Мой властный дядя

Ольга сидела на краю узкой кровати, вжавшись спиной в шершавую стену общежития. Пальцы судорожно сжимали телефон, будто это единственный якорь, удерживающий её от падения в бездну. Экран мигал размытым светом, подсвечивая слезы, которые катились по щекам и падали на потрёпанный учебник по биохимии. Она в пятый раз перечитывала сообщение, надеясь, что буквы вдруг сложатся в другие слова, что это чья-то жестокая шутка. Но строчки оставались прежними: «Ваши родители погибли в аварии. Обратитесь в отдел опеки». Каждое слово прожигало сознание, как раскаленная игла, оставляя после себя дымящиеся раны. За окном хлестал осенний дождь. Стук капель по жестяному подоконнику сливался с тиканьем часов — подарка от мамы на восемнадцатилетие. Теперь стрелки бежали впустую, отсчитывая время, которое больше не имело смысла. Ольга закрыла глаза, пытаясь представить их лица: мамины веснушки, рассыпанные по переносице, смеющиеся морщинки у папиных глаз, его руки в земле после работы в теплице. Но воспоминания расплывались, как акварель под дождем. Она вдруг не могла вспомнить, в каком ухе у отца была родинка. — Оль, ты там живая? — Голос соседки Кати прозвучал за тонкой дверью, словно из другого измерения. — Чай принесла. С лимоном, как ты любишь. Ольга молчала, впиваясь ногтями в колени. Пахло сыростью, дешевым освежителем воздуха с ароматом «морской свежести» и слегка подгоревшей кашей из соседней комнаты. Катя постучала еще раз, потом осторожно приоткрыла дверь. Полоска света из коридора упала на разбросанные по полу конспекты, где маминым почерком были подписаны важные формулы. — Господи, да ты вся трясешься! — Девушка шагнула внутрь, поставив стакан с дымящимся чаем на тумбочку, заваленную фломастерами и заколками. — Что случилось? Опять с родителями поссорилась? Они же вчера звонили, спрашивали… — Уйди. — Ольга сжалась в комок, пряча лицо в коленях. Её голос прозвучал хрипло, будто кто-то сжал горло руками. — Пожалуйста, просто… уйди. Дверь захлопнулась с нервным щелчком. В тишине комнаты зазвучало прерывистое дыхание, прерываемое всхлипами. Ольга потянулась к стакану, но рука дрогнула — чай расплескался, оставляя желтые пятна на розовой простыне. Она смотрела, как капли стекают по ткани, образуя причудливые узоры. Мама всегда говорила, что пятна от чая надо выводить сразу, иначе они въедаются навсегда. Последний раз они вместе стирали скатерть, смеясь над папиными шутками про «чайную церемонию дикарей». Телефон завибрировал, заставив вздрогнуть. Неизвестный номер. Ольга сглотнула ком в горле, прежде чем поднести трубку к уху. Гул в динамике напоминал шум моря. — Каменская Ольга Сергеевна? — Женский голос звучал как из другого мира, механически-ровный. — Вам необходимо явиться в отдел опеки до конца недели. Вашим официальным опекуном назначен Кирилл Игоревич Морозов. Ближайший родственник. — У меня… нет такого родственника, — прошептала Ольга, цепляясь за последнюю соломинку нормальности. Её пальцы вцепились в край одеяла с вышитыми мамиными руками ромашками. — По документам он приходится вам дядей по материнской линии. Машина заберет вас завтра в десять утра. Гудки. Ольга уронила телефон на одеяло, смазанное следами туши. В ушах звенело, будто она только что вынырнула из ледяной воды. Кирилл Морозов. Смутное воспоминание всплыло из детства: высокий мужчина в черном пальто до пят, не пожалевший ей даже взгляда на бабушкиных похоронах. Его холодные глаза цвета старого янтаря, в которых не отражался свет. Рука, сжимавшая мамино плечо так крепко, что даже тогда, десятилетней, Ольге захотелось оттащить его прочь. Ночь прошла в кошмарных полудремах. Рассвет застал её сидящей у окна, с красными от слез глазами и смятым в кулаке платком, который пах мамиными духами — образец «Весенний дождь» из дешевого магазина. Ровно в десять под окном замер черный лимузин с тонированными стеклами. Водитель в безупречно отглаженной форме вышел, поправив белые перчатки без единой морщинки. — Ольга Сергеевна? — Его голос звучал как запись из автоответчика. — Прошу проследовать. Она машинально взяла потрепанный рюкзак с нашивкой «Save the planet», куда едва поместились фотография родителей на фоне папиной теплицы, ноутбук с наклейкой аниме-персонажа и скомканный свитер, связанный бабушкой. Водитель бросил оценивающий взгляд на её джинсы с выцветшими коленями и кроссовки с отклеенной подошвой, но промолчал, открывая дверь с поклоном. — Господин Морозов просил передать, — произнес он, заводя мотор, — что слёзы и нытьё в его присутствии недопустимы. Сопли оставьте для уличных котят. Дорога заняла вечность. Ольга прижалась лбом к холодному стеклу, наблюдая, как городские многоэтажки сменяются чахлыми осенними лесами, а потом бескрайними полями, укутанными в серую пелену дождя. Особняк возник внезапно — серый исполин с остроконечными башенками, обвитый плющом, словно гигантский паук опутал жертву паутиной. Ворота со скрипом открылись, пропуская машину во внутренний двор, где фонтан в виде сплетенных рук застыл под ледяным покровом. — Ждите в холле, — бросил водитель, исчезая за тяжелой дубовой дверью с бронзовой ручкой в форме волчьей головы. Ольга стояла посреди мраморного зала, ёжась от сквозняка, который гулял между колонн. Гобелены на стенах изображали сцены охоты: собаки с оскаленными пастями рвали оленя на части, а аристократы в камзолах смеялись, указывая на кровавое месиво. Где-то тикали старинные часы в резном корпусе, их бой эхом отражался от высоких потолков с позолоченными розетками. — Опоздала на четыре минуты. — Голос прозвучал сверху, холодный и отточенный, как лезвие. Она подняла голову. Кирилл Морозов спускался по лестнице, не спеша поправляя манжеты с платиновыми запонками. Его черный костюм сидел безупречно, подчеркивая широкие плечи и узкую талию. Взгляд, скользнувший по ней, заставил Ольгу невольно отступить к стене, где острые когти каменного грифона впились ей в спину. — Приветствую в твоём новом доме, — он остановился в двух шагах, и Ольга уловила запах дорогого парфюма с горьковатыми нотками полыни. — Надеюсь, ты понимаешь, что с сегодняшнего дня твоя жизнь перестала быть жалкой пародией на существование. Он повернулся, давая знак следовать за собой. Кабинет поразил обилием темного дерева, книг в одинаковых кожаных переплетах с золотым тиснением и чучелом медведя в углу, застывшего в вечном рычании. Кирилл сел за массивный стол из черного дерева, указав на стул с гнутыми ножками напротив. — Правила просты, — начал он, складывая пальцы домиком. Ногти были идеально отполированы. — Подъём в семь. Завтрак ровно в восемь — опозданий не терплю. Вечерами ты занимаешься в библиотеке — нанял репетиторов по экономике, этикету и истории искусств. Выход за территорию — только с моим письменным разрешением. — Но… моя учёба? — вырвалось у Ольги. Её голос прозвучал хрупко, как разбитое стекло. — Я заканчиваю университет… через полгода… — Твои детские игры закончились, — он резко хлопнул ладонью по столу, заставив вздрогнуть серебряный колокольчик. — Теперь ты будешь учиться тому, что пригодится в жизни настоящей. Или тебе милее жизнь в этой вонючей общаге с такими же ничтожествами? Ольга вжалась в спинку стула, чувствуя, как холодный бархат впивается в кожу через тонкую футболку. Его глаза горели странным огнём, смесью презрения и чего-то ещё, чего она не могла понять — голод? Азарт? — Горничная покажет твою комнату. — Кирилл нажал кнопку на столе, и в дверях возникла пожилая женщина в строгом платье с кружевным воротничком. — И, Ольга… — он задержал её взгляд, будто пригвоздив к месту, — здесь всё происходит по моим правилам. Даже твоё дыхание. Комната оказалась роскошной клеткой. Шёлковые обои с витиеватым узором, четырёхспальная кровать с балдахином из бархата, хрустальная люстра, бросающая радужные блики на стены. Ольга бросила рюкзак на пол, где персидский ковер поглотил звук падения. Она присела на край постели, и пальцы наткнулись на что-то жёсткое под подушкой. Старая фотография пожелтела по краям. Мама, лет двадцати, смеялась, запрокинув голову, в платье с рюшами, которое Ольга видела только в альбомах. Рядом стоял Кирилл — моложе, но с тем же ледяным взглядом. Его рука сжимала мамино плечо так, что даже на снимке виднелись белые отпечатки пальцев. На обороте дрожащим почерком, который Ольга узнала бы среди тысяч: «Он никогда не простит мне этого. Прости меня, Оленька». За окном завыл ветер, раскачивая голые ветви старых вязов. Ольга прижала фотографию к груди, вдруг осознав, что дождь за окном — тот самый, что лил в день похорон бабушки. Тогда Кирилл стоял в стороне, куря сигару с золотым ободком, а мама дрожала под его рукой, как пойманная птица. Где-то внизу хлопнула дверь. Шаги замерли под её комнатой, будто кто-то прислушивался. Ольга вскочила, прижавшись спиной к стене. Тени от люстры вдруг показались когтистыми лапами, готовыми вцепиться в её плечи. Она потянулась к выключателю, но свет погас сам, оставив её в темноте с шепотом дождя и запахом маминых духов, которого не могло быть здесь, в этом ледяном доме.