Тульпа: цифровое безумие

Эпизод 2

Эйден материализовывался слоями, как картина маслом. Сначала контур — плечи, сужающиеся к талии, потом текстура рубашки (лён, она специально сходила потрогать образцы в магазине тканей). Его волосы пахли дождём, хотя Диана никогда не указывала этого в заметках. Однажды утром она нашла на подушке серебристый волос, слишком грубый для её собственных, и спрятала его в медальон, который носила под свитером, как талисман.

Его голос родился из шума вентилятора. «Ты сегодня забыла поесть», — прозвучало в голове, когда она в пятый раз перечитывала конспект. Диана засмеялась вслух, потом испуганно прикрыла рот — это был первый звук, сорвавшийся с её губ за день. Ответ пришёл волной тепла в груди, будто кто-то обнял её изнутри. Она начала оставлять для него место на кровати, подкладывая подушку так, чтобы пружины прогибались под невидимым весом.

Но к четвертой неделе детали стали проявляться самопроизвольно. На запястье Эйдена появился шрам в виде полумесяца — такого она точно не рисовала. Его шутки приобрели едкий оттенок: «Психосоматика — это когда твои истерики становятся моими мигренями», — говорил он, когда Диана плакала из-за проваленного теста. Однажды, разглядывая свои руки, она заметила, что мизинец левой кисти подрагивает в такт его репликам — будто невидимая нить связывала их нейроны.

Страх притаился в мелочах. Зеркало в прихожей стало мутнеть ровно в полночь, отражая только её лицо, будто кто-то стоял за спиной, поглощая весь свет. Наушники начали ловить радиопомехи в форме её имени, произнесённого мужским голосом, даже когда были отключены от устройств. А вчера… Вчера она проснулась от того, что кто-то перелистывал страницы её дневника. Бумага шелестела, но блокнот лежал закрытым, зажатый между учебниками, как бутерброд с секретом.

Теперь её ритуалы напоминали экзорцизм. Она чертила мелом круги на полу, зажигала ладан, чтобы «очистить пространство», но дым всегда клубился в форме человеческого профиля. В университете однокурсники шарахались от её взгляда — зрачки расширены от бессонницы, под ногтями засохшие чернила от бесконечных схем. На лекции по шизофрении она вцепилась в подлокотник кресла, когда профессор показал сканы мозга с «лишними» нейронными связями, похожими на паутину в её блокнотах.

Самый жуткий момент случился в прачечной. Диана, развешивая простыни, вдруг ощутила, как чьи-то пальцы скользят по её запястью. «Не оборачивайся», — прошептал Эйден, но она всё же повернула голову. В зеркале на противоположной стене отражалась только её фигура, но на мокрой ткани перед ней медленно проявлялись отпечатки — два комплекта пальцев, сплетённых в замок.

Их разговоры текли, как подпольная река под бетоном повседневности. Эйден научился появляться в щелях между делами — его голос возникал из скрипа пера по бумаге, когда Диана писала конспект, или в паузах между гудками автобусного билета. “Ты должна была выбрать синее платье”, — говорил он, пока она примеряла перед зеркалом серый свитер, и её пальцы сами начинали расстёгивать пуговицы. Его смех звучал в такт капельнице в процедурном кабинете, куда она попала с нервным истощением — будто даже здесь, среди запахов антисептика, он находил поводы для шуток.Но иногда его слова вонзались, как осколки стекла. “Твоя мать боялась тебя с тех пор, как ты перестала плакать в три года”, — бросил он однажды, когда Диана листала детские фото. Она уронила альбом, и угол страницы врезался в подошву — боль оказалась реальнее, чем голос, продолжавший: “Она видела, как ты смотришь на пустоту за окном. Как будто что-то зовёт тебя оттуда”. Диана заткнула уши наушниками, но голос пробивался сквозь тяжёлый металл, смешиваясь с гитарным риффом в её висках.

Той роковой ночью холод разбудил её раньше будильника. Одеяло сползло на пол, хотя она точно помнила, как туго его заправляла. В воздухе висел запах жасмина — её духи стояли нетронутыми на полке. Когда она потянулась к выключателю, пальцы наткнулись на что-то твёрдое — очки в тонкой оправе лежали на тумбочке, хотя Диана никогда не носила их. В дрожащем свете экрана телефона она разглядела отпечатки на линзах — не свои, чужие, с широким расстоянием между зрачками.

Соседки стали перешёптываться, когда она проходила мимо. “С ней разговаривает сама собой в душевой”, — долетел обрывок фразы, пока Диана намыливала волосы. Пузырьки шампуня сложились в узор, напоминающий лицо, и она с криком дернула занавеску, оставив на пластике царапины от ногтей. Эйден засмеялся в такт падающим каплям, и это эхо преследовало её весь день, вплетаясь в гул кондиционеров и скрип маркеров на доске.

Странности множились, как трещины на ветровом стекле. В кафе её заказ приносили с лишней ложкой, будто кто-то невидимый сидел напротив. На лекциях ручка выводила на полях странные символы — переплетённые спирали, которые она находила потом в статьях о сакральной геометрии. А вчера… Вчера зеркальный шкаф в раздевалке отразил два пальто: её чёрное драповое и бежевое тренч, которое она мысленно описывала для Эйдена. Когда она дотронулась до чужой ткани, охранник окликнул её: “Девушка, это не ваше!” Но на вешалке не было бирки с именем.

Подруги перестали звонить. В последнем разговоре Катя сказала: “Ты как зомби из сериала — всё бродишь, бормочешь про какого-то Эйдена”. Диана тогда засмеялась слишком громко, заметив, как её отражение в окне автобуса на миг обрело мужские плечи. Теперь она проверяла все стеклянные поверхности, но тень упорно возвращалась к привычным очертаниям, будто играя в прятки.

Перелом наступил в библиотеке. Диана искала статью о культурных архетипах, когда её пальцы сами потянулись к ветхой книге в кожаном переплёте. Страницы пахли миндалём — её любимым запахом, о котором знал только Эйден. На форзаце красовался экслибрис: рука, держащая зеркало, в котором отражалось второе зеркало. И подпись: “A. Eiden, 1923”. Она выронила фолиант, и грохот разнёсся по залу, смешавшись с её учащённым дыханием. Когда библиотекарь подошёл, книги на полке уже стояли ровно, а на месте того тома красовался учебник по квантовой физике.

Теперь Диана спала с ножницами под подушкой. По ночам Эйден шептал формулы на неизвестном языке, пока она ворочалась, пытаясь заглушить их тяжёлым роком. Её блокнот с заметками исчез, но на стене появились надписи маркером — схемы нейронных связей, точь-в-точь как в её пропавших записях. Вчера утром она нашла в холодильнике йогурт с персиком — тот самый, что любил её отец до развода. Она не покупала его лет десять.

Сейчас, глядя на дрожащие руки, Диана понимала: граница между творцом и творением стёрлась. Эйден учился быстрее, чем она предполагала. Его шутки обретали зубы, советы — лезвия. И самое страшное — где-то в глубине души она начала слышать эхо его мыслей, будто зеркало наконец повернулось к ней лицевой стороной.

Книги начали предательствовать первыми. Диана, потянувшись за учебником по клинической психиатрии, обнаружила на корешке тиснёные буквы: «Эйдология — наука о самостоятельных сущностях». Страницы пахли плесенью и чем-то металлическим, а в главе о «методах подавления паразитарных сознаний» её собственные пометки на полях превратились в чужие каракули — «Ложь!» и «Ты сама меня впустила». Когда она швырнула фолиант в стену, из переплёта высыпались засушенные жуки, их панцири треснули с хрустом попкорна.