Новейшая история. Провинциальные конфликты

Владимир Забабашкин   Новейшая история. Провинциальные конфликты.   Роман.   Отрывок из документа «Цели высшей политической школы»: «ВПШ – это не только коммерческий проект в сфере образования, но и механизм формирования пула подконтрольных политиков, людей с известными материальными ресурсами и политическими амбициями. Выпускники ВПШ становятся интеллектуально и технологически зависимыми от создателей школы, и это один из важнейших результатов проекта, позволяющий приобретать различные выгоды в долгосрочной перспективе. Можно утверждать, что по мере развития проекта, ВПШ станет эффективным механизмом управления политическим процессом в российских регионах, что и определяет значимость Высшей Политической Школы с точки зрения явных и неявных задач федеральной власти».   Часть первая. Суета вокруг кольца.   Глава первая.   В этом феврале зима просто осатанела, да и в марте продолжала мучить метелями. Сугробы едва успевали подтаять, потемнеть, как их тут же присыпало свежим слоем снега. Изнуренные работой дворники глухо матерились, жаловались на жизнь прохожим, а синоптики по телевизору только грустно улыбались и извинительно разводили руками, предсказывая очередную погодную напасть. Наконец в начале апреля весна прорвалась безудержным солнцем, на землю упало долгожданное, но тем не менее неожиданное тепло, снега начали бурно таять, и на реке Серой тут же снесло плотину, затопив очистные сооружения. Разбавленные нечистотами вешние воды хлынули на нижний район города А…, расположенный под кручей и именуемый в народе Обжоркой. Улицы Обжорки сразу же превратились в каналы, по которым плавали дрова, домашняя утварь, дохлые куры и прочий хлам. Иногда очень неожиданный. Танька Бахрушина, дом которой располагался на пригорке и не был затоплен, увидела плывущее мимо пианино. Она кликнула своего мужа, Ваську Бахрушина, они выловили инструмент и затолкали в чулан – авось никто не хватится, а детям забава будет. Правда пианино оказалось без бронзовой деки внутри, но зато с клавишами, и  Васька рассчитывал его починить, после того как кончится потоп. Раньше Обжорку затапливало постоянно, пока не было плотины, но со времени ее строительства прошло более тридцати лет, поэтому народ, успев отвыкнуть от наводнений, бедствовал, метался в поисках выхода, не зная как бороться с разгулявшейся стихией. В городскую администрацию по этому поводу постоянно звонили и приходили ходоки с мольбами о помощи. Их принимали, сочувствовали и отправляли обратно, не солоно хлебавши, поскольку просьбы их были частные, «а проблему нужно решать в общем». По крайней мере так думал глава администрации города А… Шагов Петр Геннадьевич, инструктируя своих чиновников. Народ не понял глобальных замыслов своего градоначальника и организовал пикет с плакатами, на которых требовали гуманитарной помощи, денежных компенсаций и отставки мэра. Пикет разогнала милиция при помощи двух служебных собак, но это не помогло, потому что на следующий день вместо вездесущих старух, ратующих за светлое прошлое и нескольких городских бездельников, к зданию мэрии пришли озлобленные рабочие с завода, вооруженные кусками арматуры, появился светлобородый тип с мегафоном и начал орать, что люди тонут, а их еще травят собаками, и еще что-то про жидов и «черножопых» представителей Кавказа. За  столпотворением людей на площади, бурлящим возле памятника бывшему вождю, наблюдал из окна своего кабинета мэр города А… и думал о том, до чего ж, мол, народ тупой, кого-нибудь из этих горлопанов на его бы место… При этом он не понимал или не хотел понимать, что любой из собравшихся не моргнув глазом и с превеликим удовольствием это бы место занял. Да и сам Петр Геннадьевич попал в мэры нелигитимно, а волею случая. Бывший градоначальник умер от скоротечного рака легких, Шагов как вице-мэр возглавил город и теперь всеми способами оттягивал внеочередные выборы. Но активно к ним готовился, рассчитывая выиграть, хотя и не был уверен в успехе окончательно. Поэтому он в пожарном порядке обворовывал городской бюджет, не особо думая о последствиях, и приватизировал, что плохо лежит, разворачивая всякие тендеры и аукционы в пользу тех, кто брал его в долю. Но время поджимало. Из центральной избирательной комиссии постоянно давили, периодически всплывали новые кандидаты, и свои, и со стороны вроде этого националиста Артемова. «Русский помоги русскому, - зло подумал Шагов. - Дешевый слоган, но действует. Народ падок на подобные штучки. Тьфу ты! А ведь кто-то его, этого Артемова финансирует и режиссирует его спектакли. Да еще этот всемирный потоп случился. Уже с Центрального телевидения съемочная группа приезжала. Размажут ведь как окурок по асфальту – потом не оправишься. Надо заранее активничать, имитировать… Какую-нибудь жратву электорату  подкинуть или одеяла… И все это в прессу, в прессу! Вода скоро спадет и все забудется, а впечатление останется, мол, не бросил Шагов город в трудную минуту». Мэр сосредоточенно поскреб едва намечающуюся лысину, переместил за стол свое тучное тело и, взявшись за телефон, набрал лидера партии «Мир, труд, май». •    Это я, Иннокентий. Выведи своих на площадь – пускай пошумят, устроят показательную потасовку, а мы наведем порядок. Только скажи своим архаровцам, чтоб пометили себя как-нибудь, а то ОМОНовцы их прибьют ненароком. •    Хорошо, Петр Геннадьевич. У них будут синие повязки на рукаве. Это была подконтрольная ему общественная организация, и Шагов не сомневался, что все произойдет, как надо. Дав указание секретарше, чтоб собрала заместителей и начальников отделов к часу дня, он углубился в чтение текущих бумаг, которые ему каждое утро приносил помощник, отчеркивая интересные места разноцветными фломастерами. Закончив с документами, он принялся за местные газеты. Верхним в пачке лежал «Часослов» – печатный орган демократической оппозиции. Сразу же бросился в глаза заголовок. «Городская администрация присела на копчик». «Опять этот Горьков! И этот его редактор Баянов – гусь из той же стаи. Улыбается своими щеками, хомячок, а сам камень за пазухой держит и компромат копит», - раздраженно подумал мэр и вновь углубился в чтение. «… Обжорка превратилась в Венецию. Пора нашим руководителям вместо отвратительно ходящих автобусов, создать парк гондол. А самим записаться в гондольеры и вместо революционных песен распевать баркаролы. А как иначе? Ведь люди не рыбы – они привыкли ходить, а не плавать…». «Сам ты рыба гнилая!», - Шагов аж крякнул от возмущения, хотел продолжить изучение статьи, но ему не дали, отвлекли: за окном какой-то умник на полную громкость врубил акустическую установку, и задорный, жизнерадостный голос запел: «Все, что в жизни есть у меня, Все – на радость каждого дня…». Шагов сначала почуял некий скрытый смысл в этой немудреной песне и брезгливо поморщился, но потом черты его лица разгладились, а в памяти внезапно забрезжил и начал набирать силу далекий свет воспоминаний. «А ведь и мы ее же пели в молодости, не помню, как группа называется или ВИА – в то время так говорили. Пели, танцевали… Я в стройотряде тогда был: кирка, лопата, а вечером танцы. И как сил только хватало!? «Все, что в жизни есть у меня…». А что есть в жизни у меня сейчас? Кресло шатается… Нелигитимный я парень, ох, нелигитимный – надо легитимизироваться… Или официализироваться? Тьфу ты, ну ты! Зпутался совсем. Сшит колпак не по колпаковски… А тогда… Тогда впереди было светлое будущее». Шагов прикрыл глаза, откинулся в кресле и ударился в воспоминания. Он вспомнил профессора с армянской фамилией, который фрондировал на лекциях, преподавая вместо марксизма философию Гегеля и Канта. А рядом сидела удивительная девушка Лена: Шагов был безумно в нее влюблен, но признаться в любви боялся, а на занятиях старался сесть рядом. Он иногда, как бы случайно, касался ее бедра своим, ощущая упругость и тепло девичьего тела и горя от желания. Она некоторое время терпела, а потом мягко отодвигалась. Эту Лену позднее убили, Какой-то маньяк не маньяк, но он всю ее истыкал ножом и насиловал в кровоточащие раны. Так рассказывали. Шагов в своем воспаленном воображении нарисовал тогда эту ужасающую картину, и она в неизменном виде всплывала перед ним регулярно, спустя много лет, служа укором, мол, набрался бы он тогда смелости, открылся Лене, и судьба бы ее сложилась, может быть, иначе. Шагов не был фаталистом, не верил в провидение и считал, что каждый сам себе торит жизненную дорожку. А уж куда она выведет… Но всегда или почти всегда можно подправить, сменить курс. Ему это часто в жизни приходилось делать, и он считал, что делал это чисто по своей воле, а не чьей-то свыше.  В селекторе прозвенел голос секретарши, прервав поток воспоминаний. •    Петр Геннадьевич, к Вам посетитель. •    Какие еще посетители, Мария. Сегодня не приемный день, - недовольно пробурчал в ответ Шагов, подумав при этом. «Какой-нибудь очередной проситель или жалобщик, чтоб их всех…». •    Он рвется… Он говорит, что Вы его примете, - не унималась секретарша. •    Как фамилия? – Мэр посмотрел на селектор как на шипящую змею. •    Калач. Калач Григорий Ефимович. •    Пускай заходит. И чаю приготовь, - неожиданно и моментально отреагировал Шагов, хотя  появление такого посетителя являлось для него полнейшей неожиданностью. И не столько приятной, сколько настораживающей. Но буйные политические джунгли приучили его к внезапности изменений, превратив в мимикрирующего хамелеона, поэтому раздраженность мигом сползла с толстого лица мэра. Он повернулся к висящему сбоку зеркалу и сложил губы в подобающую случаю улыбку. «А ведь сейчас начало апреля. Он как раз в это время должен освободиться. Восемь лет от звонка до звонка. И ничего сделать не смогли. Какой он сейчас? Что попросит?», - пронеслось в его голове вместе с видеорядом прошлого. Дверь резко распахнулась и в кабинет уверенно вошел крепкий высокий блондин лет сорока. На нем были потертые джинсы неопределенной расцветки, старая брезентовая куртка и подвернутые хромовые сапоги. Несмотря на скудность одеяния, вид он имел опрятный: все было выстирано и отглажено, а сапоги начищены. Он остановился посередине и пристально посмотрел на Шагова. В его взгляде сквозила едва уловимая ирония и одновременно чувствовалась сила, которая завораживала и отталкивала одновременно. Она была ни доброй, ни злой, а какой-то безразличной, подавляющей своим созерцательным равнодушием. •    Гриша! Какими судьбами! –  воскликнул мэр, картинно вскинул руки и начал выбираться из-за стола. Делал он это несколько суетливо, неуклюже, поэтому зацепился за ножку стоящего рядом стула и едва не упал. •    Не делай больших, удивленных глаз, Петя, и не изображай нежданную радость. Ты знал, что я откинусь из зоны. Какими судьбами…  Фальшивишь на мажоре! Моими и твоими молитвами, - губы вошедшего скривила усмешка. – Подобрел ты я смотрю, заплыл жирком… Питаешься наверное хорошо. – Он разглядывал его как выставочный экспонат. •    Да брось ты, Гриша, ерничать, - маска радушного изумления сползла с лица Шагова. – Сам знаешь, как получилось. Я ж тебя не забывал – передачки регулярно посылал. Это по поводу хорошего питания. Зона, конечно, не курорт…  - Он подошел к гостю и они коротко обнялись, потершись щеками. – Давай не будем о старом. Да ты присаживайся. – Мэр указал на одно из кресел, обступивших журнальный столик в углу кабинета. •    Кто, конечно, старое вспомнит – тому глаз вон, – сказал Калач, обстоятельно умащиваясь в кресле. – Но это тому, кто вспомнит. А я и не забывал. Все восемь долгих лет в башке вертелось. А ведь вдвоем нам веселее было бы там «париться»… - Он вновь криво усмехнулся. – Ладно, все это гнилой базар, а жизнь продолжается, вернее… мне ее как-то продолжать надо. Что предложишь? •    Сейчас, сейчас, Гриша… - Мэр вернулся к столу и пошарив в ящике, вынул оттуда пластмассовый контейнер цилиндрической формы. Достав оттуда желтую таблетку, он быстро сунул ее под язык. – Сердце пошаливает, помощи просит. •    Беречься надо, Петя, нервы не трепать попусту, - назидательно сказал Калач. – Не заметишь как в ящике окажешься. Сам он имел отменное здоровье и снисходительно, а отчасти и подозрительно относился ко всякого рода болезням. Это осталось от зоны, где больше «косили» под больных, изобретая всякие «мастырки», чем на самом деле болели. •    А твоя доля цела – хоть сейчас отсчитаю, - вдруг засуетился Шагов, начал метаться по кабинету, подергивая плечами и нервозно потирая руки, потом внезапно успокоился, подошел к неожиданному, нарушающему уют посетителю и натужно опустил свое грузное тело в соседнее кресло. •    Долю я бы и до зоны поимел, - проговорил Калач, чеканя каждое слово, и бросил острый взгляд водянистых глаз на своего собеседника. – А восемь лет куда деть? В землю закопать и надпись написать? И потом… Это тогда были деньги, а сейчас… так, пойти пивка попить… •    Все было переведено в доллары, - торопливо перебил его Шагов. – Десять тысяч зеленью. Бери, как говорится, и пользуйся. •    Не густо, - поморщился Калач. •    Остальное конфисковали. Сам знаешь, Гриша. •    Не в деньгах счастье, а беда, когда их нет, - задумчиво проговорил Калач. – Ты же меня знаешь, Петя. Хочешь, чтоб я где-нибудь засухарился и ушел на вечный покой!? Нет, бабки для меня – инструмент для деяний, как пишут в судебных протоколах. Ими интересно поиграть, чтоб душа то воспаряла, то в пятки уходила, а кровь бурлила. Или ты забурел окончательно? Хотя, Петя, ты всегда был стяжателем, греб под себя и как белка в нору таскал. А тебе все мало казалось. Не на зарплату же ты сейчас живешь? – Григорий прорезался скупым смехом, но взгляд его оставался холоден. – Или ты стал образцово-показательным советским, или как сейчас там… российским чиновником? Слабо верится, горбатого могила исправит… Ладно, ладно, не буду, - закруглил свои нравоучения Калач, видя протестующие жесты Шагова. •    Тебе мало, Гриша? – Мэр поставил вопрос ребром. – Так я добавлю, оплачу тебе твои восемь лет. •    Наши восемь лет, Петя, наши. – Черты лица Калача ужесточились, зло заиграли желваки. – А потом, сколько же это стоит? В каком прейскуранте ты это найдешь? Ладно, не будем мазать говном поляну… - Фразу прервал рев возмущенной толпы за окном. – Вот видишь. – Григорий мотнул головой в сторону шума. – У тебя проблемы. А ведь у нас хорошо получалось на пару, Петя. Если б не та сука, то и продолжалась бы волшебная сказка. Но можно возобновить процесс и решать проблемы вместе. Тебе же надо у кормушки удержаться? Я все про тебя знаю. В пивной у вокзала рассказали. Народ про тебя плохо думает – в глаза нассыт, если возможность будет. Но это дело поправимое. Я в зоне последние годы «смотрящим» числился – научился с людишками управляться при помощи других людишек. А ты, как я понимаю, команду еще не собрал, не веришь никому… •    Что ты предлагаешь? - прохрипел Шагов. Его взволновал этот разговор. •    А ты возьми меня на должность… Или на кормление как раньше говорили… В кабинет вошла крутобедрая блондинка с подносом. На журнальном столике появились чашки с дымящимся чаем и ваза с печеньем. Калач бросил оценивающий взгляд на аппетитную девицу. •    Спасибо, Мария. – Секретарша вышла. – Что, глаз на нее положил? - Шагов усмехнулся. – Хочешь полакомиться? •    Да, по женщинам я истосковался, - задумчиво проговорил Калач, не обращая внимания на подначку мэра. – Но она не в моем вкусе – я люблю худеньких и с грудями. На этом и погорел. Помнишь эту суку, Вику? – Григорий сморщил нос и брезгливо шевельнул губами. – Царствие ей небесное. •    Она, кажется, умерла? – быстро спросил Шагов. •    Угу. А то ты не знаешь! - Калач набил рот печеньем и отхлебнул чая. – Все под Богом ходим, а под дьявола ложимся. Мэр пристально посмотрел на своего собеседника, но больше вопросов задавать не стал, остановленный внезапно возникшей мыслью: «А он опасен». •    Ну так вот, - продолжил Григорий. – Ты меня берешь своим заместителем или, как его там, вице-мэром, и мы начинаем новую жизнь как в старые, добрые времена. Вдвоем у нас ловчее получится: и тебя вновь мэром выберем, и людское поголовье загоним в стойло, и бабок поимеем. Я же боталом зря не машу, Петя. Сказал – сделал. Ты будешь царствовать, а я править. Ты будешь воплощать в жизнь светлые идеи, а я заниматься темными делишками. Поделим поляну на две части: Богу Богово, а Сатане сатанинское. – Калач вновь усмехнулся. « А с ним легче будет», - прикинул Шагов. – « Но опасен…». •    Да у тебя ж судимость! Как я тебя проведу по кадрам. •    Но судимость можно снять. Это сложнее и дороже, чем, допустим, трусы с бабы, но не мне тебя учить – фальшак ты всегда грамотно лепил. Ну так как? •    Дай подумать до завтра, - выпалил Шагов. •    Думай, думай, голова… - Калач встал. – Только ведь умнее ты ничего не придумаешь. И бабок дошли, а то одет как пугало. – Он брезгливо оттянул полы брезентовки. – И так… на карманные расходы. •    Сейчас. – Мэр подошел к насыпному сейфу, вынул оттуда пачку денег и передал ее Калачу. – Хватит столько? Тот небрежно сунул деньги в карман. •    Мало будет – еще подкинешь. Ладно, я пошел. До завтра. Позвони в гостиницу, чтоб проблем у меня с устройством не было. Надоели всякие проблемы. Как вышел на волю, так одни проблемы… - Калач  вскинул голову и пружинистым шагом покинул кабинет. Шагов выглянул в окно. Страсти на площади разгорались. В толпе то тут, то там мелькали синие повязки. Подъехало два грузовика с ОМОНом. Бойцы повыскакивали из машин и начали охаживать митингующих дубинками. Те яростно сопротивлялись. Митинг превратился в грязную потасовку. «Плевать на них! Разберутся», - раздраженно подумал мэр. Его мысли были заняты другим. Он знал, что Калач скоро должен освободиться, но все равно его появление было неожиданным. Шагов вернулся за стол, предупредил секретаршу, что б его не теребили до начала совещания и тяжело задумался.