Путешествие в никуда 2

3

   Подошли к жердевому заслону, налегли втроём на него, и с шумом опрокинули. Собаки залились дружным лаем, в юртах послышались голоса. Люди ещё не спали, и караульные выбежали на шум.

- Пора! - шёпотом скомандовал минералог, и "привидения", запев молитву смело двинулись вперёд.

Что тут началось, трудно поддаётся описанию. Возгласы ужаса, визг детей и женщин, крики мужчин: "Мёртвые рудокопы выходят, спасайтесь"! Все бросились бежать, сломя голову. Страх передался и животным. Вслед за людьми, и обгоняя их, понеслись и собаки, коровы, бараны, козы. Визжащий клубок в облаках пыли катился вниз по долине - люди и животные, не разбирая дороги, толкали и опрокидывали друг друга.

Победа полная! Операция удалась на славу!.. Откинув с лиц теперь ненужные капюшоны, "привидения", не торопясь, взобрались на гребень отрога и остановились перевести дух.

С высоты виднелись обе долины, освещаемые слегка пошедшей на ущерб луной. В её мертвенном, добавлявшим страха, свете, в той стороне, откуда пришли кладоискатели, виднелась палатка и кони, а с другой стороны, где стояли юрты, тихо и безлюдно - беглецы вряд ли осмелятся вернуться до рассвета.

Довольные шутники не спеша спускались к своему лагерю, делясь впечатлениями и вспоминая новые подробности. Ночная тишина то и дело разрывалась дружным хохотом, отчего пугливо взлетали ночные птицы, а бывшая всему свидетельницей луна тоже, казалось, веселилась, ловя очередную тучку и прикрывая ею озорную улыбку.

* * *

"... если бы расстояние, отделяющее Китай от Московии не было столь огромным, и если бы Московская Империя не была почти столь же варварской, бессильной и плохо управляемой толпой рабов, то царь московский без большого труда выгнал бы китайцев с их земли и завоевал бы их в одну кампанию. А если бы царь, могущество которого, по слухам, всё возрастает и начинает достигать грозных размеров, направил свои армии в эту страну, вместо того, чтобы атаковать воинственных шведов, в чём ни одна из европейских держав не стала бы завидовать или препятствовать ему, то сделался бы за это время императором китайским и не был бы бит под Нарвой королём шведским, силы которого в шесть раз уступали русским войскам".

А книженция недурна! Зря сначала забраковал, подумал Николай Палыч и перевернул страницу.

"Подобно военному могуществу китайцев, их навигация, торговля и земледелие очень несовершенны по сравнению с тем, чего достигли европейцы; то же самое можно сказать относительно их знаний, науки и искусства. У них есть глобусы, планетные круги и кое-какие сведения по математике; но стоит вам только немного поближе познакомиться с их наукой, и вы убеждаетесь, как ограниченны самые первые их учёные! Они ничего не знают о движениях небесных тел, и народ у них так глуп и так невежествен, что солнечное затмение они объясняют нападением на солнце большого дракона, который похищает светило..."

Почему автор так набросился на бедных китайцев? Чем не угодили? Что плохого сделали?

"... так что во всей стране начинают, что есть мочи, бить в барабаны и греметь кастрюлями, чтобы испугать и прогнать чудовище, совсем как делаем мы, когда нужно загнать в улей пчёл".

- Почитываете "Совершенного негоцианта"? - тихо и вкрадчиво спросил незаметно возникший Гершман.

- Вы "совершенно" правы, - в тон ответил Пащенко.

- И по-прежнему неинтересно?

- Нет, напротив! Сейчас как-то повеселее пошло.

- А я вот, в свою очередь, у вас хотел что-нибудь попросить почитать.

- У меня только газеты, что дал консул. Вон стопка из рюкзака торчит.

- Можно?

- Пожалуйста.

Гершман зашуршал бумагой, раскрывая первую попавшуюся, и прочёл вслух: "В настоящее время внимание всего мира сосредоточено на маленьком геройском Трансваале. Несомненно, что читатели наши следят с не слабеющим интересом за всеми изменчивыми явлениями борьбы, которую ведёт народ"...

- Постойте, постойте! Какого года издание? Война буров... Это когда было? - Александр Ефимыч снова зашуршал, ища первую страницу. - Батенька, помилуйте! Прошлый век! 1899-й год!! Нынче на дворе девятьсот четвёртый... Откуда у вас такое старьё?

- Консул дал, - буркнул Пащенко, не отрываясь от "Негоцианта". - К ним медленно пресса доходит...

- Пускай медленно, но не за пять же лет? - продолжал возмущаться минералог. - Я и смотрю: в чём дело?- бумага такая жёлтая и старая.

- Не нравится, - не берите! -обиделся за консула и вверенное ему консульство Николай Палыч. - Более свежего у меня нет.

- Я вас не обвиняю, - пошёл на попятную Гершман, продолжая листать издание. - Ага, вот даже что-то интересненькое! "Еврейская колония в Китае". Каков заголовочек, а?

- Ну, вот видите, а вы ругались: не такая, не сякая - свежую подавай! - Пащенко заговорил тоже более примирительно.

- Если не возражаете, возьму всю пачку.

- Берите, берите.... Как тут автор с китайцами расправляется - обхохотаться можно!

- Вы про Савари? Да, он таков - камня на камне не оставляет... Спасибо за газеты! Пойду, почитаю.

- Почитайте, да не зачитывайтесь. Скоро снова в путь-дорогу!

Отойдя в сторонку и присев на камень, Александр Ефимыч сразу набросился на заинтриговавшую его заметку. Еврейская колония в Китае... не слышал о таком!

"В эпоху разрушения Иерусалима Тиром, сыном Веспасиана, в Китае царствовал император Тинг-Ли из династии Ган. По имеющимся историческим сведениям, к этой эпохе относится первое появление в Китае еврейских семейств из Иерусалима. В 7 веке еврейских общин в Китае так много, что правительству пришлось назначить сановника, специально для заведования их делами. В 10 веке центром этих общин сделался город Кай-Фюнг в провинции Гоанг-Го. Число евреев в Китае постепенно увеличивалось, а в 14-м столетии им удалось получить известное политическое влияние. В 1423 году один еврей занимал в Китае высокий военный пост. Главная синагога в провинции Гоанг-Го пользовалась особенными милостями императоров, которые не раз отстраивали её за свой счёт после пожаров. В начале 17-го столетия синагога имела 100 метров в длину и 50 в ширину. В середине помещался "трон законодателя Моисея". Кайфюнгские евреи праздновали все свои праздники и чуждались браков с иноверцами. Однако это не спасло их от национального упадка, если судить по тому, что в половине нашего столетия синагога уже без раввина, а во всей общине нельзя найти ни одного человека, который умел бы читать и писать по-еврейски. Около 1860 года община насчитывала всего 300 человек, занимавшихся портняжным, сапожным и другими ремёслами; некоторые, впрочем, содержали меняльные лавки. Богослужение прекратилось, браки с иноверцами стали заурядным явлением, и о своём еврейском происхождении кайфюнгские евреи знают лишь по сохранившимся от стариков воспоминаниям".

- Да-с, - только и сказал Александр Ефимыч, откладывая газету и принимаясь за следующую.

- Господа, всё готово! - раздался бодрый голос Кыбсана. - Можем трогаться в обратный путь.

Монгол вёл под уздцы навьюченного коня. С чтением пришлось заканчивать.

По дороге разговор возвращался к посещению рудника и удачно проведённой операции.

- Ну и напугали мы бедных караульных, - улыбался Николай Палыч . - Даже становится немного совестно, что людей чуть ли не до белого каления довели.

- Я, признаться, тоже не ожидал подобного эффекта, - отозвался минералог. - Ну, думаю, выглянут, увидят "мертвецов", спрячутся в юрты и начнут молитвы читать... А тут такой кавардак вышел - уму не постижимо!

- Скот весь разбежался, - пожалел бедолаг монгол. - Будут теперь долго ловить его по степи.

- В конце концов, я не виноват, что они такими трусами оказались, - блеснул очками главный выдумщик.

- Никто вас и не винит, успокойтесь! - послал во взгляде прощение Пащенко.

- Теперь по всей степи молва пойдёт, - продолжал жалостливо монгол.

- Ну, ничего, ничего! - сказал Николай Палыч. - Зато будет, что вспомнить...

- Да внукам и правнукам порассказать, - добавил Гершман и чуть не свалился с лошади. -Бог меня наказывает!

- Поосторожней, - кинулся на подмогу коллега. - За вами, как за маленьким, нужен глаз да глаз.

- Извините, всё никак не приноровлюсь - бока скользкие у кобылы!

- Бока скользкие, говорите? - тихо засмеялся Кыбсан.

- А то нет? - запищал неудачливый "кавалерист". - Точно намыленные!

- Ха-ха-ха! - заржали на пару Пащенко и Кыбсан.

Так и ехали, - пересмеиваясь да перешучиваясь, и время пролетало незаметно. В посещённых по пути улусах купили несколько отрезов ситца, чтобы соответствовать своему, заявленному статусу (вроде, как за товаром ездили, а не шаляй-валяй). Чтобы не вызывать подозрения ни на постоялых дворах, ни у таможенников, правда, и без того, в целом, сквозь пальцы смотревших на багаж туда-сюда слонявшихся мелких торговцев. Так что добытое золото удалось беспрепятственно привезти домой.

Кварц истолкли, промыли, завесили - оказалось 4 фунта. Прибавили к ранее найденному. Состояние росло...

Спустя день после возвращения, Николая Палыча вызвал к себе консул и сообщил, что в Чугучак на прошлой неделе приехал немецкий учёный, занимающийся раскопками. Он хочет попасть в Турфан, зная о существовании там руин какого-то древнего города. Ему нужны переводчики, проводники, помощники и вообще компаньоны.

- Надолго приехал?

- Месяца на два. Если согласны, познакомлю вас. Он остановился здесь неподалёку.

- От себя лично приехал или?...

- Послан какой-то академией. Имеет рекомендацию и от нашего министра иностранных дел с просьбой оказать ему всяческое содействие. Поэтому и явился ко мне.

- Старый или молодой?

- Средних лет. Естественно, он сказал, что все расходы берёт на себя и будет помощникам хорошо платить, если они будут хорошо работать.

- Ну, положим, мы в его подачках не нуждаемся - сами не нищие...

- Отказываетесь?

- Почему? Надо подумать... Немцы давно пытаются проникнуть в Азию. Такие учёные, как Александр фон Гумбольд, который выдвинул предположение о вулканическом происхождении Тянь-Шаня. А наш Пётр Петрович Семёнов это опроверг!

- Семёнов, который Тянь-Шаньский?

- Именно, он. К тому же, не всем им здесь везло...

- Вы о подозрительности местных ханов к чужестранцам?

- Если бы только подозрительность! Друг Петра Петровича, Адольф Шлагинтвейн (вместе учились в Берлинском университете), пытавшийся пробраться к Тянь-Шаню с южной стороны, был схвачен и обезглавлен!

- Да, что вы? Я ничего об этом не слышал.

-Это случилось почти полвека назад.

- А! Так нас ещё на свете не было...

- Как зовут немца?

Пауль Шефнер, если мне не изменяет память. - Консул покосился на какой-то документ, лежавший у края стола. - Да, именно так - Пауль Шефнер, профессор археологии.

- Не слышал о таком... Но не важно.

- Так как? Что ему передать? - Консул потёр руки, вставая из-за стола и давая понять, что разговор слишком затянулся, а текущие дела не ждут.

- Пожалуй, согласимся... Нас теперь трое. Вы же знаете: монгол-проводник, мой друг-минералог и я.

* * *

Немецкий профессор остановился на постоялом дворе, в номере, вернее в одной из комнат глинобитной фанзы. Как принято в Китае, пол земляной; заднюю половину комнаты занимает лежанка. Дверь открывается во двор, рядом с ней - окно, заклеенное белой бумагой вместо стекла. Из мебели - грубый стол и два табурета. Стены побелены, потолок из хвороста, сверху покрытого глиной.

На лежанке немец разложил багаж - несколько чемоданов, саквояж и сумки. Сам сидел у стола и просматривал какие-то бумаги.

Консул представил Николая Палыча.

- Прошу извинайт, каспадин консуль... принимайт вас такой перлога... только "цвай" стул иметь... Прошу сидеть...

Консул занял второй табурет, Пащенко присел на край кровати.

Объяснение было не долгим. Учёный оказался весьма общительным дядькой, правда, не всегда успешно преодолевавшим сложности русской грамматики и часто прибегавший к словам из родного языка. Видя подобные мученья, собеседники предложили ему полностью перейти на немецкий, и дело пошло веселее.

Условия тщательно оговорили и даже подписали нечто вроде контракта (с проставленными цифрами), этой формы деловых взаимоотношений, так милой сердцу западного человека.

Профессор знал немного китайский (нанкинский диалект), но нужен и знаток пекинского, так как в Маньчжурии, куда собирались путешественники, объяснялись только на нём. Далеко ходить не пришлось - таким знатоком оказался разносторонний Кыбсан, так что вопрос с переводчиком решился сам собой.

Профессор попросил нанять две телеги до Турфана для предстоящих находок, а самим ехать на сменных лошадях. Оговорили также вопрос о провизии и приготовлении. Когда окончательно столковались и назначили день выезда, Пащенко и консул тепло распрощались с немецким гостем.

- И зачем он припёрся в такую Тьму-Таракань? - пожимал плечами консул.

- А вы думали, чудаки водятся только в России? Как видите, и в Германии их хватает.

* * *

Часов в десять утра тронулись в путь. Как и просил немец, наняли две телеги. Ими ограничились. Сменных лошадей решили нанять на обратном пути, когда телеги будут заняты находками. А пока в одной расположился профессор со своим багажом, а в другой - трое остальных участников. Хотя лошадей и меняли на каждой станции, но ехали не быстро, не более десяти вёрст в час. На ровных участках двигались мелкой рысью, но на подъёмах - шагом. В телегу, где сидел немец, впряжены две лошади, - она лёгкая, а во вторую, более громоздкую, - три... Ямщики разместились на оглобле позади крупа, так как козел у китайских телег нет. Когда дорога шла в гору, они соскакивали, и шли пешком рядом.

Тракт тянулся по довольно узкой долине ручья. Слева обрывались красные скалы Джаира, на которых высоко вверху торчали, рощицами и порознь, сосны. Справа зеленели травой склоны хребта.

За день проехали несколько населённых пунктов, и когда солнце уже садилось, остановились у посёлка, расположенного у южной окраины гор, где и решили заночевать.

Комнаты для проезжающих на станции, конечно, оказались без окон. Шаткий стол попросили у смотрителя, а стульями послужили свои чемоданы. На ужин удалось купить у того же смотрителя мясо кулана, дикого местного осла. В этой местности жители занимались охотой. В округе, помимо куланов, водилось много кабанов, и даже встречались тигры. Обо всём этом поведал любезный смотритель.

Когда, напившись чаю, устраивались на покой, из комнаты профессора раздался страшный крик. Все бросились смотреть, что стряслось.

Немец стоял возле кровати со свечой в одной руке, а дрожащей другой - указывал на стену, по которой медленно спускались две крупные фаланги.

-- Какой гадкий насекомый! В Туркестан есть каракурт, смертельный паук?

Профессор стал бледнее выбеленной извёсткой стены.

-- Это не каракурт, а фаланга, - "успокоил" Кыбсан.

Хорошо ещё, что немец не знает русской поговорки: "х**н редьки не слаще", подумал Пащенко, наблюдавший за происшествием, - а то бы совсем расстроился.

- Вон и ещё один! - указал трепетавший всем телом учёный на другую стену, по которой побежал новый экземпляр. - Это ужасно! Здесь спать не иметь!

Опасения профессора оказались небезосновательны. Пришлось разбить во дворе палатку. К тому же, и в других комнатах появились непрошеные гости. Хозяин только развёл руками после того, как с помощью веника прогнали гадких насекомых. Пауки не входили в перечень оказываемых услуг.

Ночь прошла тревожно: всё время просыпались и светили фонарем - не проникло ли что-нибудь в палатку? Но, Бог миловал, и никто не был укушен. Когда утром выглянули на свет Божий, то увидели великолепную картину. На горизонте простирался длинной тёмной стеной Восточный Тянь-Шань, разрезанный глубокими ущельями и увенчанный рядами крупных зубцов, словно гигантская пила. Зубцы сверху донизу покрыты снегом, который алел в лучах восходящего солнца. Снеговой хребет очень высок и внушал, если не страх, то священный трепет и уважение.

Долго любовались чудесным зрелищем, прежде чем приступить к утренним процедурам.

- Вон там самая высокая вершина, Хан-Тенгри, - указал в зыбкую даль Кыбсан.

- Мой коллега, фон Гумбольд, бывать здесь, - заметил немец, разделяя общий восторг от увиденного.

- Здесь "бывать" и другой ваш коллега и земляк, Адольф Шлагинтвейн, - слегка передразнил "грамотея" Пащенко, - друг нашего Семёнова Тянь-Шаньского.

- Да, я знать... о его печальной судьба наслышан, - помрачнел профессор.

Александр Ефимыч позднее записал в дневнике: "Перед нами возвышался самый величественный из когда-либо виденных мною горных хребтов. Весь он покрыт нигде не прерывающейся пеленой вечного снега. Как раз посередине вершин возвышалась одна, резко между ними выделявшаяся по своей колоссальной высоте - белоснежная остроконечная пирамида, которая казалась превосходящей высоту остальных чуть ли не вдвое - божественный пик Хан-Тенгри".

Путники тронулись навстречу горному великолепию. Но видимость ухудшилась: вокруг белых зубцов сгущались тучи, которые после полудня совершенно закрыли их, повиснув курчавой пеленой над тёмной стеной хребта.

К закату отряд у поднялся к подножию Тянь-Шаня, и на ночлег остановился в пригороде посёлка Шихо на большом постоялом дворе. Двор оказался более просторен и лучше, чем предшествующий. Комнаты имели застеклённые окна, столы и кресла; в стенах не видно трещин, где могли бы прятаться фаланги и прочая нечисть.

Профессор дополнительно осведомился у хозяина по поводу насекомых. Тот заверил, что никаких "посторонних" пауков не наблюдается, так как прислуга хорошо исполняет свои обязанности. Поверив на слово, путники расположились в предложенных помещениях.

"Обстановка нашего путешествия сложилась очень благоприятная в смысле безопасности: мы получили позволение ехать в свите одного мандарина. Мандарины эти являются чем-то вроде вице-королей или губернаторов провинций, принимая всевозможные почести от населения и часто совершенно разоряя его, ибо оно обязано обильно снабжать по пути всю многочисленную мандаринскую свиту". - Николай Палыч, проснувшийся рано и, не слыша никаких признаков пробуждения соседей, решил почитать лёжа. - "Так как мы ехали в этой свите, то так же не терпели недостатка в еде и в корме для лошадей, однако мы обязаны были платить за всё по местным рыночным ценам, и эконом мандарина аккуратно взыскивал с нас причитающиеся деньги; таким образом, наше допущение в свиту, хотя и являлось выражением большой любезности по отношению к нам, не было, однако, совершенно бескорыстным, особенно если принять во внимание, что таким же покровительством пользовались ещё человек тридцать путешественников. Население доставляло мандарину провизию бесплатно, он же продавал её нам за наличные. Двадцать пять дней ехали мы до Пекина..."

Ужаснейший крик из комнаты немца заставил Пащенко бросить, начинавшую увлекать книгу, и, на ходу натягивая брюки, бежать выяснять, что стряслось. Топот табуна ног в коридоре свидетельствовал - на помощь ринулись и другие.

Профессор в ночной рубашке со спальным колпаком на голове стоял посередине комнаты, держа в руках подушку, и указывал на то место, где подушка лежала ранее. Там, лениво потягиваясь, после сладкого сна, сидел большой чёрный скорпион.

- Ещё один гадкий насекомый! - дрожал всем телом немец.

- Он всю ночь провёл у вас под подушкой? - спросили разом "спасатели". - Наверное, да... - профессора передёрнуло. Он представил, что могло случиться. - Как же сам китайса здесь живут? Тут и змеи водиться есть?

- Нет, змей не бывает, - вступился за честь соседей китайцев монгол Кыбсан.

Позвали хозяина, тот - уборщика. Не долго думая, бесстрашный слуга поймал ещё не отошедшего от сна членистоногого и водрузил его в стеклянную банку с крышкой.

- Баночка я возьми на память, - заволновался профессор, - а вот плата за номер надо меньше... вы меня обмануть, что у вас нет паук!

Хозяин смиренно согласился, и конфликт уладили, но остаток ночи бедный профессор провёл, бодрствуя и внимательно следя за стенами и потолком. На счастье, а возможно, не желая подводить хозяина (значит, у насекомых тоже совесть есть), никто больше не выполз...

Утром, плотно позавтракав предложенным рагу из крольчатины, (несколько подмочивший свою репутацию, содержатель постоялого двора, решил реабилитироваться и лично следил за приготовлением блюда) путники отправились по тракту на восток. Немец вспоминал очередную свою "варфоломеевскую" ночь, и опасливо прислушивался к желудку: не подмешал ли из мести злодей-хозяин и в рагу каких-нибудь скорпионов или фаланг. Окружающие успокаивали: ели, мол, вместе - тогда бы и у других началось. Но он до конца не верил, - мог, стервец, незаметно персонально подложить... Даже в Далёкой Европе славилась знаменитая "китайская месть"!

По пути следования китайские селения чередовались с полями, покрытыми зелёными всходами, на которых копали или пахали крестьяне в широких соломенных шляпах, но обнажённые до пояса и босые.

По-видимому, обрадованный тем, что, подвергаясь ночью смертельной угрозе, судьбой был пощажён, профессор, трясясь в своей телеге, вдруг продемонстрировал чудеса красноречия (правда, на немецком) и глубочайшие знания истории Китая. Он, не умолкая всю дорогу, плоть до очередного привала, читал настоящую лекцию.

Гершман, отлично знавший язык, переводил сложные места Николаю Палычу, знавшему - хуже (от занятий частенько отлынивал, да и домашними работами пренебрегал).

"К середине 18 века господство, основанной монгольскими ханами, династии Юань неотвратимо клонилось к упадку. При дворе продолжались распри, нарастала волна народных восстаний, подталкиваемая разорительным произволом властей и национальным угнетением.

Как уже не раз бывало в истории Китая, рано, как и других стран в средние века, народный протест находил идеологическое выражение в различных сектантских воззрениях. Широкое распространение здесь получило учение секты "Белого лотоса" - цветка на священном пруду в благословенной земле. Оно предрекало скорое пришествие на землю Будды грядущего и Князя Света, воплощавших доброе начало и его победу над мраком и злом.

В 1351-м году один из вожаков секты был объявлен Князем Света и потомком прежней китайской династии Сун. Он возглавил восстание, которое, несмотря на скорую гибель предводителя, быстро распространилось в центральных районах страны южнее реки Хуанхэ. Командовал повстанцами Лю Футун, также провозглашённый потомком одного из сунских военачальников. Они носили на головах красные повязки и шли в бой под красными флагами, благодаря чему их стали называть "красными войсками".

- У нас на родине красные флаги тоже делаются всё более популярными, - заметил Пащенко, растирая лодыжку (нога затекла). - Только секта эта называется не "Белый лотос", а, кажется, - "Эр-Эс-Дэ-Эр-Пэ"...

- Социал-демократы, народовольцы, революционеры!... Их так много, что запутаться можно, - добавил Гершман, радуясь возможности сделать передышку в синхронном переводе, и бросил в сторону Пащенко по-русски: "Наш гость не только знатный археолог, но и заправский китаевед - замучает теперь, берегитесь!"".

- Ничего, Александр Ефимыч, выдюжим! - продолжил растирание Николай Палыч.

Немец, демонстрируя завидную неутомимость, продолжил, не сбавляя темпа (в раж вошёл человек, хотя, говорят, немцам это не свойственно).

- "Вспыхивали и другие очаги волнений. В начале 1352-го года один из мятежных отрядов занял город Хаочжоу и закрепился там. Примкнул к восставшим и некто Чжу Юаньчжан, странствующий монах, впоследствии основатель династии Мин".

В этих династиях сам чёрт ногу сломит, ворчал про себя Пащенко, а Гершман старательно выговаривал угловатые немецкие слова, переводя, и повторяя неясные места.

"Сперва повстанцы приняли Чжу Юаньчжана за вражеского лазутчика и намеревались с ним расправиться. Но один из предводителей заинтересовался пришельцем, поверил ему и определил в свой отряд. Чжу Юаньчжан оказался способным солдатом и хорошо зарекомендовал себя"...

Наступили сумерки, когда приехали в Урумчи и остановились в северном предместье. Постоялый двор оказался хорошим. Получили по вполне чистой комнате с окном, столом и креслами; лежанки покрывали циновки. Стены, казалось, гордились своей девственной белизной - никаких следов от раздавленных насекомых - да последние себя почему-то и не обнаруживали (то ли из скромности, то ли по забывчивости). А в мясной лавке нашлась даже говядина (!) - до этого лишь одна баранина. Немец торжествовал - о свинине он и мечтать не мог.

В Урумчи требовалось посетить генерал - губернатора. Он важная персона здесь, так как возглавлял столь обширную провинцию западного Китая, и без его санкции нельзя производить раскопки. Русский консул по каким-то причинам временно отсутствовал, что не редкость для России. Запил с тоски человек - находился в загуле. С кем не бывает? Ещё бы не запить: поработайте в такой глуши! Так что пришлось всё улаживать без его помощи. Это потребовало известного времени и изрядной нервотрёпки. Не там запятая стоит, точку не там поставили, слово не то употребили - и так, закавыка на закавыке... Но когда вопрос с паспортами и разрешительными документами утрясли, то путешественникам власти сделали ещё и особое предупреждение, что в развалинах древнего города настенные изображения можно лишь срисовывать, а копать - не глубоко, в поверхностном слое. За исполнением этого будет следить уездный начальник на месте.

"Дорога в Турфан шла на юго-запад по глубокому спуску в восточном Тянь-Шане. Миновав оживлённые улицы города и его южного предместья, пригородные сады и огороды, мы выехали в степь, - записывал в дневнике Александр Ефимыч. - Вскоре поднялись на плоский перевал, а с него спустились в длинную и широкую впадину с двумя озёрами, окаймлёнными зарослями камышей. По этой впадине ехали до захода солнца. Вне зарослей дно впадины как пустыня, усыпанная щебнем и галькой.

Заночевали на ближайшей станции, где имелась вода чистая и свежая из горных ключей, бивших поблизости. Зато комнаты оказались грязными и неуютными, так что спать предпочли в своих телегах на свежем воздухе, где досадной помехой стали назойливые комары.

На второй день пути дорога шла по солончакам и зарослям камыша вблизи озера. Далее последовал перевал через хребет, а потом дорога снова запетляла по живописным ущельям южного склона.

Последний день пути выдался самым тяжёлым. Долго ехали по голой пустыне без всякой растительности, спускаясь, всё ниже и приближаясь к обширной впадине южного подножия Тянь-Шаня, расположенной ниже уровня моря. Солнце припекало сильнее и сильнее. После полудня начались холмы и овраги и, наконец, цепь невысоких гор, через которую мы ехали по долине с садами и огородами. Появились снова деревья: тутовые, ореховые, пирамидальные тополя. Попадались даже и виноградники, что говорило о тёплом местном климате.

К вечеру достигли Турфана и остановились на постоялом дворе. Оказалось, что город по составу населения делится на две части: в одной - живут китайцы и маньчжуры, в другой - мусульмане (тюрки, издавна обитавшие в Восточном Туркестане). Сосуществование народов мирное, и межнациональных конфликтов не возникает.

Расспросив хозяина двора и других местных жителей, узнали, что развалины находятся верстах в 15-ти южнее. Выяснилось также, что руины сильно пострадали во время последнего мусульманского восстания, когда фанатики уничтожали изображения буддийских божеств - статуи и фрески. Штукатурку храмов местное население издавна употребляет для удобрения своих полей вместо извести"...

- Это очшен плохой народ, который уничтожайт древний память, - покачал головой профессор, узнав, как здесь относятся к древностям.

- Надо быстрей туда! Иначе вообще ничего не останется, - заметил на это Николай Палыч и, отложив нескончаемого "Негоцианта", вернулся к газетам, которые настолько стары, что всё их содержимое казалось новым. Подтверждался довод, что всё новое есть хорошо забытое старое. Аккуратный минералог газеты вернул без задержки, лишь прочитав о волновавших его "Евреях в Китае". Пащенко натолкнулся на заметку о Лондоне и увлёкся ею.

"В Лондоне на этих днях скончался сэр Генри Тэт. Он принадлежал к числу тех многочисленных в Англии и в Америке людей, которые годами неустанно и всевозможными ухищрениями грабят себе подобных для того, чтобы результатами добычи воспользоваться для самых возвышенных целей. (Занятненько! Ну-ка, ну-ка?) Сын пастора, Тэт в юности служил приказчиком в одной бакалейной торговле, а затем занял в Ливерпуле место управляющего на небольшом сахарном заводе. (Сладенького захотелось! Чаёк что ли попить с сахарком?) В то время сахар продавался ещё, не иначе, как целыми кусками, и самим потребителям приходилось раскалывать его на мелкие, неправильной формы кусочки. (Ишь, как сладкого хочется, - сил нет!) Однажды к Тэту явился какой-то полуголодный человек с изобретённой им машиной для раскалывания сахара на кусочки любого размера..."

- Очшен, очшен плохой народ, - раздавались причитания профессора, то ли отдыхавшего от чего-то, то ли просто маявшегося от безделья, - который уничтожайт... древний... память.

"Все фабриканты, которым несчастный показывал своё изобретенье, высмеивали его. Тэт купил за бесценок патент на новую машину, и с этого дня в Англии понятие о сахаре стало неразрывно связано с именем Тэта. Быстро разбогатев, Тэт стал жертвовать огромные суммы на различные филантропические учреждения". (Нет, больше не могу - пойду, положу в рот кусочек!)

-Очшен, очшен, очшен плохой народ...

"Так, университету в Ливерпуле он дал полмиллиона, построил гомеопатическую лечебницу, потратив на неё 300 000, пожертвовал дому для душевнобольных 100 000 и, кроме того, учредил целое множество стипендий в учебных заведениях". (Сладкий кусочек быстро таял во рту. Не сходить ли за другим?)

- ... который уничтожайт...

"В Манчестере для лиц, желающих дополнить своё образование, он основал школу, обошедшуюся ему в 50 000. (Уже и другой подходил к концу. Больше брать не удобно - скажут: ты так нас вовсе без сахара оставишь...) Вскоре он перенёс в Лондон свою главную контору, а вместе с ней и свою филантропическую деятельность. Особенными попечениями его пользовалась южная часть города, славящаяся своей нищетой и обездоленностью".

- ... древний память...

"Здесь им основаны были городские библиотеки и дворцы, из которых каждый стоил, по меньшей мере, 150 000. (Нет, больше за сахаром не пойду! Ни за что! Перетерплю...) Но важнейшим памятником его человеколюбия останется навсегда "тэтовсая галлерея" в Мильберке, построенная на месте тюрьмы. Дело в том, что современное английское искусство ныне живущих художников, не имеет своего... "

- ... Очшен, очшен, очшен, очшен...

На мысли, что немец, наверное, перед сном читает "Отче наш" (Правда, почему по-русски?) Николай Пылыч выпустил из рук газету, так и не узнав, чего же не имеет английское искусство, и прозаически захрапел.