Монро

13

Я держала край своего платья — тонкая ткань скользила между пальцев, словно пыталась вырваться. Девочки вокруг уже смеялись, тянули меня за руку — «Пойдём, да ладно тебе!» — и я, не успев опомниться, оказалась втянута в круг. Репетиция началась.

Музыка ударила в воздух, отражаясь от стен зала. Танцовщицы импровизировали — шаг, поворот, движение бёдрами, блеск пайеток. Всё было живым, пульсирующим. И в этой вихревой суете Лора — наша певица — вдруг подошла ко мне.

Она держала в руке листок, мятый, с нотами и текстом.

— Держи, — сказала она и протянула его. — Это песня для двоих.

Я подняла взгляд. Её глаза были темнее, чем я запомнила. Голос — уверенный, но мягкий. Мы раньше почти не разговаривали, но в тот момент между нами что-то щёлкнуло.

Мы стояли рядом, и я читала слова: старая песня, двадцатый век, Мэрилин Монро — бархатный шепот, лёгкая томность, свет прожектора и дым сигарет в полумраке сцены. «Для двоих» — так и было написано вверху страницы.

— Попробуем? — спросила Лора.

Мы начали петь. Мой голос дрожал, её — тянулся, обволакивал, будто вёл за собой. Музыка звучала в нас, не из колонок. И когда мы закончили, в зале на секунду стало тихо — только стук каблуков и чей-то вдох.

Весь день потом прошёл в репетициях. Свет, шаги, смех, голоса. К вечеру гримёрки заполнились запахом духов и лака для волос. За кулисами кто-то проверял микрофоны, кто-то шептал молитвы перед выходом.

Я тряслась. Не просто волновалась — внутри всё дрожало, будто ток прошёл по венам. Девушки вокруг хлопотали — кто-то поправлял мои волосы, кто-то растушёвывал тени, кто-то закреплял шпильку, чтобы ни один локон не осмелился сбежать.

— Дыши, — сказала визажистка, глядя на меня в зеркало. — Всё будет прекрасно.

Я кивнула, но не могла вдохнуть.

Макияж был идеален — лёгкий блеск на скулах, чёткие стрелки, губы цвета старого вина. Прическа — волны, будто я сошла со старинного афиша, где улыбалась Мэрилин Монро. А платье… О, платье! Открытое, облегающее, каждая линия фигуры будто нарисована светом. Оно было слишком смелым, но когда я увидела себя в зеркале, то на секунду поверила — да, сегодня я могу быть артисткой. Настоящей.

За дверью уже гремела музыка, репетировали последние аккорды. Слышались голоса, шаги, шёпот, звон каблуков по сцене.

Я стояла перед зеркалом и пыталась успокоить дыхание. Сердце било так сильно, что казалось — его услышит весь зал.

И вдруг за спиной появилась Лора. Она уже была готова — уверенная, спокойная, в своём серебристом платье, с мягкой улыбкой на губах.

— Ну что, — сказала она, — выходим вместе.

Она взяла меня за руку. Холод её пальцев странно утешал. Мы стояли на пороге, за кулисами, где свет прожекторов уже резал воздух, и я чувствовала — через мгновение начнётся то, ради чего всё это.

И вот — шоу началось. Свет прожекторов вспыхнул, как рассвет. Я стояла рядом с Лорой, чувствуя, как дрожит сцена под ногами. Музыка заиграла, и мы вышли.

Две — на одной волне.

Две — в одной песне.

Две — под взглядом сотни глаз.

Мы начали петь.

Первые ноты дрожали вместе со мной. Голос то срывался, то гас под шумом музыки. Но Лора — спокойная, красивая, уверенная — сделала шаг ближе, скользнула мимо танцовщиц и, словно невзначай, коснулась моей спины. Её ладонь была тёплой, лёгкой, но это касание стало опорой, словно кто-то сказал без слов: «Ты справишься».

Я вдохнула глубже.

Страх начал таять, уступая место ритму. Музыка захватывала, тело само двигалось в такт. Мы пели дуэтом — наши голоса переплетались, как два луча света. Танец оживал вокруг нас, Лора легко кружилась, я следовала за ней. Всё — свет, звук, публика — вдруг стало единым вихрем.

И вот тогда я увидела его.

Реми.

Среди гостей, в полумраке, его взгляд — холодный, злой, прожигающий. На секунду мне стало снова страшно, но я продолжала петь. Охрана уже стояла у края сцены, не подпуская никого близко. Реми сделал шаг вперёд — и тут же кто-то из охранников встал на пути. Он замер, сжал кулаки.

Я не спустилась со сцены.

Пела до конца, пока стрелки часов не сошлись — ровно в полночь.

Когда пробили двенадцать, ресторан начал медленно пустеть. Гости расходились, официанты собирали бокалы, свет приглушили. Мы с Лорой получили гонорар — блестящие купюры, пахнущие сценой и потом.

Реми ещё стоял у выхода, звал меня — я слышала, но не обернулась.

Пусть кричит. Пусть злится.

Я решила остаться.

Ночевать прямо в ресторане — под защитой толстых стен и крепких охранников, которых, видимо, вызвал сам хозяин, узнав, что произошло прошлой ночью.

Теперь за дверями стояли двое — широкоплечие, молчаливые, как каменные статуи.

А я, наконец, позволила себе вдохнуть спокойно.

Только сердце всё ещё билось — не от страха, а от сцены. От музыки. От того, что я не убежала.

Работа шла удивительно успешно.

Каждый день я просыпалась с мыслью: это правда со мной? — я пою, на сцене, под светом прожекторов. Моя мечта, та самая, что когда-то казалась далёкой и несбыточной, всё-таки сбылась.

Я пела.

С Лорой — часто, дуэтом, смеясь перед выходом, обсуждая мелочи. Иногда — одна, когда ей нужно было отдохнуть. И каждый раз, выходя под музыку, я чувствовала ту самую дрожь, но теперь — не от страха, а от восторга.

Публика росла.

Люди приходили снова и снова, ждали, аплодировали, дарили цветы, клали в руки красные конверты — три, иногда четыре за день. В гримёрке пахло розами и духами. Я не стала богаче сразу, но дом понемногу оживал: заново покрашенные стены, новая занавеска, починенный свет. Всё — от моего голоса.

Но не всё было так спокойно.

Реми… он не исчез.

Сначала просто приходил — стоял у дверей, наблюдал. Потом — громче, злее. Один раз устроил скандал, сорвался, стал кричать. Охрана вывела его, но он вернулся на следующий день, пьяный, с мутным взглядом и дрожащими руками. Он пытался прорваться к сцене, что-то разбил, перевернул стол, сломал вешалку. Его схватили, вызвали милицию, но даже это его не остановило.

Я то избегала его, то ругалась, то делала вид, что не слышу.

Иногда он стоял у выхода, когда я уходила после выступления — и я ускоряла шаг, не глядя.

Но на сцене — я жила.

Там, под светом, я могла быть кем угодно: сильной, счастливой, свободной.

Телефон звонил почти каждый вечер.

Я видела имя на экране — Реми — и просто гасила звук. Не хотела ни слышать, ни видеть. Лора однажды сказала, тихо, без упрёка:

— Может, всё-таки поговоришь? Иногда слова гасят то, что молчание только разжигает.

Я не была уверена, но всё же согласилась.

Его позвали в раздевалку.

Все вышли, оставив нас наедине. Воздух в комнате стал густым, пропитанным запахом лака для волос и табака. Реми стоял у стены, курил нервно, стряхивая пепел прямо на кафель, нога его ритмично стучала по полу — как барабан нетерпения.

— Отстань от меня, Реми, — сказала я, стараясь говорить спокойно, но голос дрожал. — Что с тобой? Хватит уже.

Он фыркнул, усмехнулся, но в глазах — злость, боль, ревность.

— Вижу, тебе нравится этот испорченный мир, да? — процедил он. — Очнись, Монро. Мне не нравится, что ты выходишь на сцену, а эти мужики облизывают тебя глазами. Это плохо кончится. Потом не плачь. Я о тебе думаю.

Я нахмурилась, не веря своим ушам.

В этот момент дверь приоткрылась — вошла официантка с огромным букетом алых роз, перевязанных бархатной лентой. В руке — маленькая записка.

— Это вам, — сказала она и ушла, не глядя на Реми.

Я не успела даже прочитать, что там, как Реми сорвался.

Он выхватил букет и с яростью растоптал его прямо под ногами. Лепестки рассыпались по полу, как кровь.

— Что ты делаешь?! — закричала я. — Убирайся, Реми!

Он шагнул ближе, глаза блестели — не от слёз, от безумия.

— Хватит, Монро! — крикнул он. — Неужели ты не понимаешь? Я влюблён в тебя! Я не хочу, чтобы чужие мужики пялились на тебя! Не хочу, чтобы ты пела в этом месте!

Я замерла.

Он шагал рядом, будто сам не свой — слишком близко, слишком нервно. Слова путались, срывались, дыхание было горячим и неровным.

— Тебе нравятся розы? — пробормотал он, глядя прямо в глаза. — Я тебе их подарю… хоть каждый день. Хочешь — куплю всё, что пожелаешь…

От него пахло дымом — тяжёлым, терпким, почти пьянящим.

Я фыркнула, едва сдерживая раздражение:

— Ты серьёзно думаешь, я дешёвка? Что мне это нужно?

Он не ответил. Только приблизился — шаг, ещё шаг.

— Остановись. Не приближайся, — сказала я резко.

Но в следующую секунду его рука легла мне на талию. Всё произошло внезапно — сильное движение, и я оказалась поднята, посажена на зеркальную тумбу. Спиной я упёрлась в холодное стекло, и от него по телу пробежал ледяной ток.

Он навис надо мной, закрыв всё пространство своим телом. Его дыхание было слишком близко, почти касалось кожи.

Я оттолкнула его, чувствуя, как дрожат руки.

— Что ты делаешь?! — сорвалось с губ.

Он будто не слышал. Его пальцы скользнули по моим ногам — не грубо, но властно, уверенно, и это лишь усилило тревогу.

Его губы нашли мою шею, горячие, настойчивые, и возле уха он прошептал:

— Я хочу тебя… прямо здесь.

— не остановился — глаза потемнели, голос стал низким:

— Надо было тогда тебя трахнуть.