Никотиновая баллада

19 августа

Не знаю, с какого перепоя я согласилась пойти с Назир в самый элитный ночной клуб нашего городишки. Наверное, осточертело однообразное существование, захотелось хоть чем-то его разбавить. К тому же я люблю танцевать: вплавиться в густую массу людских тел, выкинув из головы все мысли, оставив под черепной крышкой лишь гулкую вибрирующую пустоту. Стать клеточкой чего-то большого, аморфного и шевелящегося, забить на саму себя. Но все же я нечасто выбираюсь в подобные месте, тем более с товарищем по цеху. Не хочу смешивать свою работу с жизнью вне Конторы.

Так или иначе, я согласилась на эту авантюру. Правда, увидев Назир, ждавшую меня у входа в «Неон» (так звалось это злачное и сладкое местечко), пожалела об этом. Ярко-зеленая юбка почти ничего не прикрывала, зато обтягивала так, что лучше бы ее вообще не было. Черные чулки в сеточку и кислотно-розовый топ, из которого почти целиком выплескивалась юная грудь, дополняли картину. Мне было стыдно даже стоять рядом с ней, не то что куда-то заходить в ее обществе.

Назир очень хорошенькая, но вкус у нее отсутствует напрочь. Как и мозги. Ей восемнадцать, она сбежала из дома от авторитарного и властного отца и пустилась, что называется, во все тяжкие. Но при этом живет в постоянном страхе – у папочки длинные руки и связи, он отыщет ее, дотянется из своей Алма-Аты, вернет домой и зверски убьет – ведь она опозорила весь их древний род. Поэтому она живет по поддельному паспорту, устроенному ей добросердечной Илонкой.

Оказавшись внутри клуба, я поняла, что белой вороной выгляжу как раз я, а не казашка – в своих потертых джинсиках и вполне элегантной, но не кислотной, а пастельно-лиловой кофточке.  Оказывается, юбки бывают еще короче, а сочетания цветов еще безвкуснее. Стриптизерша, крутившаяся вокруг шеста на мини-сцене, казалась эталоном вкуса и достоинства в сравнении со многими дамами и девицами в зале.

Давка была жуткая, на танцполе не то что танцевать – шевелиться было проблематично. Запах пота и алкоголя забивал ноздри, царапал мозг. Я пробралась к стене, почти оглохнув от басов, и постаралась стать максимально незаметной, мимикрировать под ее желтоватую поверхность. Отдышавшись,  огляделась в поисках спутницы, чтобы поставить ее в известность, что ухожу.

О боже! Ощущение, что попала в гигантский инкубатор: все девочки сплошь крашеные блондинки, упругие и загорелые, разевающие в ласковом оскале белозубые рты. Этими же жемчужными зубками они готовы вцепиться друг другу в глотки в борьбе за более-менее приличного мужчинку.

Меня замутило от мелькания лиц, однотипных, как у манекенов. Захотелось заорать, и погромче, чтобы вырвать себя этим криком из марева упакованной плоти, не причастной к глубинам и тайнам бытия и лишь пользующейся им в меру слабеньких мыслей и недоношенного воображения.

- Девушка, вам плохо? – Меня подхватил под руку какой-то парень.

Я развернулась с намерением отвесить хорошую оплеуху – выплеснув в ней накопившееся раздражение. И замерла.

…Потом мы долго сидели в баре. Он заказывал мне коктейль за коктейлем, но мое изумление не тонуло в алкоголе. Я заметила, что изрядно набралась, лишь когда он предложил прогуляться, и я отлипла от стула.

Его звали Гавриком, и он был точной копией Мика. Я даже подумала, что Мик, наплевав на наши уговоры и собственные установки, потащился за мной в этот приют порока. Но лишь в первый момент:  хоть они и были чертовски похожи, мой «симптом» не носил короткую стрижку, и серьги в ухе у него не замечалось. Да и весь он в целом был как-то устойчивее и спокойнее.

От шока я не знала, о чем с ним говорить, но, к счастью, стоило мне  выдавить онемевшими губами свое имя, как начал вещать он. Гаврик говорил всем телом - каждое слово в его исполнении становилось объемным, рельефным, казалось, его можно ухватить пальцами, рассмотреть и ощупать. Серо-голубые глаза были шальными, с крохотными, с булавочный укол, зрачками (что говорило о немалой укуренности или «колесах», но мне, говоря по правде, было на это наплевать). Очень хотелось узнать, кто он и откуда, связан ли с Миком, но моя оглушенность и его харизма лишили меня способности шевелить языком.

Мы вышли на улицу, поддерживая друг друга, так как ноги заплетались чудовищно – у обоих. После танцпольного грохота тишина наступавшего утра обрушилась на барабанные перепонки резко и ошеломительно.  Нежно-розовое солнце плескалось в лужах на мостовой. Прохожих еще не было, умытый город выглядел исключительно нашей с ним собственностью. Листва, уже предчувствующая осень,  была тяжелой и чересчур яркой – от прошедшего недавно дождя. Небо струило свежий и приятный на вкус воздух (а может, он просто наложился на вкус коктейлей у меня во рту).

- А кошки живут на крышах – значит, они ближе к Богу, чем мы…

- Скажи это моему Желудю: ленивый рыжий засранец живет исключительно в двух местах – на диване и возле своей миски.

- Но ты же не видишь, чем он занимается, когда ты, например, засыпаешь. Вполне возможно, что он вспрыгивает на форточку и ведет оттуда долгие беседы с Зевсом или Аполлоном. Или с Бастет! – Гаврик скорчил рожу, которая, видимо, должна была изобразить глубокий внутренний мир моего четвероногого паразитика.

Вышло так потешно, что я едва не навернулась, зайдясь в хохоте. Меня вовремя и очень галантно поддержали за рукав.

- А почему мой Желудь обращается не к  русской, то бишь славянской  Ладе, или Перуну, или Велесу, а к забугорным богам? Он же русский кот, а не греческий, и патриот, наверное, где-то глубоко внутри.

- А наших богов все забыли. Вот греческих или египетских – все знают! А к славянским никто больше не обращается, даже животные. Все они давно мертвы, превратились в тлен и прах, и пепел… -  Он воздел правую ладонь и неожиданно громко заорал: - Где вы, сильные, многоликие, бессмертные? На кого покинули нас мучаться на оставленной вами земле, аки кутят незрячих?..

Небо ответило грубым заспанным басом  (от неожиданности я примяла пятой точкой мостовую):

- Я вам ща устрою бессмертие, а потом догоню и еще слепых кутят покажу! Совсем ополоумели – в пять утра под окном орать!..

- Пойдем отсюда, Наташа! – Гаврик поднял меня на ноги, сам при этом едва удержав равновесие. – Небеса не благоволят нам сегодня. Я тебе говорил, кстати, что твое имя тебе совсем не подходит? Ты слишком необычная для такого стандартного набора звуков. Я буду звать тебя Натали! - Я непроизвольно дернулась: пахнуло Конторой и всем с ней связанным. – Тебе не нравится? Ты права: пошловато. Ну, тогда ты будешь… - «Только не Тэш! - промелькнуло у меня в голове. – Иначе я точно свихнусь от обилия совпадений!» - Ты будешь Тату! 

Гаврик подпрыгнул и хлопнул в ладоши, совсем как ребенок, получивший вожделенный подарок. Я не слишком привечаю инфантильных мужчин, но в нем было что-то подкупающе искреннее. (А может, мне это просто привиделось с пьяных глаз.)

Проходя по улице Правды – это у нас что-то вроде Рублевки местного разлива – он показал на фешенебельную новенькую семиэтажку:

- А вот здесь - мои скромные пенаты! Засим позвольте откланяться!

На прощанье мы обменялись телефонами, и он клятвенно обещал позвонить.

Когда Гаврик, пошатываясь, побрел к пенатам, я крикнула:

- Эй, у тебя случайно нет братьев?

Он обернулся. Но ответил не сразу.

- Был. Близнец. Он погиб, когда мы были еще детьми. Но это долгая и грустная история, и я поведаю ее как-нибудь в другой раз.

- А как его звали?

- Кого?

Все-таки он туго соображал, ослабленный и алкоголем, и травкой.

- Твоего брата-близнеца. 

- А-а. Миша. Мы были, по замыслу предков, как два архангела: Гавриил и Михаил.

Я даже не обиделась, что он не соизволил меня проводить – настолько все это было странно и необъяснимо. Михаил – Микаэль – Мик…

Когда я пришла домой, он сидел на подоконнике и курил. Как обычно. Он не произнес ни слова, пока я раздевалась перед сном, попутно роняя все подворачивающиеся под ноги предметы и падая сама. Он даже лица ко мне не повернул.

А я думала, засыпая, что, возможно, вовсе не кот, а Мик разговаривает сейчас с богами - позабытыми, древними и суровыми. Они беседуют с ним на равных. Дым от сигареты антенной улавливает их голоса – поэтому он всегда курит. Солнце просвечивает сквозь пряди его волос, торчащие над ухом, и само ухо окрашивает в изумительный розовый. Я удерживаю это ухо в голове, пока сон не накрывает меня.