Жизнь и как мы ее строим 3

2

   Левую руку Эрвина резко повело вниз и в сторону. Но он лишь перехватил крепче. Дернуло еще раз, потом сильнее. Наконец, маленькая Полинка повисла на его руке всем весом. Напрасно поболтавшись в воздухе, девчушка смирилась: победить папу снова не удалось. Слишком хорошо Эрвин знал, чего можно ожидать от буйства идей, что сейчас гуляют в этой солнечной головке. Как бы искренне он ни сочувствовал ее энергии, но роль отца взывала к благоразумию.

У его милого рыжеволосого сорванца, имеющего обманчиво трогательную девчачью мордашку и наряженного в благонравный цветастый сарафанчик и такую же панамку, совершенно отсутствовало чувство страха. Этот нежный и хрупкий букет полевых цветов, перевитый болтающейся на боку неизменной сумочкой, не боялся ни высоты, ни глубины, ни собак, ни злых дядей. Ни даже докторов и парикмахеров. Качество не самое плохое, но для окружения крайне неудобное. По сравнению с ее исследовательской неустрашимостью, Эрвин казался себе прожженным старым трусливым занудой.

Его лучезарное солнышко, его принцесса и его гордость росла достойной наследницей неуемного отца. А в чем-то уже превосходила. Чопорность древне-аристократического графского древа, похоже, была окончательно уничтожена червячком шебутной испорченности, подсаженным туда Эрвином и прогрессирующим в его потомстве.

Николь, как могла старалась влиять на "дурную" наследственность, упорно прививая дочке "хорошие манеры" и обучая премудростям бытия. Эрвин же методично сводил ее усилия на нет. Проказы и капризы Полинки умиляли его настолько, что он не упускал случая сам принять в них участие и подкинуть малышке свежих идей.

Воспитательный коктейль получался фееричным. Но Поленька легко лавировала между родителями, а необходимость приспосабливаться щедро подпитывала ее и без того развитую буйную фантазию. Маму в своих играх девочка представляла важной умной королевой, папу - всесильным добрым волшебником, дедушке доставалась роль безотказного коня из сказки про Сивку-Бурку, а бабушке - Деда Мороза, который приносит подарки, но за каждый требует отчета в хорошем поведении и откупа в виде демонстрации новоприобретенных полезных умений.

Но иногда понятия сбивались. Как например сейчас. И безотказный волшебник вдруг становился упрямым, непослушным и неуговариваемым, как не желающий зашнуровываться ботинок.

Носик девочки едва выглядывал за фальшборт, она не видела ничего интереснее палубных досок и жалкого куска пустой воды. Зато она знала, видела еще утром, что на другой стороне палубы дяди развешивали рыболовные снасти. Уже наверно закончили и ушли. Там можно поиграть. Если очень повезет, то можно даже залезть внутрь и запутаться в большом сачке, словно выловленная русалка...

Полина на полшажка отошла от борта и вздохнула так тяжко, что отцовское сердце просто обязано было разжалобиться. Но лицо Эрвина, на которое малышка глядела с пристальным обвинением, оставалось отстраненным и хмурым. Он даже бровью в ее сторону не повел. Тогда девочка сменила тактику. Со скучающим равнодушием она отвернулась от моря и, будто бы коротая время, ожидая, пока папа выйдет из своих скучных дум, принялась свободной рукой лениво перебирать браслеты и ремешки на его запястье. Кожаные, металлические, тряпичные. Полина умела считать до десяти, но их было больше. Девочка просовывала ремешки друг под дружку, тянула и перекручивала, составляя из них замысловатые узоры. Увлеклась уже непритворно. Сосредоточенно поджала губки. Наконец, решив, что времени прошло достаточно, девочка внезапно дернулась, попробовав еще раз вырвать ладошку. Номер не прошел, усыпить папину бдительность снова не удалось.

- Нет, - твердо сказал Эрвин.

Дочка обреченно притихла.

Это был полный крах. За свои неполные четыре года категоричное отцовское "нет" Полина слышала крайне редко. Чаще, наоборот, папа волшебным образом выполнял самые нелепые ее просьбы, иногда даже произнесенные без специальной цели, а то и вовсе лишь промелькнувшие в мыслях и отразившиеся на мордашке. Но если папа отказывал - это было безнадежно. Мамино сопротивление еще можно было переныть, переорать и добиться своего. Бабушкино - вовсе легче легкого. Надо только молча выслушать бурчание про то, что так вести себя нехорошо, а папа "портит ребенка, потакая каждой прихоти". Потом забраться к бабушке на руки, обнять ее за шею и поцеловать. Еще проще с дедушкой - он возражать не умел вовсе. А вот с папой ничто не срабатывало. Вздыхай - не вздыхай, его "нет" могло лишь перерасти в "в другой раз" или подсластиться подарком.

Перед началом плавания Эрвина со всех сторон убеждали, что маленькому ребенку там не место. Корабль в открытом море - слишком опасное место для того, кто не может в полной мере осознать весь риск. Но Эрвин скорее отказал бы Николь в воплощении ее давней девичьей грезы, чем согласился, что отдых без любимой дочки будет для него приятнее, спокойнее и безусловно полезнее для малышки.

Поэтому приходилось круглосуточно быть настороже, не упуская Полинку из вида ни на секунду. Третья неделя жизни в постоянном напряжении обострила охотничьи инстинкты взрослых до предела и значительно развила детскую изобретательность. Но в общем и целом молодые родители справлялись - благо, сами не шибко далеко ушли от детского возраста и понимали его порывы. До опыта Эрвина в части проказ фантазия Полинки пока не дотягивала, так что большинство ее идей он угадывал еще в зародыше. Продержаться оставалось совсем немного: менее суток до прибытия в конечный порт.

Полина привстала на носочки голубеньких сандалий. Теперь к планширу прижимался не носик, а пухлые губки. Набрав в легкие побольше воздуха, девочка изо всех силенок плюнула за борт.

Эрвин очнулся от дум. Браво! Дочь лаконично и доходчиво выразила то отношение к миру, что он только что так высокопарно и многословно формулировал в своей голове. "Устами младенца глаголет истина", поэтому, следуя их примеру, Эрвин тоже выложился от души. Полинка посрамленно повела носиком, и отец ободряюще ей улыбнулся, пообещав натренировать.

Эрвин поднял дочь на руки. Ей стали видны кипящие за бортом стаи рыбок, и тут же посыпалась картечь вопросов, касавшихся водной флоры, фауны, их взаимодействия друг с другом, с человеком, а главное "а можно погладить?" Эрвин держался достойно, но к концу почувствовал себя выжатым почище, чем спаринге с тяжеловесом. Они говорили на "папином языке", как называли в их семье родной язык Эрвина. Полина обожала, когда папа с ней так разговаривал. Она была уверена, что этот сказочный язык папа специально выдумал, чтобы общаться только с ней. Даже маме не было доступа в их таинственный и недоступный мирок.

Удовлетворив любопытство дочери, Эрвин снова поставил ее на палубу. Пора было малышке отправляться в каюту на полуденный сон, и они отправились искать Николь.

Больше двух недель морских скитаний так и не сдружили Эрвина с яхтой. Постоянная неустойчивость под ногами, недоверие к своему телу выводили его из себя. Воду он обожал, плавал, как рыба. Но, как показал опыт последних дней, любить море он предпочитал напрямую, без досадной помехи между ними.

Хорошо еще, что ни самого Эрвина, ни его девушек не коснулись неприятности морской болезни. Хотя судно за время круиза далеко от берегов не отходило, качка в той или иной степени чувствовалась всегда, и в самом начале плавания часть пассажиров чувствовали себя совсем неэстетично.

В крепости своего желудка Эрвин имел возможность убеждаться и ранее. А его жене и дочери просто-напросто было некогда поддаваться нездоровью. Полинка с первой минуты на яхте бесстрашно лезла во все доступные дыры и забиралась на досягаемые высоты. Бесцеремонно навязывалась ко всем и каждому, требовала дружбы и внимания, а ее головокружительная неугомонность, кажется, дополнительно усиливала страдания менее устойчивых путешественников.

Николь как с момента сбора чемоданов впала в состояние бесконечных восхищений, так до настоящего момента оттуда почти и не выбиралась. Ей в голову не пришло, что какая-то банальная морская болезнь может испортить ее самочувствие. Легкое недомогание в первые пару дней позорно ретировалось, так и не сумев пробить себе путь в восторженной эйфории девушки.

Наверняка и сейчас Николь, забыв о времени, реальности, а так же муже и дочери, где-то бродит, погруженная в мир своих восторгов.

На носу яхты толпилась наиболее многочисленная группка путешественников, поэтому начать поиски жены Эрвин решил оттуда.

Всего пассажиров на яхте насчитывалось три десятка. Остов компании сколотился добрый десяток лет назад, когда путешественники, вскладчину арендовавшие яхту через туристическое агенство, оказались так довольны результатом, что сговорились повторить круиз тем же составом на следующий год. Потом еще через год... О маршруте договаривались загодя, по переписке и телефонными переговорами. Предвкушение и разработка планов представляли особый вид удовольствия.

Люди подобрались совершенно разные, из разных городов, с разными характерами и интересами. Хотя по негласной договоренности разговоры о работе и месте "в миру" здесь не одобрялись, но по случайно оброненным фразам, внешнему виду и поведению быстро узнавали друг о друге больше, чем достаточно. Приятельства на отдыхе зарождаются легко, мелкие конфликты гасятся быстро. Пусть даже с течением лет состав компании менялся: кто-то передавал свою долю друзьям на время, кто-то вынужден был отойти от дел, кто-то приводил вместо ушедших новых желающих. Объединяло неизменно одно - желание провести несколько недель под парусами в открытом море на борту комфортабельной яхты в обществе таких же единомышленников.

Маршрут пути разрабатывали с учетом всех пристрастий. Когда-то заходили в порты, чтобы удовлетворить потребность женщин в шопинге, когда-то бросали якорь у необитаемых островов, потакая стремлению иных к романтике единения с природой. На борту яхты к услугам пассажиров были отделанные полированным дубом комфортные и чистые каюты. Бар, располагавшийся в общем обеденном салоне, радовал недурным ассортиментом. На корме можно было окунуться в бассейн, небольшой, но зато пресный. Наличествовал даже тренажерный зал, и, разумеется, ряд лежаков на палубе. Каждый мог найти занятие по душе. Как в одиночестве, так и в подходящей компании.

Эрвин оказался прав. Жена обнаружилась в гуще той самой группы на носу яхты, недалеко от рулевой рубки. Окруженная полудюжиной мужчин девушка энергично жестикулировала, и что-то без умолку говорила. Ее простертые к слушателям руки, расправленные плечи и устремленная ввысь фигурка звали за собой. Лицо горело румянцем. Растрепанные волосы подсвечивались солнцем, словно звездный нимб, а блеск глаз слепил уже издали. Воистину, воплощение богини света, озаряющей путь заблудшим во мраке грешникам. Похоже, его милая Николь снова пытается вбить очередные гуманистические идеалы в напрочь прожженные цинизмом души денежных мешков.

Мужчины иронично переглядывались, иногда что-то вставляли, но слушали завороженно, приоткрыв рты и совершенно забыв о теряющих прохладу стаканах в руках. Видно, мужиков не столько интересовала суть диспута, сколько зрелище особы, вокруг которой эмоции порхали и кружились, словно яркие бабочки над благоухающей розой. Эрвин не посмел бы их упрекнуть. Сам нередко провоцировал жену на такие вот пламенные поучения. Было в ней в эти моменты что-то щемящее-нежное, светлое, чистое, неземное. Что-то такое, к чему хочется прикоснуться, но до чего страшно дотронуться, опасаясь разрушить, испачкать. Увы, но именно поэтому, к сути ее речей мужские уши чаще всего оставались глухи. И никто из мужчин, конечно, никогда бы не признался в этом Николь. Эрвин в первую очередь.

Он улыбнулся.

Если эта фея будет сопровождать его на дорогах личного ада, то, пожалуй, он предпочтет костры чистилища любым райским кущам и станет молиться, чтобы их совместный путь через тернии был вечным.

Эрвин позавидовал ветру, играющему с красновато-рыжими локонами Николь; обиделся на море, заглушавшее ее волшебный голос; взревновал к солнцу, просвечивающему ее локоны своими лучами; поблагодарил его за краски, наградившие личико Николь дополнительной порцией веснушек, а тело ровным бронзовым загаром.

Застывшая в подростковой угловатости фигурка Николь ничуть не походила на пышные грудастые формы признанных стандартов женской красоты. Но тоненькой березкой, обряженной в белоснежные шортики и полосатую маечку, тоже как и муж босая, загорелая, с плечами, словно берестой шелушащимися облезающим загаром, со сверкающими открытой искренностью глазками, пышущая молодым здоровьем, она неизменно привлекала всестороннее мужское внимание. Вот и сейчас, забывая своих спутниц, мужское общество уверенно стягивалось к чувственно привлекательной точке яхты, и ничего, что она находилась на самом полуденном солнцепеке.

Заметив приближающегося мужа, Николь оборвала разговор, отвела от лица настырную прядь, обрадованно махнула ему рукой. И покраснела. От кончика конопушчатого носа до самых ушей. Такой огромный чувственный пучок нежности, восхищения и гордости нес ей Эрвин, что девушка в миллионный раз стушевалась под его взглядом.

Они были женаты уже не первый год, и не один день, не одну ночь провели вместе, и не осталось, кажется, на теле ни одной складочки, неведомой другому, и все несовершенства характеров успели всплыть наружу, но каждый раз Николь, глядя на мужа, удивлялась доставшемуся ей счастью. Первая ее девичья безоглядная любовь переросла в глубокое чувственное обожание. Снова и снова она не могла поверить, что этот мужчина принадлежит ей одной.

Сейчас ей хотелось растянуть время в бесконечность, чтобы дни, недели, годы вот так любоваться, как он идет к ней. Ослепительно улыбаясь, держа за руку их дочь, мужественный, грациозный, с мягкой походкой чуть напряженного тигра, чертовски завораживающий, в ореоле жаркой любви, предназначенной лишь ей одной.

Продолжать образовательную лекцию Николь как-то сразу расхотелось.

Мужчины нехотя расступились, образовывая почетный коридор для законного супруга. На него пахнуло потным амбре зависти. Но свежий ветер, аплодисментами парусов приветствуя победителя, быстро исправил оплошность, преподнеся кубок с любимым ароматом, и даже в визге чаек зазвучали фанфары.

Эрвин передал Николь детскую ладошку и коротко тронул губами кончик ее шелушащегося носа. Девушка потянулась навстречу. Еще немного и Николь сама бы впилась в его губы... Однако для прилюдного проявления страсти она, пожалуй, еще не созрела. Девушка крепко сжала кулаки, концентрируя в них недюжинную выдержку. Полинка на далеко не нежное мамино пожатие ойкнула, а Эрвин хитро подмигнул им обеим.

- Как ты справляешься с женой, Эрвин? - мужчина лет сорока, одной рукой придерживая широкополую шляпу, прикрывающую лысину, ладонь второй умоляюще приложил к груде мышц над сердцем. - Спасай! На этом корабле слишком мало места, чтобы скрыться, а еще немного - и она убедит меня сделать целью своей жизни спасение медуз от безжалостных акульих зубов.

Утрировано, но Эрвин не сомневался, что истинный ход их диспута был именно так гуманистичен и именно настолько абсурден. Но рекламация казалась притворной. Удовольствие от жаркой полемики ясно вырисовывалось на загорелых лицах. Горячий дружественный спор - прекрасное средство от жары. Он понижает температуру внутри, повышая градус настроения. А оно - настроение - увы, вот уже пару дней как неудержимо падало. С каждым часом приближалось расставание: с морем, с яхтой, с солнцем, с беззаботным отдыхом и, наконец, друг с другом. Утренний завтрак прошел в нотке грусти, разошлись натянуто, и теперь людей манило ко всему, способному поднять дух.

А эта молодая семья: красавица и умница жена, компанейский муж - были несомненным хитом круиза этого года. Она - очаровательная в своей скромности и пленительной легкой зажатости, которая временами прорывалась всплесками искренней горячности: приятно и поглядеть, и послушать. Он - фейерверк общительности, живой, энергичный, с легкостью юркого ужа вхожий в любую компанию. Оба - верное средство от хандры.

- А зачем справляться? - Эрвин обнял прильнувшую к нему Николь. - Черпаю выгоду. Мудрость веков гласит, что за каждым успешным мужчиной стоит взрастившая его женщина. Взлететь я намерен выше вас всех, так что питание мне требуется сверхвысококачественное. Во всех тому смыслах, - хитрый взгляд парня был одновременно подначивающим и самоуверенным. - Но мудрость моей обожаемой супруги - это то единственное, чем я пока готов делиться задарма. Так что не упустите момент, господа, пользуйтесь небывалой щедростью, внемлите ей раскрыв уши.

- Чушь! - убежденно воскликнул прыщеватый юнец со встопорщенной, еще не просохшей после купания в бассейне, шевелюрой на голове. - Твоя мудрость, Эрвин, отговорки подкаблучников, которыми женщины крутят, как хотят.

Это высказывание казалось тем более странным, что парень был одним из немногих, кто яро спорил с Николь во время ее лекции. Непонятно, что вообще привело его в общество скучающих интеллектуалов. Ведь этот бедняга был влюблен! Влюблен впервые и с серьезнейшими намерениями. В модельную красотку, которая сейчас отдыхала в тени у бассейна. И как логичное следствие, этот раб любви был несколько придурковат, считая глубину своих чувств непревзойденной с момента зарождения Вселенной, а себя - великим гуру межполовых отношений.

- Суть женщины - радовать и угождать, - вещал он с менторской уверенностью. - Мужчины - брать на себя командование. Ты вот попробуй с моей Иринкой быть чуть строже, да она шелком застелется, со всем согласится, чтобы только угодить и порадовать. Вот это я понимаю - Женщина! Настоящая! Единственная!

- Уверенный в себе мужчина командует миром, а не женой, - парировал Эрвин и вдруг живо заинтересовался: - Говоришь, с Иринкой надо построже? Не премину внять совету!

Николь порицающе глянула на него и выскользнула из объятий. Разговор становился не для детских ушек, и она предпочла увести дочь в сторону.

В отличие от нее юный прыщавый Дон Кихот не склонен был спускать непотребные намеки. И если бы в эту самую секунду качка не бросила Эрвина прямо ему в руки, бой за честь дамы казался неизбежным. Сцепившихся парней растащили, и юнец, полоснув обещающим расплату взглядом, гордо удалился.

- Но вообще-то... - протянул видный мужчина, у которого даже через яркий, в попугаях и пальмах, наряд явно проступал облик прожженного дельца, - он прав больше. Большинство что красавиц, что умниц со временем начинает интересоваться одним: своевременным поступлением денег на карточку. И все больше, больше, больше. Чуть что - вопли с соплями. Единственное, что моя читает - рекламы бутиков. Поговорить стало не о чем. Уже тошнит от сравнений Армани с Габаной. А ее, видите ли, полгода тошнило от прошлогоднего отдыха. Плешь до мозгов проела. Чтобы вырваться, пришлось откупиться пятизвездочной путевкой на Кипр.

- Не боишься, что гульнет там?

- Да хоть бы позарился кто! - горячо пожелал тот.

- У тебя хоть есть, на что позариться, - отозвался еще один собрат по несчастью. - А моя корова скоро в джип не влезет. А самомнения! Лучше бы ее тошнило, и она дома осталась.

- Сами выбирали, - резонно заметил Эрвин.

- Не скажи, - возразил "разноцветный" делец. - У моей, между прочим, два высших образования. Куда только все оно делось? Не всегда, парень, видно какой баобаб вырастет из нежного росточка. У тебя еще многое впереди.

- Ему не грозит. Такие, как он, видят баобаб еще в семени.

Эрвин обернулся к до этих пор не проронившему ни слова и вдруг выстрелившему колкой иронией мужчине. Именно с его легкой подачи Эрвин оказался на борту красавицы-яхты, под сенью парусов и лазурного неба.

Именно из рабочем столе Александра Решетникова Эрвин как-то случайно заметил проспекты южных отелей, фотографии морских островов и пейзажей и самого Алекса на фоне развевающихся парусов. Перебирая и слушая слегка смущенные, но восторженные комментарии коллеги, Эрвин вспомнил о давней заветной мечте Николь. Мечте, которую, едва воплотив, горел желанием превратить в смолящий огненный факел..

- "Чтобы возрадоваться аромату роз, сначала надо научиться разбираться в качестве дерьма", - философски выдал Эрвин. На него глянули с недоумением. Пришлось пояснить: - Перевод одной из пословиц моего народа. Вольный и, вероятно, не очень удачный.

Скупо, но разжевывать идею народной мудрости не стал. Кивнул компании, прощаясь.

Прочие тоже стали понемногу расходиться. Развлечение окончилось. Остались только неприятно теплые напитки в руках, полуденное солнце, припекающее макушку и необъяснимая досада от неудовлетворенности беззаботным бытием.

Впрочем, жаловаться на беззаботность - привилегия отдыхающих взрослых. Вопреки расхожему мнению, детям это состояние неведомо. Эрвин, не вмешиваясь, наблюдал, как Николь, стоя перед дочерью на коленях, убеждала ее в несомненной пользе дневного сна для детского здоровья. Сомнительное утверждение, никак не подтверждаемое существующей реальностью.

Полина нетерпеливо подпрыгивала на месте и слушала маму даже не вполуха, а хорошо если в сотую его часть. Постоянно оглядывалась, она явно готовилась сорваться с места, как только маме надоест уговаривать или она зазевается. Не похоже, чтобы детским силам требовалась подзарядка. Наконец, малышка повелительно накрыла мамины губы своей ладошкой и, указывая куда-то за угол, затараторила с такой скоростью и картавостью, что понять ее могло только родительское чутье. На мамино отрицательное мотание головой, Полина скривила губки, набрала в легкие воздух и змейкой юркнула маме подмышку, выскальзывая из кольца. И тут же была перехвачена отцом. Эрвин поднял дочь повыше, со смехом уклоняясь от ее отчаянно машущих кулачков.

Проходивший мимо Решетников вынул из кармана круглый леденец на палочке, протянул девочке. (Алекс пытался бросить курить и посасывание конфеты и торчащая изо рта палочка, отчего-то казались ему наиболее близкой заменой сигарете.) Полинка глянула сурово, но подарок приняла. Очищать подтаявшую сладость от липкой обертки - дело непростое, и девочка засопела, даровав родителям пару минут относительного покоя. Тем более что сию секунду тащить ее спать вроде передумали.