Головоломка из пяти этажей

###___четвертый_осколок_мозаики___###

Прямо на пороге появился маленький круглый столик, будто специально заточенный под картежные игры. Дмитрий подмигнул и взялся тасовать давно перетасованную колоду.

   — Вы это… даже внутрь нас не пригласите?

   — Юнги! Гляньте на ситуацию моими глазами: кто вы такие, откуда, что у вас на уме — почем мне, простодушному, знать? Можа грабители какие? Сдвигай! — колода оказалась перед самым носом Косинова. — Теперь на выбор: покер, преферанс, двадцать одно или… — после предлога «или» матрос замялся, его постоянно сияющее радужное лицо подернулось тенью неуловимого чувства, — в подкидного дурачка… Это на случай, если ни во что больше не умеете.

   Преферанс Косинус отклонил сразу: в него он играл так давно, что смутно помнил сами правила. Можно бы рискнуть в покер, но глаза Дмитрия выдавали в их хозяине бывалого насквозь прожженного шулера. Сказать «в подкидного» не позволяла обыкновенная гордость и, как-никак, статус выпускника средней школы. Нужно что-нибудь простое, но не примитивное.

   — Двадцать одно! — хотел произнести с яркой патетикой, но получилось истошно да нелепо-громко.

   — Хорошо, хорошо… будь я лицемером, сказал бы «прекрасный выбор!» Теперь проясняем последнюю деталь и — понеслась! Я ставлю на кон полторы тысячи. Ваше слово?

   Об этом сразу даже не подумали. Квашников раздраженно похлопал свои карманы:

   — Я пустой.

   — Ну… у меня наберется стольник с копейками, — Перед мысленным взором Контагина пронеслись его скудные наличные деньги. — Да если б было полтора косаря, то кой смысл играть? Отдали бы так.

   — Согласен! — неожиданно выпалил Дмитрий, и скромная по размеру пачка ценных бумажек на пару грамм увеличила вес стола. — Прошу заметить, какое благородство с моей стороны: я ставлю на кон в пятнадцать раз больше, чем вы! Хотя игра идет на равных. Стыдно, юнги, обижаться на такое!

   Зомби долго возился в своих закромах, пока не вытащил банкноту в пятьдесят рублей да кучу мелочи того же эквивалента. Матрос закатал рукава тельняшки, этак демонстративно, показывая свои чистые руки в принципе неспособные к обману. Потом присел на корточки и зачем-то пристально посмотрел в лицо Косинова, неплохо устроившегося напротив.

   — А ты, голубоглазый красавец, наверняка любимец женщин, а?

   — Уж точно не мужчин. И глаза, кстати, у меня не голубые, а синевато-зеленые. Специалисты говорят — цвета аквамарина.

   Саркастический смешок легкой издевкой потревожил слух каждого и отпечатался на лице моряка кривой ухмылкой.

   —  Ну что, юнга, удачного течения в фарватере! Кому первому?

   — Мне давай, только из середины колоды!

   Как только карта коснулась стола, Косинов мигом накрыл ее ладонью, дабы соперник не успел внимательно разглядеть рубашку. Дмитрий только весело рассмеялся, ничего не сказав. Дверь в квартиру все время оставалась настежь распахнутой, и любопытные взоры нет-нет да пытались проникнуть в ее сомнительные тайны. Единственное, что удалось пока рассмотреть, это обои в прихожей цвета перванша (выглядит как грязно-голубой, и непонятно: задумывалось ли так изначально или это просто налет пыли). На стене висели часы, обрамленные фигурной резьбой. Тиканье маятника создавало впечатление, что кто-то невидимый хочет открыть сломанный замок, но его ключ постоянно проворачивается: «чик-чик, чик-чик, чик-чик, чик-чик» — и так до бесконечности. Еще рогами сказочного животного из стены торчала вешалка для одежды с полнейшим отсутствием этой самой одежды.

   Косинов недолго любовался семеркой бубей, от красных ромбиков да скупого освещения зарябило в глазах.

   — Еще!

   Следующей привалила крестовая шестерка, занимая менее почетное место в иерархии карточной колоды.

   — Еще!

   Валет пик.

   — Еще!

   Валет червей.

   — Еще!

   Валет бубей. Да что ты будешь делать! Одурманенная Фортуна прикалывается, что ли?

   — Достаточно.

   Дмитрий внимательно посмотрел в глаза партнеру — хмуро так, без толики ухмылки. Потом вытащил две карты для себя и этим ограничился.

   — У меня ровно двадцать! Люблю круглые числа, круглые даты и круглых дураков, которые со мной играют! — он показал две десятки и похлопал самому себе в ладоши. — Звучит пошло, но тебя, юнга, может спасти только очко.

   — Да нет, пролетел я… — Косинов произнес это с такой фатальной обреченностью, будто еще много тысяч лет назад в Книге Судеб было заранее предначертано, что «Косинов Юрий, сын Александра, раб стихии, в июне 7589 года от Начала Творения проиграет некому Дмитрию в карты». Н-да, грустно вообще-то…

   Деньги, правящие нашим миром, обладающие практически всем, кроме эмоций, равнодушно перекочевали в огромные ладони матроса. «Дзынь-дзынь-дзынь» — причудливо позвякивала зомбиевская мелочь, и звон этот в компании четырех свидетелей, у трех из них уж точно вызывал раздражение. Остроумных комментариев к происходящему пока не находилось, но кое-кто явно вошел в раж.

   Раздался приглушенный стук о крышку столика.

   — Ставлю свой мобильник!

   — Косинус, а ты хорошо подумал?

   — Здесь не надо думать, здесь тупая вероятность, которая рано или поздно повернется в мою сторону! Только уговор, сейчас я тасую и раздаю!

   Матрос лихо передернул плечами.

   — Да на здоровье… как тебя там… Котангенс? А бабы в постели тебя тоже так зовут? Хе-хе. У нас на флоте один чудак был, Архимедом звали, все нам мозги полоскал, что мы не по научному плаваем, не по научному корабль построили и вообще — живем не по научному…

   Косинов даже не пытался вникать в смысл фраз, сотрясающих пустой воздух: от каждой шутки моряка исходил какой-то тухлый запашок словесной гнили. Иногда казалось, что эту гниль порождала сама его душа. И жеманный смех (когда лицо сияет улыбкой, а голос распространяет едва уловимую желчь), и бегающие по сторонам глаза (точно выискивающие что где плохо лежит) в совокупности вызывали неприязненные чувства. Неспроста тот инвалид его Мутным назвал, вернее и не скажешь. Впрочем, роль добродушного «в доску своего» парня морячок играл на «отлично».

   — Мне достаточно, юнга! — произнес он, держа в руках уже четыре карты. — Считай, ты опять проиграл!

   Этот почти демонический оптимизм оппонента, что говорить, немало обескуражил Косинова. Тем не менее для себя он вынул из колоды пиковую десятку и двух королей (родственно-пикового и крестового). Больше судьбу решил не испытывать.

   — И мне хватит…

   Дмитрий снял с головы бескозырку, весело мотнул шевелюрой, и снова ее нахлобучил на прежнее место. Потом придурковато заулыбался, подмигивая попеременно то левым, то правым глазом:

   — Не напрягайся так, юнга. Я блефую, перебор у меня…

   И он небрежно кинул карты на столик, даже не раскрыв их.

   — Выходит что… я выиграл?

   Косинов почувствовал как его дружески похлопали по плечу. Но главная странность заключалась даже не в этом, а в том — с какой непринужденной легкостью матрос расстался с полутора тысячью рублями, все также улыбаясь и изображая наигранную беспечность. Может, не такой уж он скользкий субъект, этот Дмитрий? Черти — и те вряд ли разберутся. Вот здесь самое время было ставить точку, кланяться и расходиться, но Квашников задал вопрос, который… короче, лучше бы он промолчал:

   — Интересно, что можно купить за эти деньги среди тайги? Я скоро стану фанатом вашего Дома…

   — Эй, эй! — Матрос пощелкал пальцами перед глазами Иваноида. — Не перетруждай свой мозг, юнга, мы вообще-то на острове находимся.

   — Ну да, ну да… это как в песне поется: «зеленое море тайги». Вы это имеете… подождите, вы о чем?

   Матрос почесал за ухом и, казалось, впервые за последние двадцать минут стал предельно серьезным:

   — Ну вы даете! Остров Котельный, что в море Лаптевых! Мы сейчас на нем и находимся, а вы куда собрались? Я еще думаю: чего они рвутся эту дверь ломать? Со всех сторон — вода. Судно раз в месяц приходит.

   Квашников изучающе осмотрел собеседника с головы до ног, потом выставил оба указательных пальца вперед и попытался изобразить улыбку:

   — Понимаю! Это у вас на флоте шутки такие… когда долго суши не видите, типа «мы на острове, мы на острове». И всем весело. М-да…

   Обратить сказанное в смех ну никак не получилось: вышло кисло, тупо, бездарно. А главное, что Дмитрий все больше и больше глядел на них как на диковинные экспонаты, нацепившие на себя маски людей. Мимика его лица расслабились, перестала играть сменяющие друг друга роли и теперь казалась несколько растерянной. Наверное, эта растерянность и есть статическое, нетронутое состояние любой человеческой мимики. Даже голос их нового знакомого изменился в сторону низкочастотного диапазона:

   — …ну как знаете! Если вам легче от мысли, что мы в какой-то тайге…

   — Постойте, Дмитрий! Вы нас не разыгрываете? Вы всерьез думаете, что дом стоит на острове в море?! Честное слово, нам сейчас не до приколов.

   — А где же еще? Юнги, северные ветра очень пагубно влияют на мозги, сочувствую…

   — Да гляньте в окно! — уже чуть не психовал Квашников, эмфатически извергая каждую букву.

   — Я бы с удовольствием, да какой-то умник заварил намертво все ставни в нашем форте.

   — Ах, ну да…

   Матрос еще несколько секунд поиграл густыми бровями — тем, скорее всего, выражая собственное удивление. Затем молча закрыл дверь, которая, в свою очередь, потревожила окружающее пространство протяжным ленивым зевком. Сонливая по природе пустота и не думала просыпаться от случайных звуков. Резная цифра «11» осталась, пожалуй, единственным декоративным украшением наглухо закрытой квартиры.

   — Ладно, парни, деньги у нас, и это главное. — Косинов помахал, точно веером, пачкой бумажек у себя перед носом. — Двигаемся на второй этаж и будем надеяться, что веселые приключения трех идиотов на этом заканчиваются.

   Вниз спускались крайне неторопливо, отмечая шагами каждую отдельную ступеньку, тем самым как бы подчеркивая ее индивидуальность, неповторимость в ряду себе подобных. Вообще, степень свободы наших, с позволения сказать, «путешественников» не баловала просторами: всего-навсего четыре этажа (это четыре площадки, восемь лестничных пролетов да еще подъезд). Если б кому-нибудь взбрело в голову просто «погулять» по железобетонным просторам данной локации, его маршрут сложно насытить многообразием. Ну например… можно было спуститься с третьего этажа на второй, потом подняться на четвертый (э-эх, самая вершина!), далее спуститься к подъезду и полюбоваться шафрановым лампионом (э-эх, экзотика!), потом снова подняться на второй этаж, на третий, «красивой походкой» сойти на первый… и так до тех пор, пока не начнешь биться головой о стены. Стены, кстати, наполовину покрашенные муторной болотной зеленью, уже становились тошнотворны для взора. Изредка открывающиеся и закрывающиеся двери квартир выглядели как порталы в иные миры. Дверь подъезда, соответственно, запечатанный неким древним заклинанием портал к свободе… Вот такие аллегории, мать их.

   — А чему вы удивляетесь, смертные? Если бы я пару недель здесь пожил с наглухо замурованными дверями да окнами, у меня б тоже чердак размыло. — Контагин постучал кулаком по своей лохматой голове. — Я бы начал думать, что где-нибудь на луне нахожусь.

   — Не нравится мне все это… — вымучено произнес Косинов. — Не пойму, какова причина столь странного поведения этих «жильцов»…

   — Какава причина, татава ее личина, а в личине дурачина… Во, я скороговорку придумал! Ха! — Квашников самодовольно заулыбался. — Молодец я, да? Кстати, мы пришли.

   Знакомую дверь квартиры №4 встречали уже как-то по-особому, приветливо. Стучать долго не пришлось, а вот привыкнуть к внешнему виду ее обитателя до сих пор… да, тут какие-либо шутки выглядели бы за гранью кощунства. Несчастный старик на скрипучих костылях с изуродованным лицом безо всяких слов напоминал, что выпускники девятой школы попали еще в сравнительно неплохую жизненную ситуацию, зря только воют на свою судьбу. Анатолий Ефимович попытался слабо улыбнуться, прекрасно понимая, как нелепо эта улыбка выглядит на обожженной стороне лица.

   — Отец, вот деньги, полторы тысячи. Мы просто поговорили с ним по душам. — Косинов медленно отсчитал пятнадцать сотенных купюр. — Мы свою часть договора выполнили.

   — Конечно, конечно, ребята! Ох, спасибо вам… а то Мутный бы еще года два отдавал. Ах, да… гвоздодер!

   — Будем признательны.

   — Я уже говорил, у меня его нет. Гвоздодер имеется у Шестиглазого, я это точно знаю.

   Контагин закрыл лицо руками и чуть не заржал на всю округу, прислонившись к стенке и медленно оседая на пол. Просто смех сейчас мог быть совершенно неправильно истолкован.

   — У к-кого, к-кого?? — Квашников, едва справляясь со спонтанными эмоциями, отвел глаза в сторону от греха подальше.

   — У Шестиглазого, он живет в девятой квартире.

   Наступила секундная тишина, не наполненная, а просто утрамбованная сумбуром разнородных чувств: замешательством, недоумением, раздражением и горьковатой иронией происходящего. Квашников провел пальцем по воздуху несколько неровных окружностей и обратился с очевидным вопросом:

   — Скажите, а в этой местности еще много обитает… Личностей?

   — Ой, ребята, понятия не имею, я только Мутного да Шестиглазого знаю. Замкнутый я человек по натуре своей, анахорет.

   — Дайте угадаю! — спешно продолжал Иваноид. — Дверь в девятую квартиру нам, разумеется, просто так никто не откроет — для этого надо сказать ваше имя и фамилию. Так?

   Анатолий Ефимович чуть помедлил с ответом, один его глаз (что находился на уцелевшей стороне) странноватым образом прищурился, многократно усиливая при этом старческие морщины.

   — Понимаю, типа вы подначиваете меня… шуткуете так. Скажу вам как попасть в девятую квартиру: после того как постучитесь нужно громко, чтобы он услышал, произнести фразу… предупреждаю, это покажется вам странным: «МЫ ПРИШЛИ ЗА РАСТВОРОМ». Запомнили?

   — Косинус, ты запомнил?

   — Запомнил, запомнил…

   — Ну успехов, ребята. — Калека еще раз потеребил пачку денег в трясущихся руках и почти беззвучно исчез за металлическими дверями.

   После того как миновали лестничный пролет, Контагин обернулся к остальным:

   — Все не могу подобрать подходящее матершиное слово, чтобы выразить свои чувства!

   — Что вы, любезный Зомби, в русском языке нет и в принципе не может быть матершиных слов. — Косинов обеими пятернями закинул назад непослушную челку и устремил синевато-зеленый взор в абсолютно черные зрачки. — Кроме одного!

   — Пинзаданза?

   — Угадал.

   Квашников продефилировал по площадке непривычно-размашистыми шагами, недовольно плюнул вниз и тут же растер плевок по грязному цементу:

   — Вы зря прикалываетесь, бестолочи! Наше дело, кажется, полная хрень… Стучите кто-нибудь, чего тянуть?

   Дверь квартиры №9 если чем и выделялась среди остальных, так пожалуй лишь этой цифрой, слегка неровно приклеенной к ее серебристому покрытию. Впрочем, не только… еще в воздухе повеяло кисловатым запахом, имеющим отношение к чему угодно, только не к кулинарии. В запахе этом, ранее никем не замеченном, проскальзывало даже что-то ностальгическое, связанное с… школьными уроками химии?

   Косинов забарабанил по звонкому металлу и отчетливо выговорил:

   — МЫ ПРИШЛИ ЗА РАСТВОРОМ! — сам с трудом веря тому, что за ерунду он здесь несет.

   — Может, бухло? — подал Контагин хоть одну светлую идею.

   Когда наконец донеслись шумы, стуки и шорохи (будто кто-то несколько раз ударялся о стены, прежде чем достигнуть порога), вся компания крайне насторожилась. Стало даже жутковато… ведь прямо сейчас должен появиться некто Шестиглазый. Квашников на всякий случай сжал кулаки и приготовился ко Всему Абсолютно.

   Дверь слегка приоткрылась и оттуда высунулась худющая голова с идеальной лысиной наверху и длинной, в два раза больше лица, седой бородой внизу. На крючковатом носу были надеты друг на друга аж двое очков, перевязанные сложным хитросплетением резинок. Четыре здоровые линзы так сильно увеличивали глаза появившегося субъекта, что они казались больше чуть ли не раза в три их естественного размера и располагались почти на висках. На вид старичку было лет за семьдесят, многочисленные иероглифы вдавленных в кожу морщин могли символизировать только одно — годы, годы и еще раз годы, прожитые наверное как-то по-особенному.

   — Вы от Михал Савелитя? — Ух и противным показался этот голос: скрипучим, резким да еще с фонтанирующей слюной.

   — Ага, от Михал Савелича! Прямо и никуда не сворачивая!

   Маленькая голова неуклюже покрутилась туда-сюда, посверкала всеми четырьмя линзами, чванливо поморщилась, задирая верхнюю губу, и лишь после этих сумбурных телесных манипуляций дверь соизволила распахнуться полностью. Из квартиры выползло человекоподобное существо крайне низенького роста, сутулое, одиозной внешности и с неприлично худыми плечами. Синий замаранный халат свисал почти до пят, откуда торчали непомерно большие домашние тапочки. Шестиглазый прошаркал ими несколько миниатюрных шагов.

   — А раствор есе не готов, передайте Михал Савелитю мои зуткие-зуткие извинения, не готов раствор, м-ня…

   Маленький человек  задрал голову и посмотрел огромными выпуклыми глазищами на каждого из гостей в отдельности, причем, на каждого— по особенному. А будь голова задрана чуточку выше она б наверняка оторвалась от худой шеи. Контагина он лишь осенил мимолетным взглядом, исполненным равнодушия. Косинова смерил взором целых несколько раз с ног до головы и обратно, словно убеждая себя, что это просто очень длинный-длинный человек, а не оптический обман. Больше всех его интерес задержался на Иваноиде, он долго щурился, напоминая какого-то кривляющегося головастика.

   — У вас есть утеная степень, юноса?

   — Младший научный сотрудник Квашников, — погнал откровенную пургу Иваноид и несколько брезгливо протянул руку.

   — Ага, м-ня… Евгений Титиков, профессор. Занимаюсь секретными наутьными разработками.

   — Очень приятно, Ти… Чичиков? Как книжного героя?

   — Да, Титиков, Титиков, м-ня…

   Мало того, что профессор шепелявил от природы, он еще был почти без зубов. Фонетика речи таких людей словно пишущая машинка с несколькими сломанными клавишами. Вместо «ш» и «щ» с языка постоянно норовит слететь шипящая как змея  «с», звонкое и уверенное в себе «ч» вырождается в невнятное «ть», а звуки «ж» и «з» даже профессиональный логопед не отличит друг от друга. Люди с таким дефектом речи и под страхом смертной казни не произнесут фразы типа «у меня между зубов пища застряла». Выпускники школы номер девять изрядно утомившимся взором осматривали апологета российской науки. На вопрос «откуда это чудо здесь вообще взялось?» мозгу было просто лень придумывать невразумительные ответы, неубедительные и не связанные априори с логикой, по причине отсутствия упомянутой только что логики. Короче, мозги и мысли в них обитающие вошли в полный ступор.

   Квашников мотнул головой, отгоняя нечто липкое и навязчивое для сознания:

   — Послушайте, профессор, как дверь в подъезде открыть? Знаете?

   Шестиглазый замахал одной из своих конечностей:

   — Сто вы, сто вы! Меня привезли сюда с завязанными глазами! Спецслузбы! Сказали, сто объект отень-отень секретный, м-ня… Сказали, сто не выпустят отсюда, пока я не изобрету раствор! Я ведь работаю на правительство! М-ня…

   — Что за раствор-то? — безо всякой задней мысли спросил Косинов.

   Увеличенные до гротеска глаза ученого выпучились еще больше и теперь чуть не вылезли за края линз. Скрипучий старческий голос заметно повысил тон:

   — Сто за бестактность, молодой теловек! Это отень секретно! Отень!

   Произнесено было с такой желчью, с такой нервной экспрессией, словно профессору наступили на ногу и на самом деле он хотел крикнуть: «ублюдки, глядите на кого наеззяете!!» Если при закрытой двери от квартиры веял лишь едва уловимый запашок, то сейчас пхнуло откровенно! Как из прогнившей пасти мифического чудовища, которое не чистило зубы лет миллионов сто. И опять припомнились уроки химии, так как воздух наполняли явно какие-то реагенты. Если пропорционально смешать все жидкости в мире в помойном ведре и пропарить полученную эмульсию на медленном огне — получится примерно тот же результат.

   — А глянуть можно? — из чисто практического любопытства спросил Контагин, указывая в коридор.

   —  Молодой теловек, а вы обладаете утеной степенью? — Чичиков чуть ли не ткнулся крючковатым носом в пуловер Зомби, разглядывая его сквозь все четыре линзы.

   — Доцент, — небрежно бросил Контагин и перешагнул порог. Остальные пока воздержались.

   Сразу бросались в глаза изрядно пожелтевшие стены: то, что когда-то было чисто побелено, под влиянием, надо полагать, «секретных опытов» обрело болезненный цвет. На полу небрежно валялись еще две пары домашних тапочек с дырками на носке: тапочки валялись так, будто поссорившиеся разбегались друг от друга по разным углам. Сам пол был устлан линолеумом незатейливой расцветки под серую плитку, и линолеум этот только в коридоре был прожжен минимум в десяти местах. Кислотой, что ли? Почерневшие обугленные дыры обнажали квинтэссенцию вездесущего цемента. Что творилось на кухне и в единственной комнате, в принципе, можно было предвидеть заранее. Контагин ни на йоту не удивился, когда увидел множество маленьких столиков сплошь заставленных пробирками, колбами, мензурками, всякими чудо-юдо-приборами со спиральными змеевиками и масса-масса разнородных жидких реактивов. Их разнообразные цвета пробегали весь спектр радуги от темно-красного до приторно-лазурного (светло-голубого), от этого даже зарябило в глазах. А что творилось с органами обоняния… Зомби поморщил нос, затем усиленно его почесал. «И как он здесь спит?» — шепотом пронеслось в голове. Бросил мимолетный взгляд на ставни — та же картина: наглухо закрыты и заварены изнутри. На одной стене была криво прибита полочка для книг. Несколько томов по органической и неорганической химии аккуратно, точно по шеренге, стояли один за другим. На обложках — длинные мозгодробильные формулы и рисунки молекул похожих на многоногих каракатиц: всякие там циклобутаны да циклопропаны иже им подобные. На самом краю перекошенной полки лежала пластинка домино достоинством 0:2.

    — Вам это нужно? — Контагин играючи покрутил в руке доминошку, но та, не подготовленная к акробатическим финтам между пальцев, сорвалась и шмякнулась на пол.

   — Да на кой мне этот хлам, — профессор даже не глянул в его сторону. — Забирай.

   Доминошка тотчас пополнила коллекцию среди других пластинок.

   Ах да, еще лампа…

   Единственное, что по-настоящему заслуживало внимания всякого любопытного зрителя, это люстра в комнате. Сдвоенный жилистый провод, прежде чем достигнуть абажура, был завязан аж пятью узлами. Роль самого абажура успешно выполняла плетеная проволокой птичья клетка без дна. К счастью, никакая птица там уже давно не жила, а клетка была частично обтянута оранжевым шарфом и дарила миру свет примерно той же окраски. Столь яркий штрих декоративного импрессионизма вносил некую толику торжества в невзрачную научную лабораторию, которую назвать «жильем» не поворачивались ни мысли, ни язык.

   Перешагивая порог в обратном направлении, Контагин, видимо находясь под дурманом испарений, ляпнул невпопад:

   — Я бы здесь остался навеки, — и снова пошмыгал носом.

   — Послушайте, профессор, нам сказали у вас имеется гвоздодер. Так? — Квашников лишь на секунду сунул голову в коридор и брезгливо отстранился.

   Шестиглазый прищурил пару из шести своих глаз (те, что росли на голове) и внимательно посмотрел снизу вверх. Маленький сгорбленный человечек, еще и по всей видимости выживающий из ума, представлял собой откровенно жалкое зрелище.

   — В моем имусестве, м-ня… много тего имеется, м-ня… да, есть гвоздодер.

   — Одолжите на какое-то время?

   Сверкающие бликами линзы медленно повращались туда-сюда, как окуляры двух телескопов, выискивающих загадочные небесные объекты.

   — Затем вам? Тьто вы намерены им делать?

   — Он нужен Михал…

   — …Савеличу, — подсказал Косинов.

   — Да-да, Михал Савеличу, срочно.

   Шестиглазый моргнул — и показалось, что за двойными очками закрылись и тут же открылись не глаза, а целые пропасти.

   — Не врите своему наутьному руководителю! Михал Савелитю нузен не гвоздодер, а мой раствор. А он есе не готов! Не готов! Не готов!

   При всяком возгласе «не готов!» профессор стучал маленьким кулачком в пустоту воздуха.

   — Профессор, пожалуйста! Очень надо! Мы же с возвратом.

   — Н-да?.. — взор «наутьного руководителя» слегка подобрел. — Гипотетитески я согласен, но вы тозе долзны кое-тьто для меня сделать. Добудьте мне поросок радости.

   Косинов хлопнул в ладоши и чуть было матерно не выругался:

   — Не понял! Мы здесь в какие-то квесты, что ли, играем?! «Сбегай туда, принеси то, добудь это…» Что за балаган? Нам всего-навсего нужно выйти на х**н из этого сумасшедшего дома!

   Евгения Чичикова какое-то мгновение схватила оторопь, потом он простер костлявую руку вперед, указывая ею на источник своего замешательства:

   — Этот буйный, он откуда таков? М-ня… из васего наутьного сообсества?  

   — Косинус, спокойно… мне уже становится тупо интересно, чем вся эта кинокомедия завершится. В школе расскажем — ведь никто не поверит! Я этих персонажей еще на телефон сниму и в наш народный Ю-Тьюб! — Квашников осторожно, но настойчиво отстранил товарища, затем обратился к Чичикову: — Хорошо, хорошо! Только скажите, «порошок радости» это как понять… н******к такой?

   Профессор поправил свои многочисленные очки.

   — Да как вы смеете!! Предлагать своему наутьному… ну да, н******к. И тьто? — в его интонации произошла радикальная перемена. — Вас наутьный руководитель не имеет право расслабиться после тязолой умственной…

   — Да имеет! Имеет! Где взять этот «порошок радости»?

   — Он у Ветьно Веселого из восьмой квартиры, у соседа моего. — Профессор покряхтел да почесал свою лысину. — М-ня…

   — У Вечно Веселого? Ну конечно, я почему-то на Вечно Веселого сразу так и подумал! — Квашников помассажировал в области висков и сделал глубокий вдох-выдох. — Как попасть-то к нему? Ведь в вашем образцовом, почти идеальном доме двери просто так никто не откроет.

   Евгений Чичиков вдруг замер… то есть в прямом смысле — остановилось движение рук, ног, головы. И создалось впечатление будто пружина заводного механизма, расположенная где-то внутри, ослабла, а эта механическая кукла, лишь исполняющая роль ученого, истратила всю энергию, нуждаясь теперь в повторном заводе.

   — О, вспомнил! — Чичиков хлопнул себя по голове, и такая красивая аллегория вмиг развеялась. — Тьтобы попасть к Ветьно Веселому нузна настойтивость.

   — Настойчивость?

   — Да. Нузно долбить, долбить, долбить, долбить, долбить дверь пока он не откроет. Только про поросок не забудьте!

   — А чего ж сами не подолбите, коллега?

   — Я не обладаю такой настойтивостью, и вообсе… — профессор гневно скривил беззубый рот, — у меня много наутьной работы!

   Дверь квартиры №9 резко захлопнулась под недружный диссонанс скрипучих шарниров. Стало даже легче дышать. Загадочная и невразумительная по своей тематике тишина длилась недолго.

   — Пойдемте вниз к подъезду, вдруг там уже открыто? — предложил Контагин.

   Спускались медленно-медленно, стараясь как можно дольше оттянуть момент ожидаемого разочарования. Эти ступеньки под ногами скоро, видать, будут изучены досконально, так как взор только на них постоянно и натыкался. Ступеньки уже и сейчас не казались однородной массой, каждая по-особому выделалась своими угловатыми формами и зашарканными пятнами серо-бетонной расцветки. Да… окружение явно не пестрило многообразием красок. Еще немного и, чтобы не свихнуться, придется считать количество царапин на стенах или воображаемых фиолетовых баранов.

   Массивная железная дверь подъезда, как и прежде, хранила запечатанным весь окружающий мир. Все также светил под зачумленным потолком слегка покосившийся лампион, излучая какой-то виноватый свет — мол «что я могу в этой ситуации поделать?» Контагин приблизился к двери и чуть ли не в режиме пиксел-хантинга принялся изучать каждый ее кусочек, шаря руками по прохладному металлу и прикладывая к нему то левое, то правое ухо.

   — Что, Зомби, до сих пор ищешь потайную чудо-кнопку? Да нет там ничего, давай лучше закурим. — Квашников хмуро поглядел в апогей серого потолка. — Когда курево закончится, не знаю что делать буду. Я ж без курева сдохну.

   — Уже и жрать охота, — крайне невесело добавил Контагин.

   — Чудовище ты, Зомби! С тобой пытаются говорить о высоких материях, о философии табака, а тебе только жрать, жрать, жрать…

   Иваноид смачно затянулся, разглядывая сквозь дымовую завесу расплывчатые лица товарищей по несчастью. Косинов пытался усесться на перила лестницы, потом счел это вакантное место хоть и престижным, но крайне неудобным для его аристократического тела, и приземлился на одну из замызганных ступенек:

   — Полнейшая чертовщина, я вам скажу! Всех этих «жильцов», так называемых, объединяет одно — неестественное поведение. Ладно, в легенду о том, что сын промотал все состояние и пристроил сюда старого несчастного отца, я готов поверить. Но что за ахинею нес моряк? Какой остров? Какое море Лаптевых? Про шизика-ученого вообще молчу. Мой кот, который строго по научному вылизывает свои яйца, и то бы не поверил, что этот «Титиков» работает на правительство. Даже если это правительство психдиспансера. Да вы вспомните с чего все началось-то! Посреди глухой тайги стоит пятиэтажный дом! Просто шик! Правильно Вундер нас предупреждал, нечего сюда было лезть, потому что здесь ЧТО-ТО НЕ ТАК.

   Контагин все еще покручивал девственно целую сигарету меж пальцев, не решаясь ее зажечь. Наверное, просто оттягивал удовольствие, да и пачка «Балканской звезды» худела на глазах.

   — Вот скажите мне, смертные: у этих жильцов тупо когда-нибудь закончится еда, так? Где ее брать? Где они вообще ее берут?

   — Снова ты, Зомби, про жратву! Прикуривать будешь? — Квашников протянул ему пышущий румянцем окурок. — А ты, Косинус, продолжай, высказывайся… народ тебя слушает, только в конце не забудь что-либо дельное сказать.

   — Все больше и больше убеждаюсь в одном: этот дом — заранее подстроенная ловушка. Неделю или две здесь проболтаемся и в таких же имбецилов превратимся. Или кто-то сознательно хочет нас такими сделать.

   — Конгениально! — Иваноид сделал последнюю затяжку, как всегда — долгую, почти до самого фильтра. — Вывод-то какой?! И главное: что дальше делать?

    Косинов не курил по своей генетической природе, но к задымленному воздуху относился вполне толерантно. Даже не прочь был изредка вдохнуть дым от чужих сигарет. Сейчас он сидел, перебирая пальцами пригоршни пустоты да постоянно хмуря брови:

   — Должен же Вундер рано или поздно выйти к дороге! Должен же понять, что мы здесь по-настоящему встряли, а не просто балуемся! В конце-концов нас дома пади давно ищут! А сейчас… — он развел руками, изображая абстрактный десятипалый цветок, — ничего не остается, как идти к этому… как его… Постоянно Смеющемуся.

   — Вечно Веселому.

   — Какая разница: что свинья, что поросенок. Но почему-то я его уже боюсь.

   У восьмой квартиры стояли минут пять, медитируя в пустоту и рассматривая цифру 8 — эту неправильно повернутую бесконечность. Контагин сначала постучал кулаком — долго-долго так стучал и, когда рука уже попросту заболела, принялся долбить носком ботинка. Чичиков говорил о какой-то там «настойчивости». Дверь в свою очередь помучили и Квашников, и Косинов — уже бы, наверное, мертвый откликнулся. Пытались кричать. Никто бы раньше не подумал, что обыкновенный стук по двери может вымотать физически. Несколько раз уже собирались плюнуть на это дело, но вдруг с той стороны донесся голос — голос, искаженный слабой звукоизоляцией:

   — Зрители, это вы?

   Все трое переглянулись и лишь пожали плечами. Ну абсолютно никакой ассоциации — что бы могла означать услышанная фраза.

   — Да, это мы! — ответным залпом громко произнес Косинов.

   — Вы готовы к представлению? — снова тот же голос, как из потусторонней жизни.

   — Еще как!

   Прежде чем сказать «еще как» Косинов отошел на три шага назад, насторожился, даже слегка испугался. Откровенно говоря, ни к какому «представлению» он готов не был и на всякий случай покосился на лестницу: если что пойдет не так — сматываться не глядя. Дверь почти бесшумно отворилась, на ее пороге появился…

   Квашников закрыл лицо руками и даже присел от неожиданности.

   В дверном проеме стоял клоун. Одна половина его одежды была полностью красная, другая — полностью синяя. Вместо пуговиц напыщенной бутафорией виднелись белые кисточки-бубенцы. Остроконечный колпак, разлинованный под шахматную доску, также пестрил красно-синими тонами. Лицо, буквально заштукатуренное белой пудрой, светилось улыбкой. Пластмассовый нос на резинке, обведенные тушью глаза, румяна на щеках и целый барельеф помады на губах — все как у типичного циркового шута. Да, еще огромные черные ботинки с комично загнутыми вверх носками. Клоун подпрыгнул на одном месте и развел руки в разные стороны:

   — Але-е-е гоп! Зрители пришли!

   Тут Контагин дал волю своим эмоциям и громко заржал. Его раскатистый почти гомерический хохот вмиг заполнил пространство всех четырех этажей. А он даже не пытался сдерживать прорвавшие изнутри какую-то плотину чувства, и чуть было не навернулся на лестнице, схватившись в последний момент за балюстраду.

   — Это дурдом! — сквозь смех, захлебываясь чистым воздухом, сказал Контагин. — Смертные, мы попали в настоящий дурдом!