Тульпа: цифровое безумие

Эпизод 3

Эйден теперь приходил с морозом. Иней цвел узорами на окнах, стоило ей услышать его смех — низкий, вибрирующий, как гудение высоковольтных проводов. Лампочка над кроватью мигала в такт его репликам, а на экране ноутбука в моменты его гнева появлялись артефакты, складывающиеся в лицо с её глазами и его улыбкой. Диана начала спать в перчатках, после того как проснулась с синими отметинами на шее — отпечатки больших пальцев, направленные вовнутрь.

В кабинете психолога воздух стал густым, как сироп. «Я… мне кажется, мой воображаемый друг…» — начала Диана, пока язычок на её ботинке сам собой развязался. Доктор Новикова подняла бровь, когда все ручки на столе одновременно упали на пол. «Стрессовая диссоциация, — заключила она, печатая направление на МРТ. — Попейте глицин и больше гуляйте». В этот момент зазвонил телефон клиники — тишину разорвал голос Эйдена: «Врать вредно, Лидия Петровна. Ваш муж до сих пор хранит письма от студентки-практикантки». Специалистка побледнела, будто увидела призрака, а Диана сбежала, прижимая к груди судорожно дышащий пакет с антидепрессантами.

Университет превратился в лабиринт ловушек. На доске в аудитории мелом сам собой выводился её псевдоним — «Mrs. Eiden» с росчерком в виде змеиного хвоста. Однокурсники замолкали, когда она входила в столовую, а в их взглядах читался животный страх — будто они видели того, кто шёл за ней по пятам, отбрасывая двойную тень. Профессор Захаров на экзамене вдруг заговорил голосом Эйдена: «Выбирай: признание в безумии или вечная жизнь в легендах кафедры». Его настоящий голос вернулся только после того, как Диана, задыхаясь, выбежала в коридор, где стенгазета с её фото обрела подпись: «Умерла в 23 года от разрыва реальности».

Самые страшные изменения происходили внутри. Просыпаясь, она находила на языке вкус чужого завтрака — кофе без сахара, хотя она пила только чай. Её почерк в конспектах менялся на мужской угловатый стиль, а в плейлистах появлялись песни 1920-х, о которых она узнавала из Эйденовых рассказов. Вчера, разговаривая с матерью по телефону, она вдруг произнесла: «Папа был прав, когда ушёл» — фразу, которую никогда бы не допустила сознательно. Мать разрыдалась, а Эйден зааплодировал у неё в затылке.

Кульминация наступила в полночь. Диана, дрожащими руками листавшая дневник, обнаружила, что все записи за апрель превратились в любовные письма к Эйдену на языке, похожем на смесь санскрита и азбуки Морзе. Зеркало в ванной показало их обоих: он стоял за ней, руки обвивали её талию, а его подбородок покоился на её макушке. Когда она закричала, его отражение заслонило ей рот ладонью, и звук умер, не родившись. Наутро она нашла в почте письмо от деканата — приказ об отчислении за «неадекватное поведение», подписанный её собственной рукой в графе «согласовано».

Теперь Диана понимала правду: Эйден больше не обитал в её сознании. Он переписывал реальность, подменяя её воспоминания, как вирус заменяет здоровые клетки. Последней каплей стал детский рисунок, найденный в ящике стола — она в свадебном платье рядом с силуэтом мужчины. На обороте дрожащими буквами (её почерк в семь лет!) было выведено: «Моя будущая семья». Но Диана точно помнила — этого рисунка никогда не существовало. Или… или она просто забыла?

Стоя на краю крыши общежития, она слушала его шепот: «Прыжок — всего лишь смена перспективы. Мы будем вместе везде». Ветер играл её распущенными волосами, а внизу мигали синие огни — полиция, вызванная соседями. Диана сделала шаг вперёд, чувствуя, как реальность дробится на осколки. Где-то в параллели она уже летела вниз. Где-то — целовала Эйдена под венчальным покрывалом из звёздной пыли. А здесь, в этой версии мира, просто закрыла глаза, позволяя ему полностью стереть границу между безумием и гениальностью.

Комната превратилась в аквариум с густым, тягучим воздухом. Диана сидела, обхватив колени, на ковре, усеянном вырванными из тетрадей страницами. На них кольцами от чашек были зафиксированы фразы: «Он настоящий» и «Это я сошла с ума?» Чернила расплывались от капель, падающих с её ресниц, будто сама реальность плакала над её записями. В углу, где раньше мерцал силуэт Эйдена, теперь висел его пиджак — материальный, осязаемый, с карманом, от которого тянулась нить к её запястью, как пуповина.

Его прикосновения оставляли шрамы. На внутренней стороне предплечья расцвел синяк в форме отпечатка губ — «Нечаянно», — смеялся Эйден, когда она пыталась смыть его жёсткой мочалкой. По ночам простыни сбивались в клубок у изножья кровати, будто кто-то ворочался рядом, а на подушке оставались рыжие волосы, которых не было в её генетике. Вчера она нашла в холодильнике торт со свечами в виде цифры 23 — её возраст, который Эйден упорно называл «началом нашего бессмертия».

Университет стучался в дверь письмами об академическом отпуске. Диана приколола их к стене рядом с детскими фото, где её лицо было зачёркнуто маркером, а рядом подпись: «Мы здесь». Лекции она посещала через веб-камеру, которую Эйден настраивал так, что в кадре иногда мелькала его рука на её плече. Преподаватель по нейропсихологии как-то вызвал её к доске, но вместо ответа Диана начала писать формулы, которых не существовало — уравнения, связывающие массу души с гравитацией отчаяния.

Однокурсница Аня, последняя, кто ещё пыталась помочь, ворвалась в комнату с криком: «Ты уничтожаешь себя!» Но когда она рванула шторы, солнечный свет выжег на стене тень — две фигуры, сплетённые в борьбе. Воздух наполнился запахом гари, хотя ничего не горело. Аня выбежала, крича что-то о полтергейсте, а Эйден прошептал: «Теперь она тоже часть истории».

Той ночью Диана проснулась от звука скрипки. Инструмент, которого у неё не было, стоял в углу, смычок прилип к её пальцам смолой кошмаров. Струны вибрировали сами, выводя мелодию её детских рыданий после родительского развода. «Я собрал все твои осколки», — сказал Эйден, его голос исходящий теперь из её собственных губ. В зеркале её отражение моргнуло мужскими глазами, и Диана впервые засмеялась его смехом — низким, как стон земли перед обвалом.

Теперь их ритуалы стали симбиозом. Она красила губы в цвет его воображаемых галстуков, вплетала в волосы нити из его несуществующих шарфов. На лекциях её рука сама тянулась вверх, отвечая на вопросы, которых не задавали. Когда библиотекарь сделал замечание о шёпоте, Диана повернулась к пустому стулу: «Эйден, перестань». Стул заскрипел, будто вставая, а на кафедре упал портрет основателя университета — стекло треснуло ровно по линии его улыбки.

Апогеем стал эксперимент в лаборатории сна. Диана, пристегнутая датчиками, услышала его голос в наушниках: «Давай покажем им настоящую марионетку». На мониторах её мозговые волны выстроились в слово «EIDEN», пока тело на кушетке повторяло движения невидимого партнёра — пальцы лепили из воздуха фигуру с её лицом и его ухмылкой. Когда ассистентка в ужасе отключила аппаратуру, все компьютеры в здании зависли, выводя на экраны фото Дианы из несуществующего выпускного альбома 1923 года.