стать большой и сильной, чтобы побить этих мальчишек! – Я поднялась на ноги без его помощи и попыталась вытереть грязным кулачком кровь под носом. – Они все врут: я вовсе не глупая и не чокнутая. Это они злые и гадкие!

В кабинете врача я сказала, что упала. Никто особо не интересовался, почему семилетняя девочка вся в ссадинах и синяках.

Я была умной девочкой и больше никогда никому не говорила о Мике - знала, что за такое полагается дурка. Время от времени кого-нибудь из ребят отправляли в сумасшедший дом – за непослушание, или побег, или регулярные мокрые простыни. Оттуда возвращались не все, а те, что приходили, становились послушными. Они рассказывали шепотом о зверствах санитаров, об уколах, после которых либо все время хочется спать, либо мучительно ноют мышцы и кости.

Я стала послушной заранее. Поэтому избежала сумасшедшего дома – хоть порой и думала, что было бы лучше, если бы меня навсегда заключили туда.

- Девочки, хватит расслабляться –  клиент на подходе! -  Илона, как всегда подтянутая – несмотря на пышные телеса,  и при полном параде, заглянула на кухню.

Очень вовремя – не люблю погружаться в воспоминания. Слишком они яркие и болезненные. И голодные – раз набросившись, не отпускают потом очень долго.

Девчонки забегали, засуетились. Я подошла к зеркалу поправить макияж. Губы – они у меня тонковаты по нынешним меркам - можно зрительно увеличить, грамотно наложив помаду. Высветлить сумрак над глазами  с помощью серебристых теней для век… Но вот усталость и налет тоски не замаскирует даже самый дорогой тональник. Я растянула пальцами губы, изображая улыбку. Свет мой, зеркальце, заткнись – я причесаться подошла!

Звонок в дверь – вот и клиент пожаловал. Выбор девочек – один к одному покупка лошади или породистой собаки. Только что зубы не смотрят, да ржать или лаять не заставляют.

Клиент сидел в холле - так гордо именовалась самая большая комната, в кремовом кожаном кресле, потягивая «гостевое» (еще одна формулировка Илоны) шампанское. Интересный тип, такие к нам не часто захаживают. Несмотря на расслабленность позы, от него веяло холодной спокойной силой. Невысок, маленькие холеные руки. Но пальцы  длинные – такие могут быть у хирурга или пианиста. Чересчур белая кожа и резко выделяющиеся на ее фоне темные глаза. Взгляд пристальный и оценивающий. Что-то восточное в лице – похож на метиса с корейцем или монголом. Губы не яркие и не крупные, светло-пепельного оттенка. Смахивает на какого-то голливудского актера (не вспомнить, какого именно). Выглядит молодо, но стильно подстриженные волосы почти сплошь седые.

Девчонки напряглись и завибрировали, особенно Виолетта. Она самая старшая из нас (тридцатник с хвостиком), самая ухоженная и самая умелая. Когда-то была замужем за состоятельным мэном, но мэн ее бросил, а привычка к дорогим тряпкам и французскому парфюму осталась. Интересно, что у нее, единственной из всех – несмотря на весь шик - нет постоянных клиентов. Отчего-то во второй раз к нашей стильной леди никто не приходит. 

Илона, опознав в клиенте «культурного», стрельнула в меня глазами и открыла рот, чтобы затянуть обычную песню о «нашей миниатюрненькой умнице, настоящей гейше», но он, к счастью, не дал ей этого сделать.

- Она, - клиент слегка качнул головой в мою сторону.

Я была ему благодарна, что он избежал фраз типа «вот эту мне» или «мне нравится мелкая и рыжая».

Он взял меня на три часа. Уже через час то, ради чего он пришел, совершилось. Он сидел обнаженный на широкой постели с черными шелковыми простынями (Илона считает это большим шиком) и курил. А я размышляла о двойственном чувстве, которое он вызывал во мне. Мне не было с ним противно или плохо. Я не придумывала на сей раз  картинки, а участвовала в процессе. Но и абсолютным позитивом назвать это было трудно. Он умело играл на моем теле, я ощущала себя марионеткой, куклой, задорно отплясывавшей в руках кукловода. И еще этот взгляд… Считается, что самыми гипнотическими и леденящими бывают светло-серые очи, но его черные пронизывали насквозь и обжигали полярным морозцем. Отчего-то он ни на секунду не отпускал меня глазами.

- Почему вы так смотрите на меня?

- Как?

- Оценивающе.

- Значит, оцениваю, - он слегка пожал плечом.

- Кажется, мою стоимость уже озвучили, и вы заплатили.

- Почему ты называешь меня на «вы»? По меньшей мере странно слышать от женщины, с которой только что переспал. Ты бы еще по имени-отчеству обратилась.

- Я не знаю ни того, ни другого.

- Меня зовут Дар. Ты не боишься меня. Опасаешься, но не боишься. Это подкупает.

- А мне стоит тебя бояться? Мне кажется, я хорошо разбираюсь в людях. По крайней мере, редко в них ошибаюсь.

Я тоже закурила, завернувшись в простыню.

- Откуда у тебя этот шрам? – Он взял мою руку. – Ого! Он и тут,  –  удивился, повернув ладонь. Коснулся теплыми сухими пальцами хитросплетения линий. - Тебя будто проткнули или распинали.

- Ни то, ни другое.

Я отдернула руку -  не терплю прикосновений к этому шраму, и тем паче воспоминаний, с ним связанных.

Дар замолчал и отвернулся. Красноватый свет бра падал на его лицо, делая похожим на искусную маску. Резкие тени заостряли нос, очерчивали опущенный подбородок. Только высокий лоб был освещен полностью и  поблескивал. Налипшие на него седые пряди казались твердыми, пластиковыми. Крестик на шее – не золотой, обычный – подрагивал, искрясь, от ударов сердца.

У меня зачесались руки. Торопясь, я вытащила из косметички карандаш для век и  бумажную салфетку.

Дар не шевелился, словно окаменел – просто идеальный натурщик. Кажется, он так глубоко ушел в свои мысли, что напрочь забыл о моем существовании. Странный все-таки клиент.

- Интересно, зачем ты пришел сюда? У тебя ведь нет проблем с женским полом.

Он медленно стряхнул длинный столбик пепла.

- Я получаю то, что хочу, за те деньги, что плачу. Это честнее, чем заводить  отношения. Принцип такой же, только там за секс я должен расплачиваться вниманием и подарками – что требует большего времени и суеты. К тому же при этом труднее разобраться, кто кому и сколько должен.

- Забавный подход, - закончив рисунок, я полюбовалась им и отложила в сторону. - А как же любовь?

- Женщина, которую я любил, умерла. Никто и никогда не заполнит мою душу, но у тела свои требования, и приходится их удовлетворять. Кому об этом не знать, как не тебе, выбравшей такую… профессию? – Холодно улыбнувшись, он поднялся с ложа любви. - Думаю, мне пора! – Дар принялся неспешно одеваться. Бросив беглый взгляд на салфетку со своим портретом, поднял ее и с интересом рассмотрел. – У тебя явный талант, Натали. Я редко появляюсь в одном и том же месте дважды, но сюда, пожалуй, еще зайду. Больно хорошо ты рисуешь. Могу я забрать это?

- Не вопрос, конечно. Я рада, что хоть кто-то считает меня талантливой.

- Что ж, до встречи!

Поправив безукоризненный прикид у зеркала, он вышел и бесшумно прикрыл дверь.

Послышалось почтительное кваканье Илоны, неестественно звонкий смешок Виолетки…

Одеваясь, я заметила две сотни баксов, оставленные на черной простыне. Неплохо он оценил мое творение! Ну что ж, Дар, спасибо – лишние деньги мне не повредят.

Тэш росла, продолжая оставаться изгоем. Все ее сторонились – ни друзей, ни подруг. Она и не стремилась к дружбе, огрызаясь на каждое сказанное ей слово, считая всех вокруг врагами. Детская замкнутость переросла в подростковую агрессию. Она открыто говорила, что ненавидит весь мир, срывалась даже на меня. И еще она часто плакала ни с того ни с сего.

Правда, с воспитателями и директрисой она вела себя тихо - образ страшной дурки всегда витал где-то возле. Все свободное время – если меня не было рядом – читала. Отлично училась, поставив целью поступить в престижный вуз.

Детдом, в котором Тэш повезло провести детские и юные годы, считался одним из лучших в области. То есть ей и впрямь повезло, без кавычек. От ребят, побывавших в других местах, она слышала мерзкие истории – вроде карточных игр на «живое мясо» -  девочек старше двенадцати лет. Приставания воспитателей к детям обоих полов считались там в порядке вещей. Как и почти постоянное чувство голода.

В детдоме Тэш, по сравнению со всем этим, жизнь была райской. Кормили прилично, не били, по коридорам не шастали полчища крыс. Девочки отдавались парням и воспитателям добровольно (обычно за сладости, сигареты и вино), малолеток – младше пятнадцати – трогать было не принято. Раз в год появлялись проверяющие комиссии, и перед их приходом даже не устраивали авральных уборок.

Когда Тэш исполнилось четырнадцать, в главном здании затеяли ремонт. Всех детей переселили в учебное крыло, отдав под спальни школьные классы. Тэш взяла за правило вечерами уходить в опустевшую часть, выбрав самое маленькое и уютное помещение. Правда, в ремонтируемой части дома отключили отопление и электричество, но она довольствовалась керосиновой лампой и добавочным одеялом. Да и за окном была ранняя теплая осень.

Она читала в одиночестве, но чаще болтала со мной, и это было здорово: ведь обычно для наших игр и общения мы выбирали самый пустынный уголок двора или коридора, где бы никто не увидел ее «помешательства».

Дежурные воспитатели поначалу с руганью прогоняли ее в общую спальню. Но со временем стали смотреть сквозь пальцы – даже на то, что Тэш оставалась в своем убежище до утра. Она ведь имела репутацию прилежной «ботанки», тихой и аутичной, изо всех силенок рвущейся к золотой медали.

 Как раз в это время, с тринадцати-четырнадцати, она начала расцветать. Но Тэш это нисколько не радовало. Она носила только джинсы, рубашки и свитера - никаких юбок и платьев, никакой косметики. Поэтому окружающие не замечали, как менялось ее тело – чего она, собственно, и добивалась. В таком месте, как детский дом, опасно быть юной и привлекательной. Лучше уж подольше оставаться угловатым гадким утенком.

Но пришел день, когда она забыла про осторожность. Ей захотелось стать женственной и красивой, хотя бы на один вечер. В детдоме недавно появился новый мальчик, потерявший всю семью при пожаре. Он был красив, молчалив и окружен ореолом трагедии. Не думаю, что это можно назвать первой любовью, но увлеклась Тэш не на шутку. Ей хотелось отвлечь его от грустных мыслей, и как раз в субботу устраивалась дискотека. Не знаю, у кого из девчонок она одолжила платье и косметику – подруг у нее не было. Но нашлась, видно, добрая душа. Я был против ее внешнего вида и ее идеи, и мы сильно поссорились.

Я не люблю бывать с Тэш на людях, особенно в толпе – поэтому, и не будь мы в ссоре, никуда бы не пошел. Остался в ее временном убежище, копаясь в собственных мыслях, пуская дым в форточку. Не помню, говорил ли я, что с годами у меня получалось находиться с ней рядом все дольше. И курение играло в этом не последнюю роль.

Не прошло и двух часов, как Тэш вернулась. Но не одна. Ее втащила компания Зуба. От парней несло алкоголем и похотью, а от нее – животным ужасом.

- Как же это мы пропустили момент, когда наша чокнутая превратилась в шлюху! Да еще с настоящими сиськами и задницей!.. – Пиявка заржал, довольный своей шуткой, и остальные не отставали.

- Отпустите меня! Ну, пожалуйста!.. - Никогда ее голос не был таким жалобным и умоляющим.

На скуле у нее красовался синяк, нарядное платье было порвано у ворота, косметика размазана, а нижняя губа разбита.

- Ну, уж нет! – хохотнул Зуб, выкручивая ей руки.

- Да не дрожи ты так, мы тебя обязательно отпустим, душа моя. Только ты сначала обслужишь нас по полной программе, - Голова всегда говорил негромко, почти не матерился, но слова из него выходили склизкими, с душком, и из всей четверки он казался мне самым отвратительным.

Ее поволокли на кровать. Она почти не сопротивлялась – видно, сильно припугнули. Я стоял и смотрел, и мне казалось, что это на моем теле остаются отпечатки их пальцев, это в мой рот засунуто полотенце, это на мне раздирают одежду…

- Не смотри!!! – закричала она, хрипло и страшно, выплюнув полотенце. – Не смотри, отвернись!.. Уходи!!!..

 Я отвернулся. Уставился в окно, вцепившись в подоконник. Я все слышал. Все. Я не мог ей помочь, не мог ни разогнать, ни у***ь мерзавцев. Но хотел хотя бы разделить ЭТО с ней, взять на себя если не большую часть, то хоть половину…

Когда они наконец закончили и ушли, и стало тихо, я долго не мог отодрать пальцы от подоконника. Казалось, они вросли в него, вплавились.

Сутки Тэш не вставала с постели. Потолок колыхался в абсолютно сухих глазах. Я пытался говорить с ней, но она не отвечала. А когда хотел дотронуться до плеча – закричала так страшно, что я отдернул руку. Я всерьез опасался за ее рассудок.

Никто не подошел к ней за все это время – видимо, не заметили ее отсутствия.

К вечеру второго дня Тэш поднялась. Привела себя в порядок, долго и тщательно причесывалась, не замечая меня вовсе, и вышла.

Директрисой детдома была маленькая пухлая женщина лет пятидесяти по кличке Жабка. У нее было несколько любимчиков, в том числе Глеб, или Голова. Она звала его Глебушкой и уверяла всех подряд, что непременно усыновила бы - такой он золотой и умненький - если б не проблемы с жилплощадью. Может, она и была честна и не крала (или крала в меру) у своих подопечных, но на их проблемы и беды этой тетке было глубоко наплевать.

 Когда Тэш зашла к ней в кабинет, Жабка утопала в своем кресле, скрестив на животе пухлые ручки, и являла собой само добродушие и умиротворение.

- Наташа, дитя мое, с чем пожаловала? – поинтересовалась она самым приторным и сдобным из своих голосов.

- Я хочу пойти в милицию и написать заявление об изнасиловании, - ледяным тоном ответила Тэш.

- О чем, о чем, милочка?.. – выщипанные и подкрашенные ниточки бровей поползли вверх, на узкий лобик. – Я не понимаю.

- Заявление на Зубова, Клюшкина, Соболева и Овсова. Мне нужно, чтобы кто-нибудь пошел со мной как сопровождающий.

- Я не знаю, о чем ты толкуешь и зачем тебе эта гнусная ложь, но ты отъявленная мерзавка – раз возводишь поклеп на ни в чем не повинных мальчиков! – Лицо Жабки налилось кровью, а пухлые пальчики затряслись. – Только сегодня утром Глебушка заходил ко мне, и мы говорили о тебе. Этот золотой мальчик с добрейшим сердцем обеспокоен тем, как относятся к тебе ребята в нашем дружном коллективе. Хотя он говорил о тебе только хорошее, я поняла, что ты сама заслужила такое отношение своим распутным поведением. А тут еще эта ложь! Если бы твои родители услышали, как тебя называют шлюхой в четырнадцать лет, они умерли бы во второй раз – уже от стыда!

- Значит, вы не пойдете со мной в милицию? – очень спокойно, словно  оскорбления и упоминание о дорогих людях совсем не тронули ее, спросила Тэш.

- Не только не пойду, но, если ты осмелишься сунуться в милицию со своей ересью, я ославлю тебя на весь город! Так, что даже собаки, увидев тебя, будут плеваться и перебегать на другую сторону улицы. Разорвать платье и наставить самой себе синяков всякая дура сможет! Будет она мне еще тут хороших ребят позорить!.. – Директриса проорала это, привстав с кресла и стуча ручкой по полировке стола. Сделав два глубоких вдоха, она плюхнулась обратно и закончила почти мягко: - А теперь иди, милая моя. Ты меня очень расстроила, и у меня поднялось давление. Настоятельно тебе советую впредь вести себя приличнее.

Тэш вышла из кабинета, тихонько прикрыв за собой дверь. Я не знал, о чем она думает, но был уверен, что ни в общую комнату, ни в свою нору она сейчас не вернется. Так и вышло. Я поймал ее за рукав возле лазейки в заборе, через которую можно было выбраться на улицу.

- Ты куда?

- Не твое дело. И даже не вздумай пойти со мной! – Она дернула плечом, высвобождая куртку из моих пальцев.

 Я не мог ее остановить - сил у меня хватало лишь на касание. Подчинившись, вернулся в ее комнатку.

Вскоре туда ввалилась вся зубовская компания. Очевидно, директриса предупредила любимого Глебушку о намерениях Тэш. Увидев их мерзкие лица, я решил подождать ее в коридоре, чтобы предупредить.

Ждать пришлось долго. Она явилась только под утро - абсолютно пьяной. Услышав про поджидавших ее Зубова и Ко, Тэш зашлась в хохоте. Она смеялась так долго и судорожно, что на лбу выступили капли пота. Чтобы устоять на ногах,  ухватилась за спинку стула, но это не помогло, и в итоге она рухнула на пол вместе с ним. Я протянул ей руку, но она ее проигнорировала. Подняться ей удалось с третьей попытки.

- Т-ты думаешь, еще что-то осталось в этом мире, что может меня испугать?.. А тем более эти ми-илые мальчики… которые так трогательно заботятся о моей нравственности?.. Пойдем, я непременно должна в-выразить им свою признательность!..

Распахнув дверь в свою комнатушку, Тэш едва опять не потеряла равновесие, но удержалась, ухватившись за косяк.

- Явилась! - злорадно прокомментировал ее появление Зуб.

- Здра-авствуйте, мои дорогие! Я так счастлива снова вас видеть!.. Я думала, вы уже не захотите общаться с такой шлюхой, как я, но вы пришли. Спасибо, спасибо!.. – Она рухнула на колени и принялась бить лбом об пол.

- Слушайте, она бухая в умат!.. Может, пойдем? – Медведь неуверенно обернулся к приятелям, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

- Нет! – жестко отрезал Зуб. - Мы должны проучить ее, чтоб в другой раз жаловаться неповадно было.

- Ты думаешь, она в таком состоянии  усвоит нашу науку? – Глеб с сомнением покачал головой.

Он сидел на ее кровати, рассматривая пьяную фигуру на полу. Услышав его слова, она доползла до него на коленях и принялась покрывать поцелуями ботинок.

- Добрый юноша с золотым сердцем, Глебушка, ты единственный мой заступник! Как же я тебе благодарна!..

Медведь оттащил ее в сторону и рывком поднял на ноги. Она вырвалась с криком:

- Дайте мне облобызать ступню моего благодетеля!..

Зуб с размаха влепил ей пощечину.

- Хватит ломать комедию! Мы пришли отомстить тебе за донос!

- И как же мне встать, чтобы вам было удобнее? – Теперь голос ее звенел от ненависти, она больше не паясничала. – Ну, кто первый?.. Ты? – Она развернулась к Медведю. Он отшатнулся, словно напоровшись на ее взгляд: совершенно трезвый и обжигающий. Она скинула рубашку и положила на свою голую грудь его ладонь – которую он тут же отдернул. – Ах, я тебе не нравлюсь?.. Тогда, может, ты? – Она развернулась к Пиявке, и тот нервно сглотнул и попятился. – Что, не хороша я для вас? А вот бомжам, с которыми я трахалась сегодня, понравилось. Даже спасибо мне сказали и водки налили. Ну, ма-альчики! Что же вы такие пугливые? Ну, сифилис или, там, вич от меня подхватите – в подарок от тех бомжей – ну и что? Делов-то! А ты что пялишься?! – Она вперила в меня ненавидящий взгляд. – Зачем ты мне нужен – чтобы тупо смотреть, как меня насилуют и бьют?.. Убирайся, откуда пришел! Ты такой же, как все.

- Двигаем отсюда, парни - кажется, она совсем с катушек съехала! Сама с собой базлает!.. Если она и вправду была с бомжами – точняк заразу подцепим! – Зуб подался к дверям.

Его команда не заставила себя упрашивать, и все четверо вывалились из комнаты. 

Тэш распахнула окно и села на подоконник, свесив вниз ноги. Ее волосы блестели от ночных огней, движения были странно замедленными. Взяв маникюрные ножницы, валявшиеся на тумбочке, она принялась водить их кончиками по ладони.

- А правда, что если суметь как-нибудь изменить рисунок линий, то и судьба поменяется?

- Прошлое все равно останется, - я подошел к ней и встал за ее спиной.

- Я не обращалась к тебе! Это был риторический вопрос. А если вот так?

Она положила ладонь на подоконник, тыльной стороной вниз. Размахнулась и, не поморщившись, проткнула ее ножницами насквозь. Я вскрикнул, а она спокойно вытащила острие из ранки и вгляделась в кровоточащее отверстие между линиями головы сердца.

– Мне больно, Мик, - в ее голосе сквозило удивление. – Очень. Значит, я еще способна что-то чувствовать. Я еще живая…

Совладав с собой и стараясь не выдать обуревавшего меня ужаса, я протянул ей рубашку.

- На, оденься. Попробую перевязать. Сомневаюсь, что ты захочешь пойти в медпункт. – Я оторвал полосу от простыни и принялся обматывать ею кровоточащую ладонь. Тэш морщилась и постанывала. – А где ты на самом деле была?

- На кладбище. У могилы родителей. Они мне сказали, что вовсе не стыдятся меня.

Она сильно изменилась. Что-то натянулось в ней, застыло, словно внутри появился эбонитовый стержень. И еще - она перестала плакать с тех пор. А тот парнишка, который так понравился ей тогда и ради которого она захотела побыть женственной и красивой, через неделю повесился. Узнав об этом, Тэш лишь пожала плечами:

- Слабаки всегда мрут первыми.

Больше она никогда не говорила о нем, даже вскользь. Я до сих пор не знаю, что же случилось тогда на дискотеке. И, сдается мне, никогда не решусь спросить у нее об этом.