Жизнь и как мы ее строим 3

2.1

У Эрвина внутри зашевелился дикий зверь, который просыпался и выпускал когти всякий раз, как ему казалось, что кто-то осмелился переступить черту личного или даже попытался опасно к ней приблизиться. Он быстро взял себя в руки, улыбнувшись, как полагается приличному родителю, когда его ребенок привлекает доброе внимание. Но управляться с собственной мимикой ему никак не удавалось и мимолетная злость от Решетникова, по всей видимости, не ускользнула.

- Николь, собственнические повадки твоего мужа вселяют ужас, - Решетников хмыкнул, когда Эрвин демонстративно сгреб девушку в охапку. - Но, надеюсь, он все ж таки не убьет меня на месте за наглость. Завтра - сборы, перелет, а там снова рабочие будни. Кто знает, как сложится. Николь, ты - по-настоящему бесценная жемчужина. Я сражен и покорен. Пожалуйста, не позволяй этому деспоту прятать тебя от мира. Мы ведь с ним работаем бок о бок уже скоро полгода, а о наличии жены, я узнал дай бог за месяц до поездки. Вы любите горы?

Зардевшаяся Николь ответила полуулыбкой, растерянной и слегка виноватой. Прозвучавший напоследок вопрос оказался как нельзя кстати. Благодаря ему, можно было проигнорировать комплименты, которых Николь за последние дни слышала немало, но так и не научилась их принимать, как то положено девицам: с кокетливым снисходительным достоинством. Как ни хочется верить подобным игривым знакам внимания, но... Но как все-таки хочется им верить!..

А горы... Что горы? Суждения о них у Николь ограничивались познаниями с уроков географии, впечатляющими картинками покрытых снежными шапками горных вершин, ну и еще книгами и фильмами о героических подвигах их покорителей.

Эрвин, если и имел какой иной опыт, в главном был с женой солидарен.

- Смотря под каким соусом эта любовь будет подаваться, - намекнул он Решетникову на необходимость уточнений.

- В нашей конторе есть шикарная традиция: в начале зимы мы празднуем годовщину фирмы поездкой в горы, на лыжи. Там, конечно, не юг с солнцем, и компания деловая, но думаю, вам тоже понравится. Николь, чтобы этот господин не вздумал юлить, ставлю тебя в известность - собираемся всегда семьями. Можешь заранее считать приглашенной и себя.

- Увы, боюсь, к тому времени я в штате у вас числиться уже не буду, - искренне расстроился Эрвин. - Пара месяцев, и мое время выйдет.

- А если я скажу по секрету, что шеф приходил советоваться и собирается взять тебя на постоянку? - кинул приманку Решетников. - Недурные перспективы, а?

- Не имеет значения, - твердо повторил Эрвин. - Я закончу проект и уйду.

- Есть куда? - понял Решетников.

- Придет время - подвалит. И, давай, не будем о работе.

- Извини, - согласился Александр.

- Эрвин, зачем? - неожиданно жалобно протянула Николь. - Зачем ты снова так поступаешь? Александр прав - ты попал на хорошее место. И тебе интересно, я знаю! Ну, пора уже остановиться, пора задуматься о стабильности.

- С чего вдруг тебя стала волновать стабильность моей работы?

- Да, стала! - громко возмутилась Николь. - Потому что не понимаю твоих метаний. Ты можешь остановиться хотя бы на годик, два? Чего ты ищешь? Что тебе еще нужно?

- Думаю податься в Европу, - неохотно и нарочно сухо признался Эрвин, надеясь, что жена поймет несвоевременность и уймется; к центру нового спора начинали подкрадываться старые слушатели, к ним подтягиваться новые. На лицах расцветали понимающие ухмылки скучающего любопытства.

Николь опешила.

- И ты об этом говоришь так, вскользь?

- Я же еще ничего точно не решил. Николь, об этом рано говорить. К тому же я меньше всего хочу это делать здесь и сейчас!

- Ты сам начал! Что значит "ты не решил"?! А я? А мы? Так-то ты советуешься и прислушиваешься?! Говоришь красивые слова, а на самом деле мое мнение тебя, совершенно не интересует? Ты собираешься "решить" и поставить меня перед фактом? А то, что мне тоже обещали работу - это тебя не волнует? Совершенно! Это ты не берешь во внимание? Конечно, она не такая денежная, но это моя работа, понимаешь! Ты найдешь себя везде. А что я буду делать со своим образованием в твоей Европе? Может, ты думаешь, что моя мечта - сидеть дома и готовить обеды?!

Эрвин молчал.

- Ну, и что должен на это ответить мужчина-неподкаблучник, - поддели его из толпы.

Николь очнулась, осознав, что устроила мужу прилюдную уродливую сцену. Когда же она, наконец, научится думать, прежде чем говорить? Когда дело касалось личных чувств, она становилась такой дурой! Сколько уже раз ее неловкие, вылетевшие невовремя и не к месту слова порождали кучу проблем. Сколько раз выглядели глупо и унизительно. Вот и сейчас: на них глядит добрый десяток глаз, беззастенчиво смакующих скандал молодой семейной пары, совсем недавно с помпой осыпанной комплиментами. К вящему удовольствию зрителей, оказалось, что и в совершенстве прячутся изъяны. И себя Николь выставила склочной идиоткой-курицей, и мужа...

А главное, Эрвин глядел на нее слегка прищурившись - не от солнца, а удивленно и задумчиво. Николь привыкла к эмоциональности Эрвина и вообще-то ожидала от него очередного всплеска: убедительных доказательств, защитной язвительности, примиряющих шуток. Но сейчас он явно был не во власти эмоций. Похоже, он сделал определенные выводы, но не торопился ими делиться. Сердце Николь пропустило удар и, несмотря на жару, ей вдруг стало холодно и неуютно, по рукам и ногам пробежали зябкие мурашки. Но, поежившись, она не отвела взгляда. Она, действительно, была очень сердита. И не жалела о том, что сказала. Лишь раскаивалась, что это произошло в неправильном месте.

Взгляд Эрвина стал мягче. Губы скривились в натянутой, далекой от веселья улыбке.

- Не зли меня, женщина! - сурово сказал он супруге. - Не то выброшу за борт.

- Не заводи меня, мужчина! - в тон ответила Николь. - Если ты такой самодур, то я сама туда брошусь.

Маленькая Полинка, заинтересованно следившая за родителями, вынула изо рта леденец и бросила свой камень в семейную перепалку:

- А мне пала пать. Шпой-ка мне, муфина, тада я уфну, - прокартавила она.

Обстановка вмиг разрядилась. Мужчины на палубе зашлись в хохоте. "Тебя-таки держат в кулаке", - сделал вывод один из них.

- Женский террор, - кивнув, согласился Эрвин. - Если моя принцесса без капризов ляжет сейчас в кроватку, то вечером я спою ей два раза, - пообещал он Полинке.

- Тли, - повысила ставку девочка, но показала папе две растопыренные веером ладошки, сверкая из-за сетки из пальчиков озорными глазками.

Сдавшийся отец обреченно развел руками.

Во время краткого поцелуя его черные глаза продолжили вворачиваться Николь в душу. В нем не было ни гнева, ни обиды. Но не было и той страсти, что прямо-таки сочилась из него всего десяток минут назад. Эрвин был нежен, как всегда, но... Николь снова ощутила темный безотчетный страх. Не за себя - за него. Ничего не сказала - поспешно ушла, почти сбежала, уводя дочку.

Спустя некоторое время Эрвин спустился к ней, в каюту.

Полинка уже сладко спала на узенькой койке у стены. Сидевшая рядом Николь, поправила на дочке легкое одеяло и поднялась. В сторону мужа она не посмотрела. Повесила во встроенный шкаф рубашки, еще утром раскиданные Эрвином по кровати; порывисто смахнула в чемодан прочие предметы мужского гардероба, громоздящиеся на туалетном столике; ногой запихнула под койку разбросанную обувь дочки. Хлопоты, привычные до оскомины, и такие будничные, словно никуда и не уезжали из московской однокомнатной квартирки.

Поддерживать порядок там, где хоть изредка появляются муж с дочерью, было равносильно тому, как вытирать тряпкой воду под водопадом.

Два чемодана! Отправляясь в отпуск, взяли с собой всего два чемодана, один из которых на две трети заполняли детские вещички, захваченные "на всякий случай", но так и не пригодившиеся. Но даже из такого минимума вещей эта шебутная парочка легко устраивала хаос за считанные минуты. Начиная со второй недели круиза, Николь уже прятала лишь вершину айсберга и только раз в день - вечером. Дневная внеурочная уборка была ею затеяна вовсе не из любви к чистоте.

- Прости, что устроила скандал при всех, - попросила Николь, комкая в руках грязную футболку и по-прежнему не глядя на мужа. - Это так стыдно. Я такая глупая и неловкая. Прости.

Эрвин, стоя у стеночки, снисходительно наблюдал за борьбой жены с хаосом.

- Плюнь, не бери в голову, - отмахнулся он. - Когда меня волновало чужое мнение?

- Ну да, - Николь остервенело швырнула в чемодан грязную футболку. - Но мне не показалось, чтобы тебе было наплевать.

Эрвин пожал плечами.

- Большую часть этих людей осталось видеть считанные часы, и вряд ли я еще когда-нибудь их встречу. Впрочем, парочку достойных контактов, возможно, сохраню. Так что, выбрось ты их из головы, Николь. А вот твоя работа... Извини, родная. Я действительно о ней совсем не подумал.

- Работа - ладно, - Николь лязгнула замками чемодана, и оба родителя испуганно обернулись к детской кровати.

Полинка мирно сопела, приоткрыв ротик и обнимая лупоглазого дракона. Осторожно, стараясь больше не шуметь, Николь задвинула чемодан под койку, выпрямилась. От ее взгляда Эрвин ощутил себя единственным оставшимся беспорядком, которому требовалась немедленная ликвидация. Малодушно хотел ретироваться сам, но сурово сдвинувшиеся брови жены пообещали в таком случае жестокую расправу.

- Эрвин, - укоряюще произнесла Николь, - меня больше напугали твои решимость и скрытность. Снова. Мне страшно. Создается впечатление, что мы с тобой не живем, а пробуем жить. Ты же как адреналиновый наркоман, вечно в бегах, в каких-то поисках. Тебя все время куда-то несет. Ты, действительно, хочешь поехать жить в Европу? Почему? Куда? На родину?

- Туда мне путь все еще заказан. Куда? - Эрвин озадаченно потер переносицу. - Не знаю. Но, Николь, ты никогда не говорила, что мои эксперименты тебя смущают. Если есть возможности, желание и материальный прогресс - что вдруг тебя стало смущать? И сейчас мне просто хочется новых горизонтов. Никакой конкретики. Знаешь, эта страна с ее методами ведения дел меня угнетает, я постоянно натыкаюсь на то, чего не могу постичь. Чувствую, что уже почти уперся в свой предел, и скоро остановлюсь. Но без тебя, Николь, я ничего решать не стану. Клянусь... Однако, милая, - он улыбнулся с хитрецой, - по моей вине ты уже не один раз кардинально меняла свою жизнь. Чего снова боишься? Не всегда я, конечно, нес тебе переменами радость, но обещаю стараться...

- С тобой - покопаюсь в себе и смелости наскребу. Но... - Николь замялась, - если ты хочешь начать всё заново, с белого листа, не обязательно же уезжать далеко. Слухи не бегут так широко - достаточно для начала попробовать сменить город.

- Кажется, мы говорим о чем-то разном, - непонимающе нахмурился Эрвин. - Что ты имеешь в виду "с белого листа"?

Николь закусила губу. Вот и рухнули ее намерения на время отпуска забыть обо всех неприятностях, о тягостных подозрениях и мрачных мыслях. И ведь казалось, что действительно забыла. Но порой, в самые лучезарные минуты, вдруг накатывала необъяснимая тоска, настойчиво лезли на ум старые обиды и беспричинно хотелось плакать. Что это? Пресыщение счастьем, усталость от переизбытка удовольствий? Или горечь от сравнения мечты и серых будней, возвращение к которым приближалось с неимоверной быстротой. Вот настроение и скакало.

Но Александр Решетников прав: если уж решаться на откровенность, то лучшего дня выпадет не скоро. Идилии отпуска испортить уже наверно трудно. Счастье было и этого ничто не отменит. Зато есть надежда, что в грядущих сборах да перелетах растеряется львиная доля обид.

- Не такая уж я наивная дурочка. Я же все-таки не сижу взаперти. Я даже изредка общаюсь с твоими знакомыми. И большую часть слухов, гуляющих вокруг тебя, я так или иначе слышала. Да ты и сам в этой части некудышный скрытник. Смею думать, что я знаю тебя...

- Рассказывай, - заинтригованно попросил Эрвин, когда она запнулась.

Николь скрестила руки под грудью, отразив его позу, как в зеркале. Больше всего Эрвину сейчас хотелось обхватить ее покрепче и, не дав сказать ни слова, увести к кровати. Но любопытство перевесило. Постельные удовольствия от него не убегут. А ее решимость была неустойчивой, как яхта на разгулявшемся море.

- Эрвин. Давно хотела поговорить, но... боялась тебя обидеть.

- Обидеть? - Эрвин засмеялся. - Чтобы меня обидеть, нотаций любимой женщины маловато. Маловато даже сотни крепких мужицких словец. Не надейся.

- Тем лучше, - в голосе Николь прозвучало явное расстройство. - Хотя я всегда думала, что именно мои слова ты примешь ближе к сердцу и обидеться можешь. Как хочешь. Хочешь - можешь снова промолчать и окружить себя очередной тайной. Но, в конце концов, я имею право высказать свое мнение! Нет, не так - я тебя очень люблю, поэтому обязана это сделать.

- Уверена, что все-таки стоит? Начало уж больно устрашающе.

- Это угроза?

- Господь с тобой, милая. Разве ж я посмею угрожать тебе на глазах у моей спящей дочери. И в мыслях не было. Я готов смиренно выслушать все твои мысли, обещаю не обижаться и не дать тебе повода раскаяться в своей откровенности. Обещаю, что, если даже раскроешь самые страшные мои тайны, я не стану уничтожать тебя, как нежелательного свидетеля.

- Прекрати паясничать. Знал бы, чего мне стоит, наконец, собраться с силами! И не вздумай останавливать, не выйдет...

Она, действительно, знала многое. Не только те слухи, которым Эрвин не мешал таинственно кружить вокруг своей персоны. Внимательность и женское чутье обнажали перед Николь и то, что он считал надежно скрытым от любых глаз. И хвала Всевышнему, что жену не интересовали подробности его деловых будней. Под ее проницательностью рухнули бы коммерческие тайны, а ловкачи-бизнесмены да бандиты предстали бы детишками, играющими в разбойников.

Эрвин ощутил себя вывернутым наизнанку. Это было неприятно и одновременно завораживающе. Николь, глядя ему прямо в глаза, безапелляционно развенчивала одни мифы и придавала бесспорную истинность другим. Она досадливо отмахивалась от обвинений в убийствах и зверствах, которые приписывали мужу, считая их преувеличениями, а то и вовсе его собственными выдумками. Ему ведь всегда нравилось шокировать людей и неприятием себя держать их на расстоянии.

Вообще, Николь существенно перекашивало в сторону преумножения достоинств мужа и обеления его грехов. Но и то, что Эрвин способен на многие из тех гадостей, о которых шепчут у него за спиной, Николь вполне допускала. Пренебрежение к людям, использование их лишь себе в угоду, намеренное затаптывание малейших ростков всего, что не выгодно и не интересно, мощная стена между "моим" и "всем остальным" - это с точки зрения Николь самая что ни на есть благодатная почва для многих гнусностей. Наступить и не заметить, что сломал, - закономерный результат равнодушия.

Ничего принципиально нового Эрвин о себе не услышал. Если только ряд добродетелей, о которых совершенно не подозревал, и несколько обвинений, которые сам скорее отнес бы к своим исключительно положительным качествам. В остальном озвучился сторонний взгляд на то, что он и сам обдумывал не далее как сегодня, наблюдая за косяками рыб да наслаждаясь визгом чаек. Честно говоря, в изложении любимой женщины все выглядело не так уж мрачно.

Нет, не так. Все оказалось восхитительно!

Николь так торопилась выговориться, что слова мялись, наскакивая друг на друга и выплескиваясь скороговоркой. Она словно боялась, что не успеет ей закончить. Завершив изобличающую проповедь Николь перевела дух и отвернулась. Грудь ее поднималась и опускалась в такт прерывистому короткому дыханию.

Эрвин восторженно выдохнул, осознав, что слушал тоже "на одном дыхании". Он готов был, открыв рот, расширив глаза и распахнув уши, продолжать слушать до бесконечности. Оставив осознание смысла и необходимость дать ответ на какое-нибудь потом, он наслаждался. Изобилие сжатых тезисов и четкой конкретики показывало, что обвинительное выступление Николь было не спонтанным, а продуманным, прочувствованным и даже успевшим сформироваться в логичные слова резюме. Уколы были краткими и точными. Ораторское искусство выше всяких похвал. Без сомнения, работала над речью не один месяц. Без разъяснения хода мысли сразу выдавались готовые выводы, как аксиомы. Давненько она не говорила с ним так категорично. Наверно, с тех благостных первых дней их знакомства.

Особенно самых-самых первых, когда сам Эрвин еще только прощупывал ее, прислушивался к себе, удивляясь зарождавшимся чувствам - странным и прекрасным. Николь же с ходу взялась за его перевоспитание. Тогда она тоже подбирала максимально жесткие слова, способные по ее мнению пробить душу и донести до самоуверенного мальчишки низость и недопустимость его вызывающих манер. А когда с течением дней ее неприятие переросло во влюбленность, а его перевоспитываемые недостатки начали тонуть под лавиной обнаруженных достоинств, жесткие слова Николь стали менее категоричными, но желание искоренить в возлюбленном малейшие крохи несовершенств не уменьшилось. А в еще более позднее потом... Потом Николь превратилась в зашуганное "ничто", напрочь растерявшее даже подобие личных взглядов, которое никого уже не осмеливалось воспитывать и прятало вечно заплаканные глаза.

Неимоверные усилия и бесконечную терпимость пришлось приложить Эрвину, чтобы по крупиночкам возвращать в сознание любимой самоуважение и веру в себя. Долгое время она покорным призраком плавала рядышком: прячась за его спину, послушно соглашалась с любым его желанием и с робкой неуверенностью заглядывала в его глаза. Этот воистину титанический труд превратился у Эрвина в привычку. И в какой-то момент за суетой повседневности он перестал следить за результатами, лишь продолжал действовать согласно выбранной когда-то стратегии.

Последние недели отдыха позволили остановиться и снова сосредоточиться друг на друге. Ради этого сладкого чувства близости Эрвин был готов игнорировать даже доставшую до селезенок морскую качку.

А напоследок любимая жена преподнесла еще и такой неожиданный десерт - прозрение. Рядом с ним уже не покорный шаткий призрак любимой, а обретшая плоть - и какую! - уверенная, красивая, зрелая женщина. А ее легкая стервозность словно густой горячий шоколад прокатилась по горлу и согрела душу Эрвина сладким предвкушением. Сказать, что он был рад и горд - не описать и десятой доли охватившего его чувства. Перед ним стояло живое воплощение его удавшихся свершений. Он не находил слов. Он мог только глядеть на нее и таять.

Прежде, чем Николь отвернулась, он успел заметить в ее глазах слезы. Но ни одна слезинка не покинула границ, очерченных ее светлыми ресницами. Она ждала ответной реакции. Готовая дать отпор возможному взрыву...

- Картинку нарисовала - мне страшно стало, - проведя языком по губам, сказал Эрвин. - Ты не перестаешь меня удивлять, Николь. Приятно удивлять. Как же ты добровольно живешь с таким монстром?

Николь пожала плечами, не оборачиваясь к нему. Она снова принялась делать вид, что занимается уборкой. Благо конца-краю этому делу не предвиделось.

- Не просто живу. Я еще и безумно люблю его.

- Но для чего ты мне высказала все эти кошмары? Просто для того, чтобы излить эмоции? Обвинить? Потребовать измениться?

Николь удрученно покачала головой.

- С трудом представляю, что ты способен измениться даже в отдаленном будущем. А вот как ты-то можешь так жить? Не представляю... Тебе вовсе не нужно меняться. Тебе лишь надо не бояться стать самим собой. Ты ведь на самом деле совсем не такой, каким любишь выставлять себя перед людьми. Помнишь, когда мы познакомились... тогда я, наверно, ненавидела тебя ничуть не меньше, чем самые злейшие твои неприятели. Пока не узнала ближе. И я не знаю, почему ты прячешь себя настоящего. Но если будешь притворяться и дальше, то обязательно наступит момент, когда вранье перевесит, и ты действительно станешь таким. Мне так жалко тебя...

- Жалко? Меня? Почему? Да, клянусь всеми святыми, я сейчас сам себе завидую!

- Пусть завидуют те, кто тебя не знает. Я - жалею. За твое неумение или нежелание быть настоящим со всеми. За твое тщательно охраняемое одиночество среди тысячи окружающих людей. Мне неприятны разговоры людей о тебе, и я не могу игнорировать их с такой легкостью, как это делаешь ты. Я люблю тебя таким, какой ты со мной - настоящим. Со всеми твоими тараканами, страхами, тайнами и недостатками. Я безумно хочу, чтобы весь мир узнал тебя и согласился со мной, что на самом деле ты самый замечательный на свете.

Николь помолчала и, заметив, что Эрвин уже готов рассмеяться ее пафосному панегрику и перевести всё в шутку, решила опередить и зайти с другой стороны, поймав еще одну мысль.

- Знаешь, твой друг мне сказал...

- Мой друг? - удивленно перебил Эрвин. - Где ж ты всё-таки раздобыла подобную экзотику?

- Да, доктор Джеймс. Помнишь, когда он приезжал к тебе несколько лет назад, и мы ходили к нему в гости? Похоже, он единственный, кого ты сам при мне назвал другом.

- Ах, он... Ну да, Джеймс - друг, - фыркнул Эрвин. Их общение давно свелось к редким телефонным звонкам доктора. Даже в периодические визиты Джеймса в Россию, Эрвин находил причины, чтобы не встречаться. Джеймс не мог быть ни опорой, ни помощью, лишь горьким напоминанием. Но в том, что он - друг, Эрвин не сомневался. - Ну и что ж такого наговорил тебе сей добрый праведник, что ты помнишь до сих пор?

- Он сказал, что ты нуждаешься в любви. Что для того человека, который тебя любит, ты раскроешься и отдашь всего себя. Что, какой бы странной ни была любовь, ты не сможешь на нее не ответить и обидеть того, кто тебя любит по-настоящему. Наверно, поэтому ты избегаешь душевных связей. У тебя совершенно нет друзей, и ты их не ищешь. Тебе не нужны излишества дружбы. Ты предпочитаешь создавать о себе неприятное впечатление и радуешься ему. Ты колок и зол. Но ведь я-то тебя очень люблю, больше всех на свете...

- Я знаю и ни секунды не сомневался в этом. Ты хочешь ответных признаний? Мне кажется, я никогда на них не скупился. Или всё еще боишься, что я могу обидеться на твою откровенность? Николь, я же циничный бездушный кретин! Меня нотациями не пронять, и мое отношение словами не перебьешь. А ты прочно входишь в число первых, за кого "я отдам всего себя". Так к чему ты клонишь? - так и не понял юноша.

- Кретин - это точно, - поджала губы Николь. - Почему ты упорно не хочешь раскрываться? Эти твои тайны, щиты, которые ты вокруг себя понастроил...

- Всерьез считаешь, что это от недостатка любви? Глупая. Нашла кого слушать - Джеймса! Это же прожженный сказочник! Хочешь знать мою главную тайну? - Эрвин понизил голос до таинственной хрипоты. - Это как мне, отъявленному монстру и злодею, удалось получить такой приз: любовь самой лучшей девушки на свете! А еще - как во мне самом может умещаться столько любви к тебе.

Николь не очень поняла, был ли его ответ искренним, или лишь ответом на ее пафосный выпад, но углубиться в анализ она не смогла. Огромное облако прозвучавшей в его голосе страсти вмиг поглотило все ее разоблачительные мысли. Освободившееся ее сердечко затрепетало, дыхание замерло в ожидании. Он так ничего ей и не ответил, не подтвердил, не опровергнул ее обвинения, но всё стало казаться не таким уж важным по сравнению с тем, что он просто есть. Здесь, сейчас и именно такой. И даже хорошо, что всё закончилось. Пусть на полуслове. Она нашла в себе силы высказать то, что накапливалось давно. А он принял. И то, что Эрвин способен легко относиться ко мнению о себе других людей, наверно не так уж однозначно плохо. Если бы кто-то высказал Николь то, что она сегодня наговорила мужу, она бы носила в душе страшную обиду не одну неделю, а то и не один месяц и даже год.

Однако эти мысли пробежали уже на задворках девичьего сознания.

Эрвин положил ладонь ей на шею, нежно развернул к себе лицом. И она сначала робко, а потом привычно безоглядно ухнула в омут его взгляда. И как бы глубоко она ни погружалась, как бы пристально ни вглядывалась, ей не попалось даже обрывков каких-либо недовольств. Путь ее погружения был открыт и чист, объятия распахнуты. Эрвин обвел пальцем контур ее губ, легким нажимом заставляя их приоткрыться и касаясь гладкой влажной поверхности зубов. Глаза Николь отуманило негой, она запрокинула голову, окончательно предоставляя себя во власть мужа. Ее волосы струями водопада повисли в воздухе. Эрвин оставил ее губы и, запустив в роскошь волос пальцы, провел по ним, расчесывая изнутри. Склонился к шее. Как обожал он мягкость и блеск ее воздушных локонов, как его сводил с ума ее запах, ее голос, горячо шепчущий ему в ухо. Его женщина, его творение, только его!

- Эрвин, Полинка только уснула, - мелькнула у Николь здравая мысль. - А проснется?

- Ничего, - так же тихо ответил Эрвин. Голос его хрипло дрожал. - Пусть. Главное, чтобы, застукав, она не сомневалась, что нам хорошо. Тогда не напугается. Так что вздумаешь кричать и стонать, делай это радостно.

Николь нервно хихикнула.

Он подвел ее к широкой кровати и легонько подтолкнул. Николь упала на спину, рассыпав свои рыжие кудри по покрывалу. Огненное на глубоко синем. Пламя на бархате ночного неба. Эрвин полюбовался яркой картиной.

- Жаль - я не художник, - восторженно покачал он головой.

Быстро стянув через голову футболку, Эрвин отбросил ее на пол. И, снова подозрительно вовремя поддавшись качке, вдруг начал падать прямо на Николь. Девушка приглушенно вскрикнула. Но выставив вперед руки, Эрвин вовремя остановил свое падение. И уже тягуче медленно опустился, соприкасая тела и сближая лица.

- Эрвин, - тихо позвала Николь, и он нехотя чуть отстранился, - то что Александр говорил... ну то, что он мной сражен... ну и другие... ты ведь не думаешь, что я...

- Милая, - с легкой досадой поморщился муж, - женщина без кокетства - безалкогольное пиво: жажду утолит и вкус есть, но в качестве теплой компании для хорошего вечера сердце не греет.

И пока Николь обдумывала сомнительность комплимента, Эрвин поцелуем запечатал ее губы. Хватит с него ее речей.

Николь на глубоком вздохе закрыла глаза.