Новейшая история. Провинциальные конфликты

Ч 1. Глава 2

Глава вторая.

Григорий Калач, миновав милицейский кордон, выставленный перед зданием городской администрации, вышел на край площади и, лавируя между митингующими, начал продвигаться в сторону гостиницы.

«Поголовье, - с брезгливостью подумал он, косясь на беснующуюся толпу. – Вывели овец на бойню, лозунгами о лучшей жизни поманили. А им всего-то нужно по охапке сена – вот и вся лучшая жизнь, ни на какие митинги не пойдут. Что-то здесь Шагов недопонимает. Их дешевле купить, чем разгонять. И жить благочестиво. Чтоб издалека, с высоты начальства все спокойно и гладко выглядело, никаких потрясений. А дела проворачивать тихо, подспудно. Надо будет ему подсказать или самому прикрыть этот бордель».

Калач, еще не войдя в должность, уже мыслил как вице-мэр. Он не признавал поспешности в делах, предпочитая все продумывать заранее, угадывая или направляя развития событий, если это возможно. Тем более, если ты облечен властью. А власть Григорий познал не  формальную, даденную кем-то свыше, а реальную, завоеванную в результате опасной изнурительной борьбы, поэтому ценил ее и употреблял аккуратно,  заранее все примерив и выверив.

Задумавшись, он внезапно получил резкий толчок в грудь. На него наткнулся длинноволосый молодой человек в очках, расхристанном пальто и с плакатом в руках, где было написано «Стоп коррупции». Причем «стоп» – по-английски, а «коррупции» по-русски. Калач снисходительно посмотрел на очкарика, а потом коротко и резко сунул ему кулаком под дых. Очкарик сдавленно вскрикнул и согнулся пополам. Григорий по-отечески улыбнулся, хлопнул его по плечу и, не оглядываясь, двинулся дальше.

Он с детства имел протестный характер, жаждал справедливости и постоянно из-за этой неуемной жажды страдал, получая жизненные пинки и зуботычины. В школе он постоянно спорил на уроках с учительницей истории, пламенной коммунисткой, высказывал смелые, крамольные мысли, ставящие ее в тупик, за что та относилась к нему предвзято и занижала оценки. Гриша упирался, знал назубок все события и даты, но неумолимо получал «хорошо» вместо «отлично». Впрочем его знания оценили во время приемных экзаменов на исторический факультет одного провинциального университета, которые он выдержал с блеском. Но с третьего курса его исключили – в одном из рефератов он назвал Великую Октябрьскую революцию «бессовестным захватом власти», а в то время этого было вполне достаточным для отчисления. Правда потом он восстановился и тихо закончил ВУЗ, в душе презирая великие идеи.

Работая в школе учителем и сидя на мелкой зарплате, Калач, имеющий высокую самооценку, постепенно накапливал злобу на власть имущих и красиво живущих. Нет, он им не завидовал, а жаждал реванша, считая, что дебют в этой жизни он проиграл, но эндшпиль будет непременно за ним. В силу своего характера он постоянно конфликтовал с дирекцией, поэтому его затерли в очереди на получение квартиры и он постоянно жил в общежитии. Когда началось кооперативное движение, Григорий, ничуть не жалея, расстался со школой и, очертя голову, бросился в мутное море зарождающегося капитализма. Он активно занялся бизнесом, несколько раз прогорал, поднимался вновь, постепенно сползая к криминалу. Будучи ярым ненавистником государства, какую бы политику оно не проводило, он считал, что украсть из казны есть благо и, если предоставлялась такая возможность, делал это с садистским наслаждением. «Не я, так другие своруют, те, кто поближе к кормушке. А народ как безмолвствовал, так и будет сидеть на бобах. Но народ – стадо. А я не народ, я отдельно стоящий…».

Потом он нашел свое место под солнцем, нащупал ту золотоносную жилу в российской неразберихе, дающую возможность обогатиться и возвыситься над толпой. Калач думал что это надолго, а может быть и на всю жизнь, но судьба распорядилась иначе, забросив его в тюрьму на долгие восемь лет с конфискацией всего нажитого.

Пройдя в гостиницу, он приблизился к стойке администратора и протянул сидящей там женщине вместо паспорта справку об освобождении. Та сначала недоверчиво посмотрела на необычного клиента – такие в гостиницах не селятся, но, прочитав фамилию, заулыбалась.

•    По Вашему поводу звонили. – Она протянула Калачу бланк для заполнения и ключи от номера. – Одноместный. Живите на здоровье.

Перед тем как пройти в номер, Григорий заглянул в буфет и купил пару бутылок пива с бутербродами. Буфетчица, лениво передвигающаяся баба похожая на перекормленную утку, обманула его со сдачей. Он это сразу же заметил, но ничего не сказал, а лишь криво усмехнулся, сгреб мелочь в карман и, вытащив несколько салфеток из пластмассового стаканчика на столе, удалился.

Номер представлял из себя маломерную клетушку со скрипучей деревянной кроватью, потертым креслом, от которого постоянно отваливались подлокотники, черно-белым телевизором, сработанном в незапамятные времена на местном заводе, и пыльным цветком на подоконнике. Название этого цветка Калач раньше знал, но забыл. Он с размаху плюхнулся в кресло, щелчком открыл пиво и включил телевизор. Там толстомордый врач в халате, упорно рекламировал очередное средство от алкоголизма, держа в огромной волосатой руке склянку с чудо-таблетками.

«Судя по роже, на еду ему хватает», - вяло подумал Калач и отхлебнул из бутылки. – «Как все изменилось! Раньше было все народное, а теперь х**н поймешь чье. Ничего. Государство у нас богатое – на всех хватит, у кого башка варит. А не хватит так переделим. Хапнуть – не значит удержать. Отсосал казну, свалил с должности, мол, на всю оставшуюся жизнь хватит, успокоился, а тут к нему ребята с глупыми вопросами и наглыми предложениями, от которых чревато отказываться… И все. Раньше был на коне, а теперь по уши в говне». Григорий усмехнулся, оценив собственный каламбур.

Он еще некоторое время воспринимал то, что творится на экране, а потом телевизионное изображение померкло, расплылись окружающие предметы и в его сознании начали всплывать картины прошлого…