Не трогай запястья

Можешь винить меня за свои собственные изъяны.

— Чимин-а, отнеси это Юнги-хёну, пожалуйста. Я дико опаздываю, — впопыхах напяливая на себя куртку, Намджун влетел в столовую с одним ботинком на ноге, едва не сбив на ходу Хосока. — Немного не рассчитал со временем...

— Как и всегда, — хмыкнул тот, уплетая из большой чашки минутой ранее вымытый виноград. — Тебе надо научиться распоряжаться своим временем правильно, в твои-то годы уже пора.

— О, чья бы корова мычала, — встрепенулся Джун, стреляя взглядом в сторону друга, который в ответ лишь пожал плечами. — Чимин-а, отнесёшь?

Пак, сидя за столом и мало что понимая, держал ложку с пудингом в воздухе около рта, совсем не осознавая, что от него хотели. Помедлив ещё с пару секунд, младший увидел флеш-карту, которой старший ещё несколько раз повертел перед его лицом и, взглянув на наручные часы, изрёк какую-то вереницу из бранных слов. Ещё через секунду и вовсе исчез из поля зрения, будто секундный порыв ветра или мелькнувшая на небе молния.

— Эу, сбой системы? — усмехнулся Хосок, плюхаясь за стол напротив и обнимая большую чашку с виноградом, будто бы Святой Грааль.

— Куда это он так торопится? — оклемавшись, Чимин отправил в рот ложку с пудингом, наслаждаясь приятным шоколадным вкусом.

— На аудиенцию к начальству, вроде как, — старший в очередной раз пожал плечами, набивая рот зелёными виноградинами. — Юнги, если что, в студии. Не забудь занести.

— Эм-н, — Пак бросил взгляд на зелёную флеш-карту, что лежала рядом с его рукой. — Ладно.

Нет, он не хотел.

Не хотел видеть Юнги. Вообще. Никогда. Особенно после того, как позорно сбежал после их разговора у бассейна, буркнув что-то типа «ладно» или «хорошо». Он смутно помнил, что вообще происходило потом. Бродил по отелю или лёг спать? Всё, как в тумане. На утро нужно было возвращаться домой — Чимин долго не мог соскрести себя с простыни и собраться, как физически, так и морально. С Юнги даже взглядами не хотелось пересекаться. Зачем Чимин добивался правды? Зачем он настаивал на ней? Он бы всё отдал, чтобы выжечь из мозгов услышанные слова. Чтобы поджарить свою память, как на гриле, а пепел развеять над рекой из отчаяния и досады.

Потому что у меня есть девушка, которая мне нравится.

Кто она? Почему он всё скрывал? Зачем тогда было всё это? Как это случилось? Много-много вопросов, целый нескончаемый поток, затопивший мозги Чимина под самую палубу.

— Не хочешь фильм какой-нибудь глянуть? — предложил старший, выуживая Пака из прострации. — Только не боевик.

— А? Что? — Чимин проморгался, когда понял, что снова держит ложку у рта уже минут пять.

— Чего это с тобой? С утра сам не свой, — обеспокоенно сощурился Хосок, внимательно вглядываясь в лицо Чимина. — У тебя что-то случилось?

— Не, всё хорошо, — поднялся Пак на ноги, решительно хватая электронный носитель. — Да, давай посмотрим. Иди, а я отнесу флеш-карту и приду.

Получив в ответ согласие, Чимин отправил полупустой пудинг в мусорный бак, собираясь на очередной эшафот.

***

Он просто отдаст флеш-карту и уйдёт. Всё легко, как дважды два. Но ладонь, в которой Чимин её сжимает, почему-то предательски потеет, когда дверь студии Юнги всё ближе и ближе. Сердце громыхает в ушах. Нет, всё просто и легко. Младший сглатывает. И когда рука уже поднимается над дверью, Чимин слышит за ней посторонние звуки и останавливает кулак буквально в пяти сантиметрах. Какая-то возня и звук падающих со стола предметов заставляет Пака насторожиться, прислушиваясь сильнее и немного прислоняясь к двери.

— Я же соскучился, — хриплый голос Юнги.

— Перестань, пожалуйста... Я здесь не для этого, — женский голос.

Чимин резко отстраняется от двери, округляя глаза. Сердце в груди отрывается от сосудов и скатывается по рёбрам, как по стиральной доске. На самое дно. Вываливается на пол. Катится и ударяется прямо о дверь Юнги. Кожу окутывает горячая, неприятная волна, а ноги немеют. Хочется сложиться пополам, словно старая поломанная раскладушка.

Он не врал.

— М-м, чёрт, ладно... Ты запер дверь? — голос девушки знаком Чимину и, если бы он мог хоть на долю секунды здраво соображать или вообще думать, то, скорее всего, даже вспомнил бы.

— Да, сейчас, — минов голос хриплый, можно назвать простуженным. Или возбуждённым. Зависит от воображения представителя.

Чимин стоит, словно вросший в пол куст, и пытается понять, что он чувствует. А это сложнее всего. Как назвать то, когда кожу будто кипятком поливают? Будто из пола тянутся руки отвратительных изуродованных монстров, пытаясь утянуть тебя на дно за ноги? Когда кожу простреливает дрожью, от которой неприятно и хочется почесать свои внутренности? Когда сводит зубы, а мозг прошивает острой иглой со вдетой в неё красной нитью? Когда органы внутри скручиваются, словно канат?

Это называется болью. Чимин испытывает именно её.

«Боль — это крайне важный жизненный опыт». В голове всплывает голос Намджуна, когда он случайно запускает в затылок Чимина теннисным мячом.

«Боль — это крайне важный жизненный опыт». Намджун случайно ударяет Чимина в бок острым локтем, когда они выходят из машины в толпу из папарацци и суматохи.

«Боль — это крайне важный жизненный опыт». Джун смеётся, глядя на то, как младший загибается, когда ударяется мизинцем об угол тумбочки.

Как ни крути, но Чимин именно в это мгновенье не верит в то, что другим может быть хуже, чем ему в это мгновение. Анализируя происходящее за эти крупицы времени, он пришёл к выводу, что его существование сводится к серии импульсов боли. Пак феерично и стремительно понял, что страдает, и никакого оправдания и смысла у этого страдания — теперь, после того, как всё стало ясно, как день, и потеряло всякий смысл, — нет.

Ему больно. И этого не изменить.

Дверь перед ним приоткрывается, потому что Юнги замечает силуэт за мутным стеклом. Чимин поднимает глаза, которые почему-то застилают непрошеные слёзы, которые совсем не к месту и вообще, блять, откуда? Взгляды двоих пересекаются и…

ничего.

Не происходит ровным счётом ничего. Мин зачем-то улыбается краем припухших от поцелуев красных губ. Чимин смотрит на него: растрёпанный, с распахнутой клетчатой рубашкой, красными щеками, расстёгнутым на джинсах ремнём и неприкрытой довольной ухмылкой на лице. Как острым лезвием по всему нутру Пака. Блядская слезинка, что затерялась на краю глаза, срывается и катится по щеке, будто вопя о том, что ей одиноко и нужны друзья. И Чимин обязательно наплачет целую компанию из ей подобных, когда останется один в своей комнате и разрешит себе разбиться на части. Не сейчас. Только не на его глазах. Чимин не доставит ему такого удовольствия.

Он неровно выдыхает, прячет глаза, глядя по сторонам, шмыгает носом, стирает с щеки эту предательницу-беглянку рукавом свитера и просто протягивает флеш-карту. Мир вокруг сдвигается с этой мёртвой точки и продолжает вертеться, как и раньше. И, наверное, не столь важно, но на заднем плане он замечает маячившие ярко-бирюзовые волосы.

Это уже так не важно и не нужно.

— Спасибо, — кидает Юнги, поспешно берёт карту с другого конца так, чтобы тактильного соприкосновения не было.

Оно и хорошо. Оно и ладно. Дверь перед Чимином закрывается, а он будто проваливается в пол солдатиком. Не в его правилах сдаваться, но, похоже, пришло время… Порой приходится принимать решения сквозь боль, чувствовать себя разбитыми и опустошёнными, и поступать не так, как хочешь, а как нужно.

Потому что боль — это крайне важный жизненный опыт.

***

— Ты чего такой опухший? — Чонгук обеспокоенно взглянул на Чимина, усаживаясь на диван в позе лотоса и устало разминая шею. — Спал весь день?

— Я? — Пак оторвал взгляд от игры в своём планшете, поднимая глаза и действительно ощущая под ними тяжесть в виде мешков. — А… Да. Спал.

— Вот несправедливость, — буркнул с недовольством младший, выуживая из кармана домашних штанов телефон. — Нам расписание забили подчистую, а ты задницу пролёживаешь весь день. Но выглядишь всё равно болезненно. Ты в порядке?

Несправедливость?

Да, наверное. Это — несправедливость. Чимину тяжело примириться с несправедливостью и бессмысленностью выпавших на его долю страданий. Нет, конечно, Пак сильный и может очень многое вынести, может вынести тяжесть, которая ему самому со стороны показалась бы непереносимой. Но труднее всего вынести бессмысленные страдания. Практически все люди в этой Вселенной считают свои страдания несправедливыми, не понимают, почему именно на их долю выпадают невыносимая боль, неудачи, измены, почему им приходится страдать больше, чем людям, которые не лучше их, а даже намного хуже. И Пак один из таких людей, которые не могут смириться. За что ему это? Чем он заслужил? Что он сделал не так? Несправедливость поедает его уже несколько дней, от этого он просто плачет.

Практически бесшумно плачет ночью, отвернувшись к стене и с силой сжимая подушку, чтобы слушающий в наушниках музыку Хосок не заметил его соплей и шмыганья. Потому что это растравление болью внутри невыносимо. Под диафрагмой давит, когда он видит беззаботное миново лицо каждый божий день. Зубы сжимает и давится собственной слюной, задыхаясь от выворачивающих всё нутро слёз и соплей, которые вообще чёрт знает откуда внутри и из чего сделаны. Плачет, стоя под душем, когда холодные струи обволакивают горячее покрасневшее лицо, потому что чувства внутри Чимина каждый протекающий день охвачены тем паническим ужасом, который сопутствует несущим гибель стихийным бедствиям, катаклизмам и апокалипсисам.

Когда он видит улыбающегося за ужином Юнги, то внутри что-то останавливается и обрывается, ему одновременно страшно и больно. У Пака такие чувства появляются всегда, когда рушится установленный порядок вещей. Когда, кажется, внутри и снаружи безопасности вообще больше не существует. Когда всё, что охранялось его принципами и им самим, отдано на произвол бессмысленной, жестокой и тупой влюблённости в своего хёна. Да, за эти короткие мгновенья, что он стоял перед дверью его студии и ощущал тупую боль в области груди — он понял, что влюблён. Острое осознание того, что даже как раньше отношений между ними уже не будет, окончательно запинало Пака в углу его собственного измученного мирка. Он сам во всём виноват. Он сам всё испортил, влюбившись (чёрт знает зачем).

Землетрясение, погребающее целое население под рухнувшими домами. Вышедшая из берегов река, уносящая трупы людей, животных и вырванные из крыш балки. Атомная война со взрывами или глобальное потепление. Столкнувшееся с Землёй Солнце и всё прочее-прочее. Вот, на что это было похоже. Можно было называть как угодно, но факт оставался фактом: Чимин был влюблён и кроме страданий, невыносимой боли и бессонных ночей ему это ничего не дало.

Что там спросил Чонгук? В порядке ли он?

— Да, я в порядке, — Пак дружелюбно улыбнулся, следом посетовал аллергией на опухшее лицо и быстренько убежал в свою комнату, чтобы, прикусив до боли губу, в очередной раз выплакать свои мысли.

Как ежедневный ритуал. Как чашка кофе с утра. Как пробежка для спортсмена. Как сигарета для заядлого курильщика. Сила привычки, как известно, одна из самых тяжёлых болезней. Но ведь человек ко всему привыкает? Чимин решил, что просто переждёт это. Пережуёт и выплюнет, как невкусную конфету. И правда. Через неделю стало легче. Он плакал не три раза в день, а один. Он смотрел на Юнги, пока тот позировал на камеру в шикарной атласной свободной рубашке, и чувствовал лишь то, что хочет врезать ему по зубам, а может и по носу пару раз. Когда мозги перестала отуплять боль, то на смену пришла злость. Словно третий или четвёртый круг ада, следующий этап, который нужно пройти, чтобы освободиться и очиститься от дерьма. Злость и ненависть наполняли Чимина, как вода отпечаток ботинка на тающем снегу, и были такими же мутными.

Чимин понимал, что медленно, но верно начинал ненавидеть Мин Юнги. Хотелось расквасить его довольную рожу, когда он обращался к Паку, будто это в порядке вещей.

— Передай воду, — обратился к нему Юнги во время перерыва, сидя через Тэхёна на одном из интервью.

— Сам возьми, — буркнул Чимин, отворачиваясь и продолжая болтать с Сокджином.

Мин проигнорировал грубость младшего, попросив об одолжении кого-то другого.

Через две недели стало ещё проще. Чимин решил, что пора начать игнорировать старшего. Не так заметно для окружающих, чтобы не было вопросов у ребят, он не хотел никого посвящать в то, что произошло. Просто тихонько игнорировать. Пак хотел разобраться с этим беспорядком сам, потому что заварил эту кашу тоже сам. Решил, что лучше взять ответственность на себя, потому что сраный Мин Юнги совсем не собирался быть ответственным хотя бы на долю секунды. Чимин не знал, единственный ли он знает о его отношениях с девушкой и, на самом деле, вовсе не горел желанием знать. Надо будет — расскажет, потому что за второй неделей прошла третья, и с каждым днём вся боль рассыпалась, крошилась и оседала песком на макушку, а песок можно было легко стряхнуть.

Чимин, сидя за столом и поедая фруктовый салат, с гордостью про себя отметил, что не плакал уже почти шесть дней. И это казалось таким невероятно великим достижением, что хотелось прыгать на месте и ликовать от радости, будто девчонка-подросток, которой на День Рождения подарили дорогой телефон.

— Чимин-и, — в дверном проёме, ведущем на кухню, появился Намджун. — Через пять минут собираемся в зале.

— Зачем? — Чимин облизал сладкую ложку.

— Юнги-хён зачем-то собирает нас, — с толикой напряжения в голосе ответил старший, следом пропадая в глубине коридора.

У Чимина внутри что-то лопнуло. Какой-то шарик, наполненный углекислым газом и страхом. Он, поднявшись из-за стола так, что ножки стула неприятно скрипнули о пол, убрал чашку с недоеденным салатом в холодильник, выпил немного воды из графина и с опаской посеменил в зал.

Хосок и Джин сидели на диване, уставившись в телефоны. Чонгук лежал на коленях Тэхёна, который сидел на паласе с очень приятным на ощупь толстым белым ворсом и разглядывал свои ногти. Намджун, сидя в одном из кресел, подставил под подбородок руку, опираясь локтем на подлокотник, и о чём-то непрерывно думал, сведя брови на переносице. Чимин, поняв, что на него никакого внимания не обращают, осторожно обошёл ноги Чонгука и присел в самый угол дивана рядом с Хосоком, складывая ноги в позе лотоса.

— Что происходит? — тихо спросил Чимин, косясь на какую-то стратегию в телефоне старшего.

— Не знаю, — пожал плечами Хосок, не отрывая взгляда от экрана. — Юнги отправил сообщение в общий чат. Ты не видел?

— Неа, — ответил Пак, доставая из домашних шортов свой телефон.

Когда Чимин уже хотел снять блокировку, в комнату вошёл Юнги, попутно стягивая с себя кожаную куртку.

— Простите, опоздал, — негромко проговорил старший, бросая куртку на подлокотник свободного кресла.

— Как любезно, — вдруг отложил телефон Хосок, поднимая глаза на Мина. — Сделай так, чтобы я не зря отложил разговор с родителями в скайпе на попозже. Удивляй.

— Не зря, — сразу ответил Юнги, видимо, решив не церемониться и не начинать издалека, а сразу выложить все карты на стол. — Я собрал вас, чтобы кое о чём признаться.

Все ребята отложили свои дела, сосредотачивая всё внимание на старшем, который выглядел довольно напряжённо. Намджун, кажется, нахмурился ещё сильнее, нутром предчувствуя катастрофу, как это делают домашние животные.

У Чимина будто разом отмерли все клетки мозга. Он уставился в пол, не в силах поднять глаза, и понял, что удушенные за прошедший месяц эмоции вдруг резко ворвались обратно и надавили на его голову с удвоенной, нет, утроенной силой. Пак понял, что через минуту может перестать дышать и отключится. До определённого момента мы все безразличны к некоторым вещам. Но лишь до определённого. И лишь к некоторым.

— В общем, — Юнги опустился в свободное кресло, поставив локти на колени, и от накатившего волнения потёр ладони друг об друга. — Я должен вам сознаться, что довольно наплевательски отнёсся к некоторым договорённостям...

В зале повисла тишина, которую нарушал лишь звук тикающих на стене часов. Чимин почувствовал, что его пальцы трясутся.

— Та-а-ак, — протянул одновременно угрожающе и совсем чуть-чуть боязливо Намджун, принимая позу, подобную Юнги. — Выразишься поподробнее?

— Я… — Мин открыл рот, но, видимо, не до конца сформулировал предложение, от чего просто немного завис. Но никто не посмел пошутить или подколоть его, даже Хосок. Чтобы Хосок упустил возможность над кем-то подшутить? Скорее ад бы замёрз, но атмосфера начала давить сильнее, потому что Чон всё молчал, уставившись на Юнги. — В общем… У меня появились серьёзные отношения. С одной девушкой...

Весь кислород вокруг головы Чимина разом будто выжгли. В глотке встал ком, не дающий сглотнуть вязкую слюну. Отдалённо Пак слышал, как все ребята синхронно ахнули. Как Хосок выдал что-то типа «пиздец», а Намджун «бля-я-ять, Юнги-хён».

— Я говорю вам это не для того, чтобы вы говорили мне, какой я идиот, — с виной в голосе проговорил Юнги, пряча от ребят глаза. — Мне нужна помощь от вас в виде поддержки, ничего другого я...

— Ты совсем с дуба рухнул? — взревел Намджун, накрывая лицо ладонями и потирая его, едва удерживаясь, чтобы не заскулить от безысходности и тупости друга. — Ты хоть понимаешь, какие будут последствия от этого? Ты подставляешь под удар нас всех, всю нашу «могучую кучку», а все шишки полетят в меня. Ты это головой своей вообще осознаёшь?

— Осознаю, Джун! Всё прекрасно осознаю, потому что мне не семнадцать лет. У меня в одном месте гормоны не колются, учить меня уму разуму здесь не надо. Я, по-твоему, совсем тупой?

— Знаешь, я начинаю в этом убеждаться всё больше и больше. Уж от кого-кого, а от тебя я такого не ожидал. Ну и подложил же ты нам знатную свинью…

— Блять, Намджун-а, ты серьёзно? Я рассказываю это не для того, чтобы слушать нотации, как какой-то малолетний придурок. Просто дайте мне немного времени, и я всё улажу, обещаю. Никто ни о чём не узнает, группа не пострадает, ни в кого не полетят никакие шишки. Мне нужны друзья, а не родители, понимаешь?

Спор продолжался, кажется, ещё две или десять минут. Чимин не знал. Он не чувствовал времени, лишь опустошение внутри. Его продувало будто бы насквозь. В это мгновенье в Чимине выгорело что-то главное. Нет у него сил, нет у него слов, нет желаний. Он весь сделался каким-то пустым внутри, трухлявым, словно столетний пень срубленной сакуры. Всё в нём выели чувства, которые усердно глушились временем.

Пак посмотрел вбок и увидел Тэхёна, который смотрел на него, сидя на полу и тоже не слушая бессмысленные пререкания старших, в которые до кучи вмешались Хосок и Сокджин. Чимин увидел в глазах друга боль, которую тот разделял с ним. Но больше там было жалости. Ким смотрел с нескончаемой жалостью на своего друга, совсем не зная, чем можно помочь. Каким клеем можно склеить разбившееся у него на глазах чиминово сердце.

Пак признаёт, что, несмотря на прошедшее время и избавление от боли, он не переставал питать надежду. Надежду на то, что в один день Юнги подойдёт, крепко обнимет и попросит за всё прощения. Что уж теперь греха таить: Чимин не просто пригрел эту надежду на груди, как змею, а впустил её глубоко в себя. Если бы её не было — Чимин не сидел бы сейчас на этом диване, а лежал в комнате с мягкими стенами, одетый в рубашку, подаренную ему санитарами. Да пусть лучше смирительная рубашка и уколы аминазина, чем вот это вот всё.

Вокруг стоял какой-то шум, голоса и прочее, а у Чимина лишь сдвиг по фазе. Он не мог пошевелиться, а когда с силой попытался вдохнуть, то почувствовал, как по глотке вверх начал подниматься фруктовый салат и печенье, которые он ел до этого. Пак закрыл рот ладонью, понимая, что его тошнит. Первым на это обратил внимание Тэхён, чуть приподнявшись.

— Ты в порядке? — Ким обеспокоенно взглянул на побледневшее лицо Чимина.

Затем внимание обратили и все остальные. В это время Пак уже подлетел с дивана, спотыкаясь о собственную ногу и чуть не падая на Чонгука. Но, чёрт знает какими силами удержав равновесие, Чимин сильнее придавливает ладонью рот и на всех парах мчится в ванную. Секунды хватает, чтобы захлопнуть дверь, открыть крышку унитаза и рухнуть на колени.

Чимина тошнит долго и мучительно. Желудок извергает из себя всё, что Пак съел за вчера и сегодня. А если учитывать стрессовое состояние и плохое настроение, то можно понять, что съел он не мало. В уголках глаз скапливаются слёзы от жутко неприятного острого ощущения в глотке. Когда Паку уже кажется, что сейчас он будет блевать желчью, то желудок успокаивается и даёт телу лёгкое расслабление. Чимин оседает на пол рядом с унитазом, сплёвывая и нажимая на слив воды. Стирает с подбородка ниточку слюны и сидит так ещё какое-то время, пытаясь понять, всё ли это на сегодня. Какие ещё его ждут сюрпризы этим днём? Ведь один пизже другого.

В дверь легко стучат, Чимин уверен, что это Тэхён, но голос совсем не его.

— Чимин-а? — Юнги, видимо, прислушивается к дыханию за дверью, которое непроизвольно участилось. — Ты в порядке?

— Уйди, — бурчит Чимин, буквально подползая к раковине и споласкивая опухшее лицо. За дверью тишина, но никто никуда не уходит. Юнги зачем-то стучит ещё раз.

— Открой дверь, — требовательным голосом произносит старший, словно Пак ему что-то должен.

— Отъебись от меня, — громко произносит Чимин, в ответ получая гробовую тишину.

Наклоняется к раковине и полощет свой рот, высмаркивается. Затем жуёт пасту, трёт опухшие глаза, ещё раз полощет лицо, подумывая о том, что утопился бы под этой струёй, если бы только мог. Он прекрасно знает, что Юнги стоит за дверью и ждёт его.

Вопрос: зачем? Ответ: чёрт знает.

Разговаривать с Мин Юнги — это самое последнее, чего хочет Чимин. А самое первое — чашка обжигающего крепкого чая с щепоткой корицы. И долгий десятичасовой сон. Мешает только одно костлявое бледное тельце, что стоит у двери в непонятном ожидании.

— Что с тобой? — Юнги спрашивает сразу, как только Чимин открывает дверь.

— Ничего. Дай мне пройти, — младший опускает глаза, чувствуя, что рукава серой кофты намокли.

— Почему ты так себя ведёшь? — вдруг спрашивает старший, опуская руки в карманы драных джинсов и внимательно глядя на Чимина. — Я думал, что мы всё давно выяснили.

— Выяснили? — Пак поднимает глаза, ядовито вглядываясь прямо в лицо Мина. — Выяснили?

— Спасибо, что никому не рассказал, — произносит вдруг Юнги, на этот раз пряча глаза и глядя на босые ноги младшего. — Я боялся, что ты растреплешь.

— Мне плевать на тебя, Юнги-хён, — вдруг произносит Чимин, и кровь стынет в жилах, потому что он наконец-то готов сказать это, глядя в чужие глаза. Он сможет. — Ты борешься. Не со мной, а с собой. Ты тратишь свои силы и энергию. И тебя, как кислота, разъедает правда, ненависть и злость на самого себя. Ты ищешь виновника. Ты обвиняешь меня в том, что чувствуешь не то, что должен.

— Замолчи.

— Нет, Юнги-хён, я не замолчу, — шипит Чимин, приближаясь к старшему впритык, так, что при вдохе слегка соприкасается грудью. — Даже ребята могут сейчас испытывать что-то тяжелее, услышав от тебя такую новость, но они тебя не волнуют, правда же? Тебя волную только я, потому что ты придумал много глупых причин меня ненавидеть. И это замкнутый круг, из которого невозможно вырваться, Юнги-хён.

В ответ не следует ничего. Только дыхание у Юнги сбивается. Он прячет глаза, тогда как Чимин непрерывно ищет зрительного контакта. Он хочет взглянуть ему в лицо и сказать, как сильно ненавидит.

— И знаешь что? Варись в этом дерьме сам, больше не втягивай меня. Я сыт этим по самое горло. Чуть не захлебнулся даже, когда думал, что ты не такой мудак, каким кажешься, и ждал от тебя хотя бы слова, — Чимин смотрит прямо в глаза и радуется тому, что получает несравнимое удовольствие от собственных слов. Ему так хорошо не было уже несколько недель.

Когда сказанные слова бьются сокращающимися импульсами в глазах Юнги, Чимин медленно обходит его, чтобы отправиться в комнату и переодеться. Мокрая ткань неприятно липнет к коже. Ожидаемо Мин берёт его за руку, останавливая, и не поворачивается. Они стоят спиной друг к другу, Чимин чувствует прикосновение пальцев Юнги на своём запястье.

— Прости меня, — тихо произносит старший, опуская голову. — Я не должен был…

— Нет, — качает головой Чимин, высвобождая руку из цепкой хватки. — Не прикасайся ко мне, Юнги-хён. Мне противно.

Чимин возвращается в зал, сообщая обеспокоенным ребятам, что он в порядке и просто съел что-то не то. Потом уходит в свою комнату, скатывается спиной по запертой двери и долго плачет.