Обнаженные розы

Эпизод 4

СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Четверг, 12 июня

— Итак, — начал Стас. — У нас есть его силуэт, это позволяет сделать определенные выводы о его внешности. Он аскетичного телосложения. У него длинная шея, достаточно широкие плечи, уши слегка оттопырены. Он носит короткую стрижку. И руки заметно длиннее обычного.

Корнилов красным маркером делал быстрые пометки на рисунке Ники.

Рисунок Лазовской он прикрепил на пластиковую белую маркерную доску.

— Дальше, — Стас взял отчеты из Бюро СМЭ. — У нас есть результаты исследований судмедэксперта. Ящер установил, что клочок одежды, найденный в магазине Кауфмана в день убийства Диана Егоровой, от спецовки. Скорее всего. Романтик спешил и уходя зацепился не то плечом, не то локтем.

— Плечом, более вероятно, — заметил Николай Домбровский.

Они с Сеней увлеченно, сосредоточенно внимали рассуждениям Стаса.

— Согласен, — кивнул Стас. — А значит ,его рост может быть около ста семидесяти пяти сантиметров. Плюс, минус. Так же Яше удалось установить, что под обломком ногтя, найденного в зубах Дианы Егоровой, содержатся остатки сырой почвы. Кроме того, он обнаружил частицы аммонийных и азотосодержащих удобрений.

— Значит Романтик… садовник, — проговорил Арцеулов. — Сам выращивает цветы… Сам удобряет…

— О — о! — Издевательски протянул Домбровский. — А ты сам догадался?!

— Иди нахрен, — беззлобно бросил ему Сеня.

Коля самодовольно, сдержано улыбнулся.

— Закончили? — недовольно осведомился Стас.

— Так точно, — прокашлявшись, ответил Домбровский.

— Прекрасно, — объявил Стас. — Тогда, продолжим. Ника сообщила мне о самой важной, пока что, примете.

Корнилов обернулся и показал двум оперуполномоченным ещё один рисунок. На нём изображался обыкновенный цветок с пятью лепестками, он был похож на ромашку.

— Такого вида клеймо носит на левой руке Романтик.

Николай и Арсений выглядели впечатленными. Домбровский рассматривал клеймо, с тревожной дотошностью и даже жадностью. Арсений смотрел угрюмо, с враждебным обманчивым безразличием. На лице Арцеуова явственно читалось отвращение и злость.

— Нам нужен человек сведущий в садоводстве, имеющий дело с удобрениями и цветами, — подытожил Стас. — И с отпечатком на левой кисти. На предмет этого клейма, Яша и его подчиненные сейчас проверяют фотографии с камеры Яны Долгобродовой. Пока, это всё. Вопросы?

— Стас, — Николай спрятал руки в карманах брюк.

Корнилов видел, что капитана что — то гложет, не даёт покоя.

— А как… Как Ника? Как она переживает? — Во взгляде Домбровского сохранялось пытливое беспокойство.

Арцеулов тоже смотрел на Корнилова, лицо старшего лейтенанта оставалось удрученным и немного скорбным.

Стас перевел взгляд с одного подчиненного на другого и несколько раз кивнул.

— Ника рвётся в бой, — вздохнув, признался он.

— И ты ей позволишь? — пророкотал Арсений.

— Если я ей запрещу, — вздохнул Стас, — она рано или поздно наткнется на Романтика сама, в одиночку.

Он прокашлялся.

— Я подумал, что лучше пусть она помогает нам, чтобы мы могли быть рядом. Мы единственные, кто знает о её страхах и кошмарах. И о том, что она переживает. Поэтому… Мы за неё в ответе. Согласны?

Опера молча и решительно кивнули.

— Тогда работаем, господа…

На столе Стаса звякнул телефон. Корнилов прикрепил рисунок с клеймом на маркерную доску и подошел к столу.

— Да? — проговорил он, взяв телефонную трубку.

— Стас, зайди ко мне, — попросил генерал Савельев.

Корнилов раздал поручения операм и направился в кабинет генерала. Когда он открыл дверь, то замер на пороге, завидев женщину, сидевшую перед столом генерала Савельева.

Это была Римма Егорова. Она сидела прямо, с горделиво и заносчиво поднятым подбородком. Женщина подчеркнуто смотрела вверх перед собой.

Корнилов видел, как подергиваются её ноздри и уголки губ.

Она была зла, но она торжествовала.

— Проходи, Стас, — произнес генерал.

Корнилов, поборов оторопь, вошёл в кабинет и прикрыл за собой дверь.

— Что здесь делает эта женщина, товарищ генерал?

— Вот, — Аспирин, сняв очки положил на стол лист бумаги.

Стас, не отрывая взгляда от Риммы Егоровой, подошел к столу и взял лист бумаги. Когда он прочитал их, на его лице отразилось насмешливое недоумение. Губы майора изогнулись в глумливой ухмылке.

— Заявление в суд? На меня?

Он взглянул на Римму Егорову.

— И за что же, интересно? — с легкой вкрадчивостью спросил Стас.

Римма ещё выше задрала подбородок и втянула в себя воздух. На Стаса она , по — прежнему, показательно не смотрела.

— За то, что вы препятствуете моему вступлению в права наследования имуществом моей дочери.

— Римма, — Стас положил листок на стол и чуть наклонился к Егоровой. — Это решаю не я. Вы не по адресу. Вам нужно подать документы в другой суд и по другому делу…

Он развел руками, с презрением глядя на мать Дианы.

— Я здесь не причем. Увы.

— Не стройте из себя дурака, майор Корнилов, — на этот раз Егорова вперила в него гневный, пылающий взгляд своих светло — карих глаз. — Вы не можете не понимать, что мне необходимо было следить за расследованием по делу об убийстве моей дочери. Без этого, учитывая мои отношения с Дианой…

— Точнее их отсутствия, — безжалостно ввернул Корнилов.

— Стас, — процедил Аспирин.

Егорова закрыв глаза, лишь зло, с дрожащими губами, через силу улыбнулась.

— Ни один суд не отдаст мне права на наследования, зная,  что я, после стольких лет разлуки, не удосужилась поинтересоваться делом о гибели родной дочери. Все решат, будто мне просто нужна её квартира и машина.

— А что? — с показательной растерянностью спросил Стас, — это не так?

— Корнилов! — Опять прорычал генерал Савельев. — Да чтоб тебя!.. Замолчи.

Стаса раздирало взбесившееся негодование. Такой наглости он давно не встречал! У него складывалось такое впечатление, что у некоторых людей чувство стыда и совести атрофированы с рождения.

— И что вы от меня лично хотите? — Спросил Корнилов, рассматривая Римму Егорову с уничижительным, пренебрежением. — Я эти вопросы не решаю.

— Я хочу дать показания, — объявил Римма. — И чтобы вы их запротоколировали.

— Чтобы вы в суде могли показать, как рьяно и старательно вы помогали следствию по делу об убийстве вашей дочери, — Стаса договорил это за неё. — Я так понимаю, вы не единственная, внезапно объявившаяся родственница Дианы? Да? Появились ещё? Троюродные тёти, дяди, племянники сестры её бабушки и так далее. Иначе вам бы не понадобилось разыгрывать перед судом спектакль с активной помощью следствию и сопутствующими переживаниями. Вы бы и так всё получили.

Римма лишь пренебрежительно повела плечами, чуть прикрыв глаза.

Аспирин прокашлялся.

— Римма Валерьевна, — проговорил он, — мы с майором Корниловым обсудим детали. Вы не подождёте в коридоре?

— О, с удовольствием, — улыбаясь с мерзкой, слащавой фальшью проговорила Егорова. — Я верю, что вы сможете принять правильное решение и повлиять на своих строптивых сотрудников, господин генерал.

Встав из — за стола, она окинула Стаса полным ехидного превосходства взглядом. А затем вышла, тихо закрыв дверь.

Стас посмотрел ей в след и обернулся на генерала.

— Товарищ генерал, — ледяным, яростным голосом проговорил Корнилов. — Что это получается? Эта выхухоль бросила свою дочь в семь лет, в детдоме, и до шестнадцати лет та вообще не знала где её мать. А теперь она заявляется сюда и пытается меня шантажировать? Как я должен на это реагировать?

Аспирин снял очки и устало помассировал переносицу пальцами свободной руки.

— Прежде всего, Стас, тебе надлежит поступать адекватно.

— Адекватно, значит? — Кивнул Стас скрывая возмущение.

— Да, адекватно, чёрт возьми! — Прикрикнул генерал.

— У меня есть доказательства, что Диана Егорова ничего не знала о своей матери до того дня, как получила паспорт и её пинком выгнали из детдома.

— Стас, — утомленным и раздраженным голосом ответил генерал, — эта баба пригрозила, что расскажет всё журналистам…

— Да ей нечего рассказывать, товарищ генерал.

— О, ты правда так считаешь? А если она перед камерами слезами зальется, рассказывая, как сотрудники МУРа её бедную лишают возможность выиграть суд против нечестивых родственников, в борьбе за имущество её единственной дочери?! Что ты тогда будешь делать?! Ты забыл в каком мире мы живём?! Двадцать, да даже десять лет назад, я бы её на *ер послал! А сегодня не могу! Не могу! Понимаешь?!!

Аспирин хватанул ладонью по столу.

— Но сейчас и у тебя, и у меня на повестке дня, этот псих с розами! Который с девок шкуры снимает, как со скота! Ты ещё хочешь, чтобы сверх всего на нас ещё и это вылилось? Хочешь, чтобы УГРО, вместе с твоей группой, совсем говном закидали? Ты этого хочешь?!

Стас поднял взгляд, глядя на стену.

— Никак нет…

— Тогда подыграй этой яге и забудь, — отмахнулся Аспирин.

— Товарищ генерал, вы понимаете, что Диана Егорова ненавидела свою биологическую мать? А она сейчас придет на все готовое и…

— Стас тебя то чего это волнует, а? — раздражался генерал. — Мне, лично, всё равно кому достанется квартира и тачка Диана Егоровой. Или ты думаешь, что те родственники, с которыми будет судиться эта корова, чем — то лучше? Они что, чем — то помогали Диане все эти годы? Так же наплевали! Так что х**н редьки не слаще. Всё, Стас. Пусть она даст показания. Запишите там всё и суд извести, что она мать Диана и что отчаянно помогает, сотрудничает со следствием и там это… тяжело переживает гибель дочери от рук серийного убийцы. Всё, всё, всё! Я ничего не желаю слушать! Проваливай, Корнилов! Ей богу…

Стас лишь скрипнул зубами. И конвульсивно сжимая кулаки, чувствуя сотрясающую неистовую ярость, вышел из кабинета генерала Савельева.

                                      ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Суббота, 14 июня.

Я сняла со стойки блузку и придирчиво осмотрела.

Затем, подошла к зеркалу неподалёку и приложила к телу.

Ничего такая, можно было бы взять.

Рядом со мной, в наглую, вклинились две шумные девицы.

Полностью игнорируя моё присутствие, они беспардонно оттеснили меня и принялись ругаться.

— Тебе не подходит этот цвет! Посмотри! — говорила одна из них в шортах и цветастой футболке.

— Чего это не подходит? — другая с озабоченным видом крутилась перед зеркалом. — Бирюзовый — это, мой цвет…

— Это не бирюзовый, это мятный! — Раздраженно возразила её подруга в шортах.

—  — Сама ты «мятный», — передразнила подругу та, что держала в руках летнее платье бэби долл.

Я окинула взглядом платье в руках полной брюнетки и посмотрела на её фигуру.

Не то чтобы я желчный или язвительный человек. Я никогда в жизни не позволю себе обращать внимание человека на его природный изъян. Просто потому, что считаю это недопустимой низостью и демонстративным отсутствием минимального уровня воспитания. Этикет, этичность и тактичность — это то немногое, наравне с законами уголовного кодекса, что выгодно отличает нас от животных.

Но вот зачем девушки при среднем росте, имея окружность бёдер, по меньшей мере, сантиметров девяносто пять и больше, пытаются влезть в платья для более стройных особ, мне, искренне, не понятно. Нет, мотив мне ясен. Но, вот смысл?

Тем более, что брюнетка явно не следит за фигурой и даже не пытается. Это платье у нее по швам разойдётся. И, кстати, цвет этого платья был аквамариновый, как мне кажется. И он куда светлее бирюзового.

Я отошла к другому зеркалу, но и туда через минуту тоже подошли другие люди. Всё — таки, в выходные дни в магазинах трудно спокойно что — то выбрать. Людей просто табуны!

Но я успела осмотреть выбранную вещь. Нужно будет отложить на кассе.

Ко мне подошла Лерка, в руках у неё были джинсы и куртка бомбер.

Она свободной рукой взяла рукав выбранной мною блузки.

— Хм, симпатичная, — оценила Логинова. — Думаю, тебе пойдёт.

— Спасибо, — усмехнулась я. — Где Оля?

— В раздевалке, — вздохнула Лерка. — Уже восьмой look пытается собрать.

— Ну у неё же день рождения, — усмехнулась я и подошла к другой стойке с топами.

— Она уже четыре часа выбирает, — заметила Лерка. — При этом всё время дергает меня и я, толком, ничего себе посмотреть не успеваю!

Логинова тоже перебрала некоторые топики.

— В прошлый раз, когда Оля на бал собиралась, мы без тебя ходили, — проговорила я с понимающей, чуть ехидной улыбкой.

— И что? — Спросила Лера, изогнув брови. — Тоже так мучилась?

— Восемь часов выбирали ей облик, одежду и аксессуары, — вздохнула я.

— Восемь часов? — выразительно скривившись, ахнула Лерка и оглянулась на проходивших мимо людей.

Логинова была потрясена.

— Шопинг больше пяти часов — это, за рамками приличия! — Убежденно заявила Лерка.

— Полностью согласна, — вздохнула я и сняла один из топиков. — Как тебе?

Логинова с интересом склонила голову к плечу.

— Красивенький. Только низ нужен побледнее тогда.

— А, у меня есть, как раз то, что нужно, — кивнула я.

У Лерки звякнул мобильник, и она подняла трубку.

— Ну что, красота неземная, намерилась? — спросила она с дружеской издёвкой. — Ну, всё, хорошо… Мы с Никой идём смотреть.

Она спрятала телефон в сумочку.

— Пошли. Сливка, наконец — то, определилась.

— Пошли, посмотрим, — согласилась я.

Мы подошли к раздевалке, где находилась Оля, и Лерка отодвинула шторку.

Оля Сливко предстала перед нами. Наша одноклассница обладала внешностью ,в которой умеренная пухлость сочеталась с умилительным очарованием.

Оля не толстая, нет. Но полненькая, этакая хорошенькая пышечка, с шикарным кукольным личиком и надутыми губками. У неё были большие голубые глаза, пухлые щеки, как у младенца, и кудрявые, русые волосы.

Она походила на детскую куклу. Только не на Барби или Братц, а на тех фарфоровых пухляшек, что наряжают в старинные платья и шляпки.

— Ну как вам?

Сливка покрутилась перед нами.

Она была в платье — футляр, кремового цвета и темных босоножках на каблуках.

— Очень красиво, Оль, — оценила я. — Только… нужно добавить какие — то детали… например  чокер или браслет. Как считаешь?

Оля неуверенно посмотрела на свои запястья.

— Да, наверное.

— Ща, погоди, — Лерка шустро метнулась к стойке, на которой висели десятки украшений в пакетиках.

Через пару минут она прилетела обратно и показала Ольке.

— Смотри, вот эти. А? Как тебе?

Я тоже подошла посмотреть.

— Что думаешь, Ника? — спросила меня Оля.

У меня была два варианта ответа.

Сказать, что Оле к такому стилю подошел бы более изящный и тонкий браслет и тем самым поставить под сомнение вкус Лерки, или сказать, что браслет хорошо сюда подходит и слегка подпортить Оле имидж.

Лерку я, если честно, ценила и любила больше, чем Олю.

Так, что…

— Да, весьма неплохо, — согласилась я. — Мне нравится.

— Ну, хорошо, — согласилась Сливка. — Тогда берём.

Мы отправились на кассу. Я решила, всё — таки, взять только блузку, без топа. У меня и так в этом месяце слишком крупные издержки. А вот Лерка ещё, сверх всего, взяла пару новых джинсов.

Очередь на кассе была, как в Чёрную пятницу в модных бутиках.

— Бли — ин, — простонала Оля. — Откуда столько народу? Это не нормально!

— Ненормально, Оля, — колко заметила Лерка. — Это то, что мы с Никой вместе с тобой тебе подарок на днюху выбираем.

Сливку это замечание ничуть не смутило.

— Зато я точно буду уверена, что мне подарят то, что я хочу и то, что мне реально нужно.

Она пожала округлыми плечами. Мы с Лерой переглянулись.

Я подумала, что своя логика у Оли есть.

В очереди мы простояли больше часа. Для меня это были тяжелые шестьдесят с лишним минут.

Я увидела воспоминания ругани, танцев, какой — то генеральной уборки, бурного секса, яростного скандала и несколько раз стала свидетелем супружеской измены. Но, пальму первенства одержали давешние две девицы, спорившие о летнем платье.

Эти коровы, недавно вернулись из Мармариса. И я невольно, стала свидетелем их безумств, которые они там вытворяли.

Нет, я всё понимаю. Вы приехали отдыхать, тусить, отрываться...

Но, чёрт возьми, плясать на стойке бара, оголив грудь и поливать себя текилой! А потом ещё давать облизывать своё тело всем желающим в ночном клубе!.. Ну, фу! Как им только было не противно!

— Ты чего? — спросила меня Лерка, увидев, как меня передёрнуло от омерзения.

— Н — ничего, — заикаясь ответила я. — Всё в порядке.

Я еле дождалась пока закончиться эта очередь.

После магазина мы зашли в закусочную, где девчонки взяли по десерту. А я ограничилась только соком и фруктовым салатом.

У меня послезавтра начинаются тренировки перед новым сезоном соревнований. А наша тренер МЕГ, Мехлисова Елена Геннадиевна, если увидит, что я хоть на грамм поправилась удавит меня на месте.

Девчонки завели разговор о курортах. Лерка и Оля спорили, куда лучше было бы поехать. Оля отстаивала перспективы итальянских курортов, а Лера считала откровенной глупостью, вообще, тратить время на купание в море и загорание на пляже. Это все, по её мнению, можно получить и в Крыму или в той же Турции, где наши прописались отдыхать. Лерка настаивала, что незабываемое летнее турне стоит организовать в Скандинавию. В Швецию, Норвегию и Данию.

— А как же Финляндия? — спросила я.

— Да ну, — отмахнулась Лерка. — Я там уже четыре раза была за последние два года. Надоело.

— Ника, а в Швеции красивые парни? — вдруг спросила Сливка.

Я замялась.

— Н — не знаю, Оль, я там никогда не была, — проговорила я слегка растерянно и сбивчиво. — А почему ты, вдруг, меня об этом спросила?

— Ну — у… — пожала плечами Оля. — Ты ведь, как — то рассказывала, что ваш польский род типа от шведов изначально пошел…

— Если верить семейной легенде, — хмыкнув, заметила я. — И потом, это было в глухом средневековье, когда Скандинавия ещё приносила жертвы Одину.

Лера, в этот момент, сосредоточенно смотрела куда — то в сторону, на её лице замерло тревожное внимание. Я перехватила её взгляд и сама оторопела.

В углу зала закусочной, где мы сидели, висел большой плазменный телевизор, там шли новости. Ведущая беззвучно что — то повествовала, а на заднем плане мелькало здание фотостудии «Perfection».

Сперва я почувствовала радостное оживление, что сейчас покажут, как поймали и арестовали фотографа Игоря. Однако, вместо этого, на экране появились фотографии с замыленными лицами и интимными частями тела. По моей спине сошел мороз. Мне показалось, что по коже моего лица, шеи, плеч и остального тела медленно провели куском мерзлого льда. У меня застыло дыхание и замер сердечный ритм.

Лера внезапно вскочила из — за стола.

— Сделайте громче! — крикнула она работникам закусочной.

Сидевшие за столиками люди обернулись на неё.

Внимание ,почти всех, посетителей было приковано к телевизору.

Один из работников закусочной поднял пульт.

В телевизоре выросла громкость.

— …Как стало известно, сегодня днём, неизвестный источник продолжает выкладывать в интернет интимные фото несовершеннолетних жительниц Москвы, которые по своей наивности, стали жертвами распутного фотографа. Из оперативных данных стало известно, что Игорь Неклюев, восемьдесят пятого года рождения, коренной житель столицы, уже четыре года оказывал услуги фотографа нескольким журналам и медийным порталам. Но кроме того…

Лера схватила висящую на стуле сумку и широкими, дерганными шагами двинулась прочь.

Я успела разглядеть её ошарашенное, испуганное лицо и бросилась следом.

Логинова вылетела из закусочной, ринулась по коридору ТРЦ.

Я преследовала её.

— Лера стой…

Она вдруг резко развернулась. Я замерла ,увидев как гневно исказилось её лицо.

— Да пошла ты нахрен! — резко и зло проорала она.

Эхо её голоса разнеслось по торговому центру.

Все вокруг уставились на нас. Люди смотрели с опаской и недоумением.

— Какого **ра ты вообще полезла?! Зачем?! Чего тебе не сиделось?! — кричала Лера. — Зачем?! Посмотри, что ты натворила! Это всё из — за тебя! Из — за тебя, тупая ты с**а!!!

Её жгла и душила злая обида. Лицо покрылось розовыми пятнами.

Гневно сверкали мокрые от слёз глаза.

— Лер… — сокрушенно, робко проговорила я. — Мне… мне жаль я…

У меня у самой на лице выступили слёзы.

Мне было бесконечно жаль её. Я ощутила, как многотонное чувство вины, почти физически, наваливается на меня так, что становится трудно дышать.

— Прости я же…

Лера с дрожащими губами покачала головой.

— Ненавижу… — процедила она и вдруг с яростью и резко с силой толкнула меня.

Я не удержалась. Лера была на голову выше и сильнее меня.

От её толчка я улетела назад и боком упала на пол.

С меня со стуком упали солнечные очки, моя сумочка отлетела к ногам стоящих неподалеку людей.

— Ты мне жизнь сломала, конченная ты, безмозглая дура! — истошно прокричала Лера. — Тварь белобрысая!

С этими словами, она резко развернулась и скорыми шагами рванула прочь.

Я, не в силах осознать произошедшее, оставалась лежать на полу.

Ко мне подошел какой — то мужчина и помог встать.

Я поблагодарила его, подняла свои очки и сумочку.

По щекам у меня струились слезы. Меня сотрясала нервная дрожь. Болел локоть, которым я ударилась при падении.

Я чувствовала просачивающийся в сердце яд вины и горечь унижения, которому меня подвергла Лера. Я не могла поверить, что она меня толкнула. Лучшая подруга, та, с которой мы всегда защищали друг друга. Та, с которой мы всегда делились всеми тайнами и страхами, надеждами и мечтами.

Лерка, которая успела стать мне родной, только что толкнула меня. Толкнула с искренней и неистовой ненавистью. Я никогда прежде не видела, чтобы она смотрела на меня так. И никогда не ожидала, что она может толкнуть или ударить.

Я сглотнула комок в горле и тихо заплакала, давясь слезами. За спиной послышались приближающиеся шаги.

Я обернулась, ко мне подошла Оля.

Она несколько секунд стояла возле меня, смотрела мне в глаза.

— Не смей приходить ко мне на день рождение, — процедила она со злостью. — Поняла? Всё!

И поправив сумку на плече, злобно добавила:

— Свинья!

— Оля… — всхлипнула я, глядя ей в след.

Слова обеих подруг были подобны ударам хлыста по мокрой, смазанной солью ,спине.

Хлесткие.

Болезненные.

Впивающиеся в плоть и душу.

У меня было состояние близкое к тому, чтобы упасть на колени и просто разрыдаться.

Долго.

Мучительно.

С болью и гневом на себя.

В голове, в такт с пульсом, конвульсивно билась мысль: «Что я натворила?!». Теперь Леркины фотографии могут оказаться в сети в любой момент. Да и снимки других девчонок тоже.

Господи… я же не этого хотела! Только… Только, чтобы тот подонок сел! И понёс наказание за то, что делал!

Я зашла в туалет одного из ресторанов ТРЦ и посмотрела на себя в зеркало.

Здесь я ещё , около получаса, давилась в безутешных рыданиях. Я не могла остановиться. Я всхлипывала, судорожно вздыхала, глотала слёзы и представляла, что теперь может произойти.

Я корила себя и мысленно последними словами ругала. Чувство стыда перед Леркой острыми шипами врезалось под кожу сознания. Я не знаю, сколько я так просидела. Сколько времени провела, оплакивая свой проступок и Леркины слова. Сколько времени мне потребовалось, чтобы собраться с силами и пережить то, что произошло. Мне пришлось приложить серьёзные усилия, чтобы успокоиться. Чтобы просто перестать плакать.

Я глубоко и тяжело вздохнула. Мое дыхание оставалось дрожащим и нервным. Я убрала от глаз ватные диски. Скомкала их и выбросила в мусорное ведро.

Достала новые и промокнула смывкой.

В который раз я порадовалась, что всегда ношу с собой минимум необходимых вещей. Кроме косметики, у меня всегда ещё набор пластырей и антисептик — спрей, на всякий случай.

На правом локте у меня теперь краснела ссадина от падения. Так что антисептик был кстати.

Ватными дисками я смыла остатки размазавшейся туши вокруг глаз. Вздохнула, глядя на себя зеркало.

Зашибись, денёк!

Я оперлась руками о край раковины и снова протяжно печально вздохнула.

Пару раз мы уже ссорились с Леркой, но не сильно. И в основном, из — за учебы. Да и то, в те разы я всегда оказывалась права, и Логинова потом сама извинялась.

Но она никогда меня не трогала. Кричать могла, но никогда не поднимала на меня руку.

Лерка вообще свои эмоции плохо контролирует.

М — да… сказала зареванная блондинка.

Я невесело усмехнулась себе в зеркало.

Домой ехать, вот такой заплаканной, мне не хотелось абсолютно.

Не хотелось, чтобы на меня глазели люди в метро или в автобусе.

Не хотелось, чтобы потом дядя Сигизмунд допытывался, что у меня случилось.

Поэтому, думаю, вряд ли кто меня осудит за то, что я купила билет в кино, на ближайший сеанс.

И два часа провела, думая о проблемах и параллельно наблюдая развитие сюжета тупейшего боевика — про храброго американца и плохих русских. Дождутся они, когда — нибудь, что их народ будет бояться русских больше, чем гребаного зомби апокалипсиса или нашествия пришельцев. Идеологическое оружие с обратным эффектом.

После кино мне заметно стало легче.

Истерика унялась и слезы высохли. Думать стало легче и свободнее.

Когда я приехала домой, было уже к семи часам вечера.

Да я не особо торопилась. По пути я ещё зашла в один компьютерный клуб и детально изучила новости по поводу распространения в сети интимных фотографий несовершеннолетних  девчонок.

И что меня разозлило, так это почему до сих пор наши правоохранительные органы не нашли источник. Это же можно как — то вычислить, отследить и как — то… я не знаю… пресечь деятельность этих козлов!

Я в этом не разбираюсь и не понимаю, и вообще, стыдно признаться, но с компьютерами у меня общение не складывается.

А мои навыки пользователя ограничиваются созданием папки, запуском браузера и регистрацией в соцсети. Всё. Я помню, однажды у себя дома, три часа промучилась, прежде чем отыскала, как сделать так, чтобы файлики галочками отмечались!

Так. Теперь о том, кто выкладывает фотографии с девочками.

Он делает это раз, в восемь часов, небольшими «порциями». В сети уже двенадцать фотографий, четырех девочек. К своему неприятному удивлению, среди них я обнаружила свою недавнюю новую знакомую — Дану.

Я представила себе её реакцию. Потом, я подумала, свяжет ли она арест Игоря и появление своих фотографий в интернете с нашим разговором и моим любопытством.

По всему выходило, что если Дана обладает хотя бы средним уровнем интеллекта, то, скорее всего, она уже меня ненавидит.

До дома я сочла, что лучше взять такси.

Когда я прошла через двор и вошла в мастерскую, то застала в гараже Федю. Он старательно мыл пол, залитый маслом, моющими средствами и бензином.

— Привет, — произнесла я, остановившись на месте. — А ты почему не отдыхаешь в выходной?

Федя остановился, пожал плечами.

— Сигизмунд Владиславович больше платит за работу в выходной день.

— А… — кивнула я. — Ну, да. Логично…

Я подумала предложить ему помощь, но, во — первых, я была крайне измотана, прежде всего, морально. А во — вторых, полагала, что Феди будет только хуже. Он при мне начинает чудить, бить и ронять вещи. Будет лучше для всех, если я воздержусь.

— Ладно, удачи, — сказала я.

Я поднялась наверх и заглянула на кухню. Здесь я обнаружила ворох грязной посуды и неубранный стол.

Шикарно.

Ладно, отдохну немного и займусь этим.

Я закрылась у себя в комнате. Появилась мысль набрать Стаса, спросить у него, знает ли он что — то о фотках в интернете и если да, то, что по этому поводу думает предпринимать полиция.

Но, поразмыслив, я отказалась от этой идеи. Стасу сейчас не до меня. И уж точно, не до Леры, которая, по большому счету, сама виновата в своей ситуации.

Я конечно её усугубила, но изначально Лера сделала глупость лично. Хотя, говорить я ей этого, конечно, не буду.

От дяди Сигизмунда мне пришла SMS:

— «Ночевать сегодня дома не буду. До Понедельника я занят. А может и до Вторника. Убери кухню».

Я устало простонала. Ну, отлично!

Это мне ещё придется опять следить за дядиными работниками.

Они конечно, старательные, но любят поболтать во время работы или покурить раз пять — шесть за день. Или, что ещё хуже, накрутить цену за ту или иную услугу.

В том, что дядя Сигизмунд беспечно возлагает на меня эту ответственность, я сама виновата. Вызвалась как — то понаблюдать за рабочими в его отсутствие и пообещала докладывать ему о беспорядках. Сказать, что я намучалась с сотрудниками дядиной автомастерской, значит не сказать ничего вообще.

Взрослые люди, большей частью мужики, почему — то искренне думают, что если они старше меня, лет на пятнадцать — двадцать, или, даже, на двадцать пять, то мне можно травить любую дичь.

А ещё, по их разумению, я не знаю настоящих цен на услуги автосервиса, не могу сверить приходы и расходы, и вообще я какая — то непроходимая тупица!

Бесит.

Я то их проконтролирую, и слушаться они будут. Моего дядю они боятся и уважают. А ещё знают, что он мне верит. И что договариваться со мной о том, чтобы я закрыла глаза на что — то, совершенно бесполезно.

Другое дело, что следить за ними придется всеми органами чувств.

Чёрт… Нужно пойти посмотреть журнал, что у нас там по плану.

Ладно, это — потом. Сейчас, реально не до этого.

Мне понадобилось время, чтобы прийти в себя. Я еще некоторое время искала инфу по поводу Игоря Неклюева.

Потом, я перекусила и после мысленной дуэли со своей совестью, всё — таки направилась убирать кухню. Восстановив там порядок, я посмотрела в окно. Было уже темно, июньская ночь сверкала мерцающими звёздами, а город отвечал ей светящимися квадратиками окон многоэтажек.

Я вспомнила, что нужно покормить наших псов, нашу лохматую семейную пару  и, взяв пакет с кормом, отправилась вниз, во двор.

Федя всё ещё не ушел. Он стоял на стремянке, возле стеллажей с коробками, ящиками, дисками и прочим инвентарем.

— Ты решил тут заночевать? — шутливо спросила я, проходя мимо него.

Я тут же пожалела о своем вопросе.

Федя повернулся, лицо у него вспыхнуло, он пошатнулся и стремянка под ним опасно качнулась.

Я уронила пакет с кормом и бросилась к нему.

— Ты чего?! — ахнула я. — Господи! Осторожнее, Федя!..

— Извини, — прогудел парень басом.

— Да ничего… — пробурчала я.

Мое сердце ещё отзывалось нервным перестуком. Я подняла массивный пакет с кормом и в этот миг во дворе грянул взрыв. Затем ещё один, а следом ещё два.

Каждый взрыв сверкал сине — белой вспышкой.

У нас в мастерской дрогнули стекла в окнах. Истошно запиликала сигнализация в одной из машин в мастерской.

— Выруби её! — крикнула я и бросилась во двор.

Здесь воняло гарью. В ночном воздухе плавал сизый дым.

Зажимая себе нос, я быстро прошла дальше.

И тут увидела, огонь. Горела трава во дворе!

— Чёрт, а! — вырвалось у меня.

Я бросилась обратно в гараж. Выволокла шланг и включила воду.

Огонь погас быстро, но в ночном воздухе повис кислый и горький, стойкий запах. Как будто, кто — то сжег упаковки из — под чипсонов.

Я выключила воду и оглядела двор.

Что это было?! Что за дебильные фокусы?! Кто — то совсем рехнулся?!

Я выскочила за калитку.

Впереди, вдалеке, стремительно уезжал какой — то внедорожник.

Номер я, понятное дело, разглядеть не могла и не успевала.

В сердцах, я закрыла дверь калитки и, обернувшись, услышала жалобный скулеж. У меня дрогнуло и застыло сердце.

Я бросилась к будкам. Подбежав к ним, я на мгновение замерла в ужасе. На земле лежал Леопольд и жалобно поскуливая, скреб задними лапами землю. Вокруг него носилась и гавкала встревоженная Каролина.

— Твою же… — выдавила я сердито и напугано.

Я бросилась к псу. Упала возле него на колени и с трудом отодвинула руками Каролину.

Но та не пожелала уходить, она слишком переживала за своего супруга.

Я осмотрела рану, в нос, немедленно, ударил запах паленой шерсти и ещё другой, вонючий, тошнотворный, с каким  —  то омерзительно — сладковатым привкусом.

Меня замутило. Я поняла, что у Леопольда сильный ожог.

Я осмотрела его, легко коснулась. Мои пальцы наткнулись на теплую влагу.

Я поднесла руки к глазам, они блестели от крови.

Я молча подхватилась с места, бросилась в дом.

Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Эта навязчивая мысль сверкала и требовательно стучала в моей голове.

Я выгребла содержимое нашей аптечки. Схватила бинты, перекись водорода и зеленку. Рванула вниз.

Федя уже был возле собак. Он прижимал руки к телу Леопольда.

— Ника, ему надо в больницу! — крикнул он. — Он истечет кровью!

— Знаю! Сначала надо хоть как — то перевязать! — ответила и, подбежав, упала на колени возле Леопольда.

Рывком я распаковала пачки с бинтами.

— Снимай ремень, — сказала я Феде.

— Зачем? — заикаясь спросил тот.

— Федя, просто сними! — попросила я не выдержав. — Пожалуйста!

Леопольд жалобно скулил и приглушенно порыкивал. В его голосе чувствовалась боль. Его темные глаза вращались по сторонам, его дыхание стало тяжелым и угнетенным.

— Лео, всё будет хорошо, — проговорила я. — Тише, мальчик, всё будет хорошо… Уйди, Каролина! Уйди!

Я снова оттолкнула собаку, которая то и дело совала свою морду мне под руки.

Федя вытянул ремень из джинсов.

— Прекрасно, — кивнула я. — Помоги мне.

Мы с помощью ремня перетянули тело пса, но не сильно. Я знала, что слишком туго нельзя — это чревато всякими тромбами, повреждением сосудов, вен и прочими нежелательными последствиями.

Леопольд взбрыкнул, когда мы его перевернули.

— Тише, тише, — я успокаивающе погладила тело раненного пса. — Все хорошо, Лео… Всё хорошо. Федя подержи его вот так.

Я полила перекись на рану, кровь в ране и на шерсти начала пениться.

Я не рискнула, все — таки, обрабатывать саму рану зеленкой и нанесла только вкруг. Обильное кровотечение не остановилось, но постепенно замедлилось.

Уже лучше, но понятное дело, этим ограничиваться было нельзя.

Я забинтовала Леопольда, как умела.

— Держи его, я заведу машину! — крикнула я Феде.

— Подожди, Ника! На чем ты собралась его везти?!

— «На чем, на чем,» — ворчливо думала я забегая в гараж.

На чем есть, на том повезу! Меньше всего я сейчас беспокоилась о сохранении автомобилей в мастерской.

Их сейчас здесь стояло только четыре. Двое из них без колёс.

Другая машина имела какие — то проблемы с двигателем.

Оставалась только красная БМВ Е65.

Я открыла машину, села за руль и завела двигатель.

Меня лихорадил тревожный жар, в крови с пузырями кипел адреналин. В голове было ощущение влажной, вязкой скомканной ваты.

Я выехала во двор. Затормозила и, не глуша мотор, выскочила из автомобиля. Быстро открыла левую, заднюю дверцу.

— Давай, клади на заднее! — проорала я отчаянно.

Я торопилась, меня подстегивал страх опоздать. Я не могла этого допустить. Не должна! Не могу… Леопольд… Мысли переплетались, вились и путались!

Ясна была только цель — в больницу! Быстрее в больницу! Я знала одну ветеренарку, что работала круглосуточно.

Но она в другом районе. Ничего, ничего, ничего. Успеем.

Федя чертыхаясь понес Леопольда в машину. Здоровенный пёс ворочался у него в руках. Феде было тяжело, Лео ёрзал, выл от боли и дергал сильными лапами.

Каролина ,взволнованно лая, последовала за Федей.

— Нет, — я остановила её, взяла за ошейник. — Извини, крошка, но ты останешься тут, с Федей.

Федя бережно положил скулящего от боли Леопольда на заднее сидение и обернулся.

— Что значит… С Федей? Ника, ты не можешь…

— Федя, я не могу оставить мастерскую с тремя тачками, на двенадцать лямов, без присмотра посреди ночи! — заявила я и выпалила. — Я еду одна!

Я снова села за руль. Федя открыл мне ворота. Я выехала на улицу и дала по газам.

Светящаяся стрелка спидометра дернулась и поползла по отметкам. Я метнула в зеркало заднего вида обеспокоенный взгляд на Леопольд. Пёс продолжал поскуливать.

— Держись, милый, пожалуйста, Лео… — я всхлипнула и смахнула с лица волосы.

Автомобиль разогнался. БМВ свирепо гнал вперед. Я чувствовала мощь четыреста сорока пяти сильного V — 12 под капотом седана.

— А разгон до  у тебя не пять сек, как обещали, — пробормотала я ворчливо.

До больницы мы долетели. Буквально. Я не поручусь, что не ехала со скоростью в двести или больше километров в час.

Как я не нарвалась на полицию, уму не постижимо!

Тот случай, когда я рада, что живу далеко от центра города.

Попробовала бы я так где —  нибудь в Хамовниках или Академке полетать. Уже бы остановили двадцать пять раз, и пофигу им было бы на истекающего кровью Леопольда.

Но, обошлось. Хорошо, что на тачке электроникой скорость ограничена до двухсот пятидесяти. Ей — богу.

В ветеренарке меня встретила двое скучающих врачей.

Они явно не ждали гостей и не скрывали этого. Однако, узнав в чем дело, приняли достойно.

Леопольда бережно, осторожно извлекли из автомобиля, отнесли внутрь больницы, положила на кушетку. Я беспокойно топталась и суетилась рядом. Один из докторов внимательно осмотрел Леопольда.

Я погладила пса по морде. Он тепло дыхнул мне в ладонь, лизнул пальцы.

— Что произошло? — хмуро спросил доктор, который осматривал собаку.

— Разрыв петарды или что — то в этом роде, — я покачала головой.

Оба ветеринара посмотрели на меня.

— Вы бросали в собаку петарды?

Я быстро замотала головой.

— Нет, конечно. Вы, что! Что я больная что ли?!

Я выразительно пожала плечами. Вопрос был идиотским!

Врачи переглянулись и снова занялись Леопольдом.

Я стояла рядом, я не могла уйти, я не могла оставить мастифа одного с чужими людьми!

Доктора  детально, внимательно и осторожно разбинтовали пса. Сняли ремень с его тела.

В ярком свете больницы стала видна вся рана Леопольда и обилие крови.

Я прижала ладони к губам, продолжая выглядывать из — за спины врачей. Я видела, как окровавленная шерсть мастифа вздымается в такт его затрудненному дыханию.

Ветеринары ничего мне не объясняли, только поспешно проводили медицинские манипуляции.

Они сделали Леопольду два укола, и пёс перестал скулить. Он успокоился и его дыхание выровнялось.

Перчатки обоих докторов давно обагрились кровью Леопольда до запястий. Я не могла на это смотреть, но и не могла отвести взгляд.

Меня одолевала паника. Я нервно, часто, горячо дышала в свои ладони.

Один из докторов выставил меня в коридор больницы.

— Подождите тут, — велел он холодно.

Я покорно уселась на сидение.

В коридоре было пустынно и тихо. Тускло горел свет, лампы на потолке светили через три — четыре. В углах коридора густела сероватая полутьма.

В ветеринарной клинике сейчас, похоже, никого и не было больше. Только эти два врача.

Я была наедине с пугающими мыслями. Меня мучали, терзали бесконечные опасения за жизнь Леопольда.

Я не плакала, нет. Я просто боялась. Боялась и надеялась на лучшее. Надеялась на врачей, на их профессионализм.

Я не могла себе представить, что будет, если Леопольд…

Нет, я даже думать об не этом не могу!

Вместе с тем, меня удручала суровая реальность того, что я никак не могу на это повлиять. Ничем не могу ему помочь.

Только… что? Надеяться?.. Да, только надеяться.

В метаниях и переживаниях я провела час. Нет, уже полтора.

Я стала бросать любопытные взгляды на дверь. Меня так и подмывало, встать, подойти и открыть дверь. В этот миг раздался собачий визг. Меня пробрала дрожь, как от удара тока. В душу стремительным потоком хлынул ужас и новая волна паники.

Господи, да что они там делают?! Я вскочила со стула, подошла к двери.

И тут она открылась мне навстречу. Выглянул один из докторов,

с милой бородкой, в очках и синем галстуке.

— Заходите, девушка.

Леопольд был жив. Его перевязали, оказали помощь и поставили капельницу, но он успел потерять немало крови.

Перспективы врачи обещали положительные.

И это, для меня, было главное. Мне стало легче дышать.

Я рассчиталась за услуги с помощью дядиной карты.

Эти траты я смогу ему объяснить и он поймёт — семейную пару масифов он любит не меньше, чем я.

А вот то, что я взяла тачку из гаража, да ещё и самую дорогую…

Вот за это мне придётся очень серьёзно и долго объясняться.

Дядя у меня крайне суров в наказаниях. Особенно, за серьёзные проступки.

Помню, однажды, я приехала домой позже обычного и потом неделю полы в мастерской мыла. Было «весело».

Я попрощалась с Леопольдом, это было трудно. На глаза снова навернулись слезы. Особенно, когда пёс смотрел мне в глаза, он словно просил:» Не бросай меня.»

У меня сжималось сердце от его взгляда, но домой ему нельзя.

Ветеринары категорически это запрещали.

Я вышла из больницы уставшая, истощенная и вымотанная. Хотелось добраться до дома, принять душ, поужинать, посмотреть какой — то сериальчик и лечь спать. Всё. Больше я ничего сегодня не желала.

Но сегодняшний день, видимо, собирался надолго остаться в моей памяти.

Выйдя во двор перед клиникой, я увидела картину, от которой чуть язык не прикусила.

Во дворе, эффектно сверкая красно — белыми мигалками, стояли две полицейские машины. Сами полицейские ходили вокруг красной БМВ Е65, на которой я примчалась. Они осматривали её, светили внутрь фонариками и куда — то звонили.

Я скрылась за углом дома. Прижалась спиной к кирпичной стене.

Ну, всё! Похоже за мной пришёл тот самый, всем известный, белый пушной зверь!

А если ещё нет, то он неминуемо нагрянет в лице дяди Сигизмунда.

Господи… Ну… Мне же только четырнадцать! Когда же я так нагрешить — то успела?! И самое — главное, как?!

Что за день сегодня такой! Только переживёшь одно дерьмо, как тебя с коварным смехом уже поджидает следующее.

Так… ладно… истерикой я себе не помогу.

Выдохнуть, вздохнуть. Фу — у — у — х…

Я прижала пальцы к вискам, помассировала их.

Что будут делать полицейские? Ну, наверное, увезут БМВ к себе на стоянку.

Хм. Логично. А почему они приехали?

— «А потому, что дура ты этакая,» — сказала я себе, — «на тачке наверняка стоит спутниковая противоугонная система!»

Наверное хозяину сообщили, что его машина, посреди ночи, на огромной скорости, куда — то рванула, в неизвестном направлении.

Я выглянула из — за угла дома. Полицейские никуда не уезжали. Ждали чего — то. Или кого — то.

Больше всего я боялась, что хозяин БМВ сейчас начнет вызванивать дядю Сигизмунда. Через несколько минут приехал эвакуатор.

Закусив губу, я, с плаксивой досадой, наблюдала, как красный БМВ грузят на эвакуатор. Потом, весь этот кортеж из двух полицейских машин и ярко — желтого эвакуатора, с шумом уехал.

Ну, шикарно. Что ещё сказать!

                                      СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Суббота, 14 июня.

Усталость накатывала, точно морской прибой, монотонными бесконечными волнами. Корнилов сделал уже третью чашку эспрессо.

Ночь у него сегодня будет долгой и трудной.

Вместе с Арцеуловым и Домбровским они весь день работали со свидетелями, сверяли архивные данные, искали в базе данных случаи, когда в убийстве были замешаны люди с опытом садоводства, при этом, учитывали прочие улики и, конечно же, клеймо с цветком.

Тщетно.

Стас, было, подумал про старика Фабиана, но у того было нерушимое алиби на момент последних двух убийств. Корнилов вызвал и допросил Кунке Есимову, любовницу старого цветовода.

Казашка оказалась молодой, хрупкой и очень застенчивой особой.

Она подтвердила, что была с Фабианом по собственному согласию.

И заверила, что он всегда был добр к ней.

Стасу не понравилась её восторженность Армандом, она была слишком искусственной и неубедительной.

Посему, он, на всякий случай, приставил к её дому Арцеулова. Корнилову не нравился Арманд. Было в этом слегка помешанном старике, что — то зловещее, но тщательно скрываемое.

Хотя, Стас был уверен, что он не Романтик. Так, как нарисованный Никой силуэт, ну никак не подходил Фабиану.

А Лазовской, Стас доверял. Она его, пока, ни разу не подводила.

Стас перебирал листы с отчетами экспертизы по прошлыми убийствам Романтика и просматривал записи с видеокамер, которые запрашивал в связи с предыдущими убийствами.

Пусто. Бесполезно. Бессмысленно.

Корнилов допил кофе и откинулся на спинку стула, закрыв, ладонями лицо.

У него зазвонил мобильный, Стас встрепенулся и взял трубку.

Звонила Рита. Корнилов посмотрел на часы и приготовился к трудному разговору.

— Да, любимая? — проговорил он в трубку, на мгновение закрыв глаза.

— Привет, — Рита тоже была уставшей.

Голос у неё был утомленный и говорила она нехотя.

— Ты сегодня собираешься домой?

— Не знаю, — честно и с чувством ответил Стас.

— Понятно.

Стас услышал, как она зевнула.

— Если, что…

Опять протяжный зевок.

— Я суп на плите оставила. Будет желание, можешь погреть и поужинать.

— Спасибо, — Стас улыбнулся.

— Люблю тебя.

— И я тебя.

Он дал отбой, положил телефон на стол и сладко потянулся в кресле. Тут мобильник снова заверещал, требовательно завибрировал.

Звонила опять Рита.

— Да, милая…

— Забыла сказать. Купи пожалуйста молока, мюсли и лампочки для люстры в комнате Алины. Там какие — то особенные нужны, ты знаешь.

— Знаю, — кивнул Стас. — Не беспокойся, куплю.

— Спасибо. Пока, милый.

— Спокойной ночи.

— Ага… — Рита зевая отключилась.

Стас хмыкнул, посмотрел на телефон и положил его рядом.

Он снова углубился в работу.

За поиском совпадений по старым делам или приметам преступников в базе данных, прошли ещё полтора часа.

Скоро должно было наступить утро. Стаса неумолимо клонило в сон, но Корнилов держался. Такие ночки у него не впервой.

Домбровский тоже пахал, как заведенный. Вместе с Корниловым они обработали ещё тонны информации. Документы, оперативные сводки, свидетельства, протоколы.

И — ничего. Романтик или кто — то на него, хотя бы отдаленно, похожий нигде не отметился. Нигде не засветился. Не оставил никаких  следов и упоминаний

— С**ин ты сын… — Стас склонился над столом и запустил пальцы рук в волосы.

— Не делай так, пожалуйста, — попросил его сидевший за своим столом Николай Домбровский.

Стас опустил руки, непонимающе взглянул на него.

— Как, «так»?

— Ну, не держись руками за голову… — объяснил Коля. — А то это похоже на жест отчаяния. А когда ты в отчаянии Стас… мне, лично, не по себе.

Корнилов кивнул, широко зевнул.

— Буду иметь ввиду. У тебя что — то есть?

— Ни — че — го, — Коля сонно помотал головой и встал из — за стола— Я сгоняю в магаз за жратвой… тебе что — то взять?

— Да, — подумав, ответил Стас. — Возьми мне…

Третий раз за ночь зазвонил телефон Стаса.

Звонил Арцеулов и Стас принял вызов.

— Да?

— Стас, Фабиан напал на неё! На Есимову!

— Что?! — Корнилов подорвался из — за стола. — Ты… Где он сейчас?!

— Заперся у себя в комнате, в поместье. А девчонка у меня… Чёрт. Стас, она истекает кровью… Он её всю порезал! Холер — ра!

— Скорую вызвал?!

— Да! Но ***ть они все не едут, с**и! ***ть да что ж ты… Эй! Эй! Не закрывай глаза! Слышишь! Девочка! Не закрывай! Нельзя! Стас, мать её, она сейчас того… отойдёт…

Стас на ходу схватил кобуру с оружием.

— Мы сейчас будем. Держись там. Фабиан вооружен?

— Да. У него охотничий карабин с прицелом.

— Говнище! — выругался Стас.

— Ага. Его дворецкий тоже вооружился. У него Сайга.

В трубке грянул гулкий, мощный, раскатистый выстрел. Затем ещё один. Звякнуло стекло, прозвенел металл, следом раздались какие — то крики.

— Вот ублюдки! — выдавил Арцеулов. — Стас нужна группа…

— Я вызову! — ответил Стас.

Они с Колей слетели вниз по ступеням и выскочили на улицу.

— Сам к ним не лезь. Понял меня?! — проорал в трубку Стас.

— Так точно… — отозвался Сеня.

— Давай, до связи. Держись!

Стас и Коля забрались в чёрный Defender.

Корнилов лихо и шустро вырулил со стоянки, распугав курящих неподалеку патрульных. Они стремительно вылетели на трассу.

Домбровский поставил на крышу мигалку, Корнилов утопил педаль газа. В дороге он вызвал к дому Фабиана спецназ.

В голове Корнилова вился вихрь мыслей и предположений.

Фабиан?! Фабиан — это, и есть их «Романтик»?! Но как он… А как же алиби?!

Он мог запугать девчонку, подумал Стас. Он мог заставить её говорить то, что ему нужно. Это бы отлично объяснило наигранное восторженное поведение Есимовой.

Всё ,очень часто, может оказаться куда проще, чем кажется.

Если Арманд Романтик, тогда он очень умело, искусно и мастерски разыграл удивление, опасение и задумчивость. И ещё эти его философские фразы про цветы и букет!..

А как же тогда его алиби со вторым убийством?! Стас проверял,

Фабиан тогда был на семинаре цветоводов в родном Будапеште!

И самое главное — клеймо и силуэт. Ни того, ни другого у Арманда нет!

Ника не могла ошибиться, это исключено!

Стас отказывался это принимать, пока на сто процентов не будет уверен, что Арманд и есть их убийца.

Видения Лазовской всегда оказывались правильными. Всегда.

Когда они приехали ,группа спецназа уже была там. Они оцепили дом Арманда и рассредоточились по территории. Снайперы взяли под прицелы окна, к дому отправили переговорщиков.

Стас нашел Арцеулова, тот курил возле автомобиля скорой помощи. Когда Корнилов подошёл, Арсений поднял на него тяжелый и скорбный взгляд.

Стас обратил внимание на руки и одежду Сени. Они были перепачканы кровью.

Арсений выпустил струю дыма и покачал головой.

— Она умерла через минуту, после моего звонка, — ответил он, на молчаливый вопрос Стаса.

Домбровский отвернулся, эмоционально, яростно взмахнул рукой и громко, смачно выругался.

Арсений снова вдохнул дым. А Стас молча направился к дому Фабиана Арманда.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Воскресение, 15 июня. Раннее, предрассветное утро.

Подслушивать нехорошо. Нет!.. Это отвратительно и низко!

Но, я подслушала разговор дяди Сигизмунда случайно, просто проходя мимо его кабинета на третьем этаже.

И, судя по содержанию разговора, беседа была с владельцем БМВ, который увезли полицейские.

Дядя Сигизмунд примчался домой через полчаса после меня.

Мы с Федей, в это время, убирали двор, засыпанный ошметками бумаги и кусочков пластика.

Дядя Сигизмунд уже всё знал, когда приехал.

Он рокочущим, ледяным голосом спросил где Леопольд. Я заикаясь объяснила, что случилось. Затем дядя ушел к себе, ни сказав больше ни слова. Это был более, чем зловещий признак.

— Да, нехорошо вышло. Я не спорю. Да… Что? Нет. Они здесь не причём… Хорошо. Да, конечно. Согласен… Могу ещё сделать скидку на следующее обслуживание… А — а… Понятно. Да. Всего хорошего.

Я поняла, что он закончил говорить и поторопилась к себе в комнату.

В этот миг за моей спиной раскрылась дверь.

— Ника!

Голос дяди Сигизмунда был подобен грохоту, который звучал высоко в горах, перед оползнем или лавиной.

Рокочущий, низкий, тяжелый и преисполненный самого мрачного предвещания.

Я, затаив дыхание, обернулась и несмело подняла взгляд.

— Зайди ко мне, — глядя на меня, прорычал дядя Сигизмунд.

Я покорно зашла в открытую дверь его кабинета. Дядя с грохотом закрыл её.

Я вздрогнула и зажмурилась.

Дядя Сигизмунд тяжелыми топочущими шагами прошёл мимо меня.

Я не смело открыла глаза. Если бы я могла, то смотрела бы на него из — за какого — нибудь укрытия. И, желательно, издалека.

Дядя Сигизмунд подошел к столу, раздраженно вздохнул, чуть наклонился, упёрся в столешницу своими массивными, крепкими кулаками. Затем отвернулся, глядя в сторону.

На его перстне, с ухмыляющимся черепом, задержался и повис тусклый блик света.

Опустив руки, я боязливо покорно ждала его реакции и своей участи. Я то опускала взгляд, то настороженно, с робкой опасливостью, следила за выражением его лица.

Дядя, наконец, шумно вздохнул:

— Я не могу тебя обвинять за то, что ты использовала единственную тачку на ходу, чтобы отвезти Леопольда в больницу.

Он не смотрел на меня.

Я молчала, это явно было ещё не всё. Я чувствовала, что дядя Сигизмунд зол и раздражен.

— Но я не могу тебе простить, что ты взяла элитную тачку из гаража, которую я запретил трогать всем, кроме двух моих лучших мастеров, что с ней работали. Я не могу тебе простить Ника, что из — за тебя, я только что потерял очень ценного клиента. Я не могу также тебе простить, что ты не позвонила мне и не спросила, что делать. Хотя бы, когда ты уже взяла эту ср*ную BMW.

Договорив эту фразу, он вдруг резко ударил ладонью по столу.

Вздрогнул маятник с металлическими шариками и монитор компьютера.

Я тоже вздрогнула всем телом и испуганно, на мгновение, зажмурилась.

Дядя обошел стол, подошел ко мне. Я подняла на него обреченный взгляд.

— За это тебе придётся понести наказание.

Я молча, с виноватым видом пару раз кивнула.

— И чтобы ты лучше запомнила то, что я сказал, я тебя выпорю.

Лицо обожгло стыдливое чувство. Я уставилась на дядю с испуганным недоумением.

— Что?.. — едва сумела вымолвить я.

Дядя уже вынимал ремень из джинсов.

— Я думаю, ягодка, что ты лучше запомнишь мои слова, если о них тебе будет напоминать твоя маленькая, красивая, и очень болящая задница, — проговорил он и двинулся на меня.

Я попятилась назад, глядя на него с искренним, непониманием, сомнением и страхом.

— Дядя… Сигизмунд…— проговорила я дрожащим голосом. — В — вы что… Вы не можете…

— Да ну? — вкрадчиво проговорил он, нависая надо мной. — А ты можешь брать в моей мастерской седан, общей суммой в семь с половиной миллионов и гонять на нём по городу?! Ты хоть знаешь, дура, чья эта машина?!

— Дядя Сигизмунд, у меня не было выбора! — протестующе пискнула я, продолжая пятиться.

— Не было?! — рявкнул вдруг дядя Сигизмунд.

Я вздрогнула, попятилась, запнулась и чуть не грохнулась на пол.

— А позвонить мне ты не могла?!

— Не было времени, собака умирала! — я чуть выставила вперед дрожащие ладони.

— Хватит трепаться! Иди сюда! — он протянул ко мне руку.

— Нет! — истошно закричала я и, юркнув мимо дяди, отбежала к столу, обходя его.

Дядя Сигизмунд, с ремнем в руках и угрюмым решительным взглядом, приближался ко мне.

Сердце в моей груди билось несчастной маленькой птицей.

Я беспомощно смотрела на приближающегося дядю.

— Ника, — прорычал он угрожающе, — Не испытывай моего терпения.

— Дядя Сигизмунд, — испуганно, учащенно дыша ответила я. — Хотите, заставьте меня полы драить в мастерской! Хоть полгода! Скажите, я буду машины мыть, хоть до совершеннолетия! Или двор убирать каждую субботу! Всё, что угодно! Но это…

Я нервно тяжело сглотнула. Выдохнула и категорично замотала головой.

— Это я вам делать не дам…. Я виновата, я знаю. Можете меня вообще из дому выгнать! Но пороть себя не дам! Слышите?! Не дам! Ни за что! А если вы это сделаете силой… я… я уйду. Сразу же. Обещаю!

Я замолчала, глядя на него. Сердце продолжало биться в грудь, как в закрытую дверь.

Легкие судорожно, конвульсивно втягивали и выпускали воздух. У меня подрагивали губы, пальцы рук и плечи.

Дядя Сигизмунд смотрел на меня, чуть склонив голову. Взгляд его был задумчивый и оценивающий.

— Почему? — спросил он и чуть прищурился. — Ты ведь боишься не физической боли. Я прав?

Я тяжело сглотнула.

— Потому, что это унижение, — проговорила я сердито. — Это позор и бесчестие! Я…

Я запнулась и покачала головой.

— Я вам не дворовая девка, чтобы вы меня секли!

Я искренне не понимала этих варварских методов воспитания!

Какой смысл пороть детей за проступки?! Как будто физическая боль их чему — то научит! Или, можно подумать, у них совесть находится в заднице!

К моему удивлению, дядя Сигизмунд вдруг одобрительно ухмыльнулся. Посмеиваясь и покачивая головой, он засунул ремень обратно в пояс джинсов.

— Как ты мне сейчас напомнила Роджера, — сказал он с внезапной дружеской теплотой. — Мой младший брат тоже обладал волевым и крайне непокорным характером.

Дядя Сигизмунд вздохнул.

— Отец, твой дедушка Владислав, пытался его пороть.

Он криво одобрительно усмехнулся.

— Но, стало только хуже.

Тут он снова посуровел, сдвинул свои густые брови, чуть прищурился разглядывая меня.

Я поняла, что он придумывает для меня наказание.

— У моего старого друга открылась небольшая закусочная в Басманном.

Дядя Сигизмунд злорадно ощерился.

— Потрудишься там этот месяц. Потом… я подумаю, что с тобой делать дальше.

— А почему я не могу отбыть наказание в вашей мастерской, дядя Сигизмунд? — расстроенно спросила я.

Работать в закусочной и обслуживать всякую публику, не всегда адекватную, мне совсем не хотелось.

Ведь мне, скорее всего, придется им прислуживать за столом!

Мне не хотелось даже об этом думать.

— Потому что, ягодка, тачки тебе нравятся, — он пожал плечами. — А я хочу, чтобы наказание было для тебя неприятным.

— Спасибо… — уныло ответила я.

— У меня есть ещё приятель, полный неудачник, до сих пор ездит на мусоровозе! — угрожающе начал дядя. — И ему очень нужен помощник… Ну, или помощница…

— Закусочная, так закусочная, — поспешила согласиться я.

Дядя самодовольно хмыкнул и, окинув меня насмешливым взглядом, махнул рукой на дверь.

— Всё, проваливай. Мне надо разбираться с головняками, которые я получил по твоей милости.

Я не заставила его повторять и ретиво смылась из его кабинета.

Закрывшись у себя в комнате, я села в кресло перед компом.

— Ну, — проговорила я в тишине, поджав колени и обняв их руками. — Могло быть и хуже.

Я посмотрела на часы, было около пяти утра.

На улице брезжил рассвет. Словно нехотя, медленно светлело небо, на его фоне проступали очертания зданий.

Я решила, что ещё успею поспать пару часов. Поспать мне надо, иначе это уже будет вторая бессонная ночь за последнюю неделю.

Хотя, я знала, что после всего пережитого, шансы уснуть у меня небольшие.

Уже в своей кровати я подумала, что нужно будет обязательно навестить сегодня Леопольда, а потом думать, что делать с фотографиями Леры, а ещё мне нужно помогать Стасу…

Я не помнила, как провалилась в сладостные бездонные объятия желанного сна.

                                      СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Воскресение, 15 июня.

Ударил гулкий, раскатистый выстрел. Возле левой ноги Стаса взорвалось облачко пыли, звякнула пуля, зловеще сверкнула искра.

Корнилов остановился. Он держал ладони на уровне плеч. На лице у него было снисходительное, обманчивое спокойствие. Его взгляд был устремлен в приоткрытое окно на третьем этаже усадьбы цветовода.

— Фабиан! — позвал Стас. — Это я, майор Корнилов. Мы беседовали с вами неделю назад…

В приоткрытом окне шевельнулся силуэт.

Стас шагнул вперёд, и ещё один выстрел выбил серо — бурую пыль.

Зыбкое, грязное облачко плавно расплылось по воздуху. Стас протяжно вздохнул, подавил волну раздражения.

Бойцы спецподразделения, рассредоточились вдоль забора.

Один из них показал Стасу несколько безмолвных жестов: «Снайпер видит цель».  Стас отрицательно, едва заметно, качнул головой.

— Фабиан, — снова позвал он.

В ответ звучала упрямая тишина. Стас слышал размеренный, но гулкий топот своего сердцебиения.

Он не чувствовал паники, скорее опасение, и, вместе с тем, решительность:» Фабиана нужно взять живым. И он, Корнилов, обязан придумать, как это сделать.»

— Фабиан, — повторил Стас, — я не знаю, как тебе сейчас, но знаю также, что ты боишься наказания за у******о этой девушки.

Ответом ему была всё та же, напряженная  тишина, но в этот раз выстрел не прозвучал. Корнилов отметил это и снова сделал шаг вперёд. Непредсказуемая тишина сопровождала его действия.

Стас смотрел на окна. Он почувствовал, как по шее медленно стекае одинокая капелька испарины.

Он не видел Арманда, но знал (и чувствовал), что тот в него целится.

Стас прошел ещё дальше и остановился.

— Арманд, — произнёс Стас, — я не знаю за что вы убили Кунке… Но я знаю, что скорее всего, она вас разозлила. Вы пришли в бешенство. А когда увидели, что наделали, вами овладел страх и паника.

Вы представили, что с вами будет за это у******о. Вы представили, как вас арестуют и посадят.

Корнилов помолчал. Он специально сделала паузу, чтобы дать Фабиану возможность ответить.

Однако, Арманд не воспользовался этой возможностью.

Стас еще приблизился к усадьбе. Он был во власти прихоти перепуганного старика и его дворецкого.  Теперь они оба были уверены, что контролируют ситуацию.

— Я знаю, что вы боитесь тюрьмы, — продолжил Стас, разглядывая окна. — Вы твёрдо уверены, что вы никогда оттуда не выйдете.

И хотя в голосе Стаса звучал безжалостный металл, одновременно с этим, он допускал в свои слова толику сострадания и участливости.

Фабиан, как любой другой на его месте, прежде всего, жаждет сочувствия и понимания. Он хочет услышать слова поддержки и почувствовать, что его понимают. И он обязательно услышит и почувствует, что желает.

— Вы представили себе самые ужасные события, которые могут с вами там произойти, — продолжил Корнилов.

Он не двигался дальше, он уже прошел достаточно и сокращать дистанцию не собирался.

— Не найдя ничего лучше, вы схватились за оружие и открыли огонь по офицеру Уголовного розыска.

Стас заметил, как втором этаже шевельнулась штора и сверкнул случайный тусклый блик. Корнилов не задержал взгляд на этом окне. Кто бы там ни был, Фабиан или его дворецкий, он не должен видеть, что его заметили.

— Арманд, я хочу обратить ваше внимание на то, что пока что вы ещё не перешил ту красную черту, из — за которой уже нет возврата, — говорил дальше Стас.

Налетевший сзади ветер взъерошил его волосы, одёрнул воротник рубашки, прижал ткань одежды к телу.

— Арманд, я не буду уговаривать вас сдаться, но я только замечу, что у******о, совершенное в состояние аффекта, может классифицироваться судебным психиатром, как временная невменяемость. Вы меня слышите? Знаете, что это означает? У вас пока ещё есть возможность с помощью своего адвоката представить дело именно так.

Стас не спешил, выдерживая необходимую паузу.

Корнилов знал и даже был уверен, что сейчас Фабиан слушает его с панической тревогой и, бьющейся в такт сердцу, робкой надеждой.

— И тогда тюремный срок вам могут заменить на принудительное медицинское лечение. Уверяю вас, это куда лучше, чем тюрьма строго режима, в которую вы рискуете попасть, продолжая сопротивление. Как я уже говорил, я не буду вас убеждать или уговаривать. Но, я предупреждаю:» Если вас посадят, вы сядете в камеру к землякам, убитой вами гражданки Есимовой. И они будут знать за что именно вы сидите.»

С этими словами Стас опустил руки.

— У меня всё, Арманд. Теперь выбор за вами. Сейчас я медленно пойду назад, а когда я выйду через ворота, возможность, о которой я говорил, утратит свою силу. И тогда Фабиан, либо вы ответите по всей строгости, либо погибнете в процессе штурма.

Корнилов развернулся и неспешными шагами направился обратно.

Он не торопился, нарочито ступая неспеша и вальяжно. Подошвы его ботинок  короткими шорохами соприкасались с брусчаткой во дворе усадьбы. Его сердечный ритм звучал размеренно. Корнилов вызвал в себе показное безразличие к судьбе Арманда.

Он хотел задеть его, но он, в тоже время, дал ему возможность выбора. Человек в положении Арманда, должен иметь возможность выбора, пусть и мнимую.

А ещё он должен видеть и осознавать, что Корнилова устроят оба озвученных варианта исхода событий. Фабиан должен видеть, что Стас не намеревается прилагать усилия для его добровольной сдачи или пытаться увещевать его. Выбор был за Армандом.

Стас пересек половину двора, когда за его спиной со стуком распахнулась дверь.

Корнилов обернулся и встретился взглядом с Армандом. Тот выронил винтовку. Оружие перелетело вниз по ступеням, упало на брусчатку. Сам Фабиан сделал несколько уверенных шагов, затем, замерев и скривившись, бессильно и горько разрыдался.

                                                        ***

Комната для допросов освещалась мягким, но не тусклым светом. Блики желто — белого освещения стелились по гладким стенам, расползались бледными пятнами по столу.

Фабиан нервничал. Он, пребывая в мнимом одиночестве, вертелся на стуле, смотрел по сторонам. Взгляд у него был затравленный, перепуганный и немного сумасшедший.

Он вёл себя, как человек, осознающий, что совершил, и какое наказание за это может последовать.

— Он не убивал раньше, — негромко, но категорично произнёс Стас.

Он наблюдал за Армандом через зеркало Гезелла.

Стоящий рядом со Стасом генерал Савельев смотрел на Фабиана с нескрываемым сердитым, осуждением.

Антон Спиридонович искоса, чуть нахмурив брови задумчиво взглянул на Корнилова.

— С чего ты взял? А если он ломает комедию? Как было до этого…

— Он не ломал комедию, — не отводя взора от Фабиана сказал Стас. — он был вполне искренен.

— Он убил девчонку, Стас! Восемь ножевых ранений! Восемь! За что, скажи мне?!

— Потому, что она над ним смеялась, — вздохнул Стас.

— Что?! — скривился генерал после паузы и тут же скривился. — Из — за чего? Зачем ей над ним смеяться, скажи на милость?

Корнилов покачал головой.

— До Кунке Есимовой, Фабиан имел отношения с несколькими другими несовершеннолетними девочками, — ответил Стас и взглянул на генерала. — к тому же все они дети иммигрантов.

— На что ты намекаешь? — не понял генерал.

— На то, что шестидесятидвухлетний пожилой мужчин чувствовал себя уверенным и сильным только с несовершеннолетними девчонками, притом из малообеспеченных и социально хуже защищенных семей, — пояснил Корнилов.

Генерал внимательно выслушал слова Стаса и снова взглянул на Фабиана. Худой, сгорбившийся и запуганно оглядывающийся сутулый старик производил жалкое впечатление.

— А эта девочка… — Стас вздохнул. — Я полагаю Фабиан в силу возраста, мог испытывать определенные проблемы…  А Кунке, видимо, имела неосторожность хихикнуть или улыбнуться.

— И он её… — генерал поджал губы, с болезненной досадой кивнул.

— Его это уязвило и унизило, — подытожил Стас. — Он потерял контроль.

— Ты будешь его сегодня допрашивать?

— Через сорок минут.

— Зачем столько ждать?

— Пусть ещё помаринуется немного.

Генерал хмыкнул.

— Ты только не передержи, — бросил он, направляясь к двери.

— Конечно, — не оборачиваясь бросил Стас.

Генерал вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Стас открыл фотографии с места, где Арманд ранил Кунке.

— «Восемь ножевых,» — подумал Стас.

Сеня рассказал ему, что девчонка, перепуганная и окровавленная, добежала до ворот и упала прямо ему на руки.

И Стас не представлял, как она вообще могла бежать с восемью ранами в спине! Как вообще сохранила способность двигаться?!

Корнилов вздохнул.

Кунке была сильной. Сильной и волевой девушкой. Она отчаянно боролась за жизнь, хотя борьба была проиграна с тех пор, как она познакомилась с Фабианом.

Стас рассмотрел фотографии.

Смятая постель, в спальне Фабиана, вся в пятнах и брызгах крови. Растертыми алыми мазками застыла кровь на ковре и стенах. На полу белели осколки разбитой вазы, а рядом лежали растоптанные цветы. Чуть дальше, на ковре, валялись предметы декора и расколотая надвое рамка без картины.

Корнилов перевел взгляд на снимки с лестницы.

Ступени через одну были отмечены багровыми отпечатками ног Кунке. Девушка прытко и стремительно, через силу и превозмогая боль, бежала по лестнице.

Корнилов представил это почти вживую.

Стас работал в УГРО уже больше десяти лет и за это время он почти научился быть беспристрастным в отношении любых дел. Его учили, что нет смысла убиваться из — за жертв преступлений, сочувствовать им или переживать за них.

Старшие сотрудники часто говорили, что чрезмерное сопереживание влечет за собой нервное и эмоциональное истощение. А работа следователя — не горевать вместе с родными жертвы, а найти и посадить на скамью подсудимых тех, кто виновен в горе этих людей.

Стас почти научился не сочувствовать, почти научился не принимать близко к сердцу чужие беды.

Почти…

Когда он вошел в комнату для допросов, Фабиан нервно обернулся и вжал голову в плечи.

— Вы готовы, Арманд? — спросил Стас.

— К — к ч — чему? — заикаясь и теряя голос спросил цветовод.

— К нелёгкому разговору, — Стас закрыл дверь.

Он прошел к столу, положил на него папку с материалами дела и сел напротив Арманда.

Фабиан, сложив руки на коленях и ссутулившись ещё больше, глядел на Корнилова с жалобным виноватым видом.

И подумать трудно, что такой взгляд может быть у убийцы.

Впрочем, как показывает практика, может. Особенно, когда убийца совершил преступление в ярости, совершенно потеряв интернальный контроль над собой и способность к осознанно — регулируемому поведению.

Фабиан испытывал страх и скорбь — чувства, свойственные убийце — дебютанту.

Однако, не всем, а только тем, что не собирались убивать.

— Начнём, — сказал Стас, глядя в глаза Арманда.

Тот коротко, молча и покорно кивнул.

— Расскажите — ка мне о Маро Басилашвили, — сказал Стас.

Взгляд Фабиана изменился, вопрос Стаса заставил его подавиться собственным дыханием. Глаза цветовода расширились, брови выгнулись вверх, а челюсть отвисла. Арманд взирал на Стаса с растерянным испугом и взгляд его, в этот момент, был совершенно безумен.

— Откуда вы узнали?!— Начал он слабым голосом.

— Это вас не должно интересовать, — качнул головой Стас. — Лучше расскажите мне, как решились изнасиловать эту шестнадцатилетнюю девушку.

Фабиан несколько секунд смотрел на Стаса с открытым ртом, его расширившиеся зрачки метались из стороны в сторону. Затем Арманд быстро опустил взгляд и голова его поникла.

— Я не хотел, чтобы так вышло… — внезапно осипшим голосом проговорил Фабиан и замолчал.

— Верю, — кивнул Стас. — Давайте говорить о том, что в итоге получилось, а не о том, чего вы хотели.

Фабиан покивал головой.

— Я встретил её на одной из выставок цветов, потом пригласил к себе, но она отказалась.

— И что вы предприняли? — спросил Стас, видя что Фабиан замолчал.

Он сжал плотно, с усердием,  губы. Было заметно, как ему не хотелось об этом говорить.

— Я… Я… — Арманд отвернулся, несколько раз быстро моргнул глазами, словно, пытался не заплакать, — Я похитил её. Точнее… я заплатил… У нас в стране есть люди, которые готовы… ну, вы понимаете.

— Да, — осклабился Стас, — понимаю, такие отзывчивые люди есть, пожалуй, везде.

— А дальше всё просто, — пожал плечами Фабиан. — Я… Точнее, мой дворецкий, Захар… он… он привязал её, чтобы я мог…

Он снова замолчал, странно вздрогнул, словно, собирался подавиться, но потом поборол этот позыв.

— Когда всё закончилось я… я её отпустил.

Он посмотрел на Стаса. Корнилов, в свою очередь, несколько секунд молча рассматривал Арманда. А потом спросил пропитанным холодной язвительностью голосом:

— Неужели?

Он открыл папку, лежавшую на столе и вынул несколько фотографий:

— Эти снимки сделаны, буквально двадцать минут назад. Мне прислали их на e — mail. Взгляните, будьте добры.

— Чт — то это?!— заикаясь, невнятно пробормотал Арманд.

На фотографии была одна из его оранжерей, вокруг раскопанной земли валялись розы. А в неглубокой яме лежало почти разложившиеся человеческое тело. Отчетливо были видны проступающие через истлевшую одежду и кожу желто — белые грязные кости.

Дыхание Фабиана сбилось, он с содроганием снова приоткрыл рот и в ужасе уставился на Стаса. Затем ретиво замотал головой, словно, пытался отвадить от себя ужасающее наваждение.

Арманд ничего не говорил, он просто не мог ничего говорить. Стас видел глубину его потрясения и был уверен, что сейчас Арманд точно не придуривается.

— Экспертиза, разумеется, ещё не готова, — продолжил Корнилов, — но с очень большой вероятностью можно сказать, что это может быть тело шестнадцатилетней Маро.

Цветовод молчал. Стасу казалось, что он слышит неистовый ритм его пульса.  Лицо Фабиана покрылось мелкими, как песчинки, капельками пота. Его лицо поблескивало под светом потолочных ламп.

— Фабиан, — вздохнул Стас, — помимо этого тела, было обнаружено ещё одно, уже в другой оранжерее.

Стасу показалось, что цветовод перестал дышать совсем. Его складчатая старческая кожа лица, сморщившаяся и высохшая от возраста, приобрела бледный зеленовато — землистый оттенок.

Корнилов выложил ещё одну фотографию.

— Тоже достаточно свежая могила, — прокомментировал он снимок, — а это может быть тело пропавшей без вести Зебо Мухаммадиевой.

Корнилов вздохнул и покачал головой:

— Ей было восемнадцать и, если верить данным, родители как раз собирались выдать её замуж.

Фабиан оторвал взгляд от жутких снимков. Его лицо стало дряблым, а глаза потускнели. На лице цветовода отражалась растерянность и печальная обреченность.

— Я не… Я не… не… н — не знаю… — в перерыве между судорожными вздохами выдавил он. — Я н — не знаю!.. Н — не знаю… Я… Это не я!.. не я!.. Я н — не…

— А кто, тогда? — тихо спросил Стас.

Фабиан моргнул, непонимающе глядя на майора.

— Что насчёт Захара? — поинтересовался Корнилов.

— Он… я его… я его зн — наю… — покачал головой Фабиан, слова давались ему с трудом. — Он бы… Да нет... Невозможно!..

— Невозможно? — переспросил Стас и вздохнув, достал третью фотографию.

Это был старый снимок конца девяностых. Снимок осужденного с порядковым номером в руках. Фото в профиль и анфас.

— Что это?! — прошептал сраженный Фабиан. — Это что… Это, что Захар?!

— Да, — кивнул Стас. — Осужден за убийства двух девочек — подростков, и отсидел за это восемь лет.

— Почему же его так скоро выпустили?!

— Его никто не выпускал, — ответил Стас. — Это был побег. Ваш Захар, наделе Николай Ковальчук, уроженец Молдовы. После побега сбежал на свою историческую родину, но и там отметился похожими преступлениями. Вернулся в Россию под вымышленным именем. Кстати, его мать давно умерла, поэтому, когда он вам говорил, что ездил проведать её… Неизвестно где он был и чем занимался.

Фабиан выглядел после всего услышанного жалко.

— Я не убивал этих девочек, — глаза его слезились. — Да я…

Он со смешным щелчком сглотнул, его заостренный кадык подскочил.

— Да, я из… Я изнасиловал… изнасиловал ту девочку!.. Она… да! Да, я это сделал! Но я же… Я же не убивал!.. Я просто выгнал её… Я сказал Захару, и он…

Фабиан резко замолчал.

— Что вы ему сказали? — вкрадчиво спросил Стас.

— Отвезти её и оставить… где — нибудь под Москвой, — Фабиан пожал плечами, — но я не говорил…

— Значит Захар решил, что раз эта девушка вас не интересует, то он может делать с ней всё что угодно, — заключил Стас.

Фабиан смотрел на майора и совершенно не мог говорить. Он забыл все слова и способность издавать даже простые звуки.

— Получается что… — снова сглотнув, медленно произнёс Арманд, — что Захар и есть… Романтик? Захар — Романтик?!

Корнилов несколько секунд изучающе разглядывал Арманда.

— У Романтика есть стиль, — рассудительно ответил Стас. — А ваш Захар обыкновенный «мясник». Хотя, у него может быть раздвоение личности. Может быть ему нравится одних убивать грубо, а у******о других обставлять с идеей и намеком на эстетику.

Стас, правда, не был уверен ни в том, что Захар не Романтик, ни в обратном. Тем более, что Захар, а точнее Николай Ковальчук, до сих пор открывал рот только, чтобы произнести фразу: «Я хочу видеть своего адвоката!»

— Я не знал… — ошарашенно прошептал Арманд. — Я даже не мог представить…

— Я вам верю, — кивнул Стас. — А вот судья и гособвинитель поверят вряд ли.

Корнилов, с показным сожалением, цокнул языком. Фабиан таращился на него.

— Вы же обещали мне помочь!

— Тогда мне ещё не было известно ни об изнасиловании, ни о телах в ваших розариях, — заметил Стас.

Арманд молча, часто дыша, смотрел на него. Он силился увидеть в лице Стаса хотя бы намек на собственное спасение.

— Фабиан, вас могут признать невменяемым. Отчасти.

Стас критично скривился.

— Но, боюсь, для замены тюремного срока на принудительное лечение этого будет мало. Тем более, что на деле, вы вполне адекватный и здравомыслящий человек. Вам пришьют соучастие в убийствах вашего Захара.

Фабиан продолжал таращиться на Стаса.

— Но, всё равно, у вас остаётся шанс избежать тюрьмы строгого режима.

— Как? — голос Арманда прозвучал, с сиплым присвистом, и он прокашлялся.

Стас не спешил, у него была идея и важно, чтобы Фабиан согласился.

— Вы можете мне помочь поймать Романтика, Фабиан.

— Я?! — старик как — то странно икнул и вздрогнул всем телом. — Я не знаю... Я же тут… Как я…

— Ваши цветы могут помочь, — ответил Стас.

— Мои цветы? — осторожно переспросил Фабиан.

— Вам, в ближайшие пять — семь лет, увы, они точно не понадобятся.

Веки Арманда опустились, а взгляд стал сонным и удрученным, лишенным интереса и надежды.

— Зато представьте, что будут говорить люди, когда узнают, что цветы Фабиана Арманда помогли поймать Романтика, — проговорил Стас слегка мечтательным тоном.

Арманд отвёл взгляд.

— А вы можете пообещать, что общество узнает о том, что это были мои цветы?

Стас кивнул.

— Я приложу все усилия.

Арманд пожевала губу и скупо кивнул:

— Я согласен.

                                      ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Понедельник, 16 июня.

Я стояла перед дверью квартиры и пыталась заставить себя позвонить в дверной звонок. Я слышала доносившиеся из — за двери звуки музыки, смеха и восторженные крики. Там собрались мои, Олины и Леркины друзья. Все собрались в квартире Сливки на её именины.

И я тоже сейчас должна была быть там, вместе с ними. Я должна была месте с ними отрываться и веселиться. Со всеми  разделять всеобщий хаос безшабашной тусовки.

И от того, что я была лишена этого, в груди тяжелела гнетущая тоска и сосущее болезненное чувство обиды. Я не обижалась на Олю, нет. И на Леру тоже. Я их понимала, и их реакцию тоже.

Я обижалась… просто на обстоятельства. Мне было, до крайности, невыносимо горько, что я не могла сейчас  быть там со всеми.

Особенно учитывая то, что мы втроем, с Олей и Лерой, за два месяца до этого дня обсуждали, как всё будет проходить.

Я поднесла руку к звонку и застыла в нерешительности, но потом, пересилив себя, коснулась кнопки звонка.

… — И теперь я не знаю, что будет! Понимаешь?! — причитала Лера, поднимаясь по лестнице. — Из — за этой дуры белобрысой, меня могут на всю страну выставить голой шалавой! Особенно маме моей будет приятно! И, главное, я же её  просила: «Не надо, не лезь!»

— Да она, вообще, всегда считает, что может встревать куда хочет, — неприязненно бубнила Оля. — Кем она себя возомнила?! Да всего ей дело есть…

— Ой, да просто выпендривается! — Презрительно бросила Лера. — Теперь из — за её дебилизма, я вообще боюсь в свой инстаграм заходить или в Твиттер. Каждый раз опосаюсь, что мне там напишут какие — то гадости или пришлют мои фотки…

— Небось если бы Ника сама так попала, вообще бы никому не сказала, — проговорила Оля.

Они встали возле её двери.

— Да хорошо было бы, чтобы она почувствовала на своей шкуре, как это, — с неожиданной злой мстительностью проговорила Лерка. — Но эта ж принцесса слишком правильная, чтобы себе такое позволить!

— И небось поэтому ставит себя выше других, — поддакнула Оля.

Она открыла свою квартиру, и они вошли внутрь.

— Спасибо, что ты ей запретила приходить, Оль, — сказала Лера, снимая кеды. — Я бы ей глаза выцарапала, если бы она припёрлась!

— Ну, Лер… я ж твоя подруга, — пожала плечами Оля. — Я же понимаю…

Воспоминание растворилось, сникло, испарилось. Быстро и неожиданно, как и всегда.

А я осталась стоять неподвижно перед дверью, держа в руках купленный подарок. В моей голове эхом звучали слова Леры и Оли.

Мне показалось, что мне под сердце, куда — то очень глубоко, чтобы было как можно больнее, с силой вогнали лезвие ножа и несколько раз с остервенением повернули.

Я вздрогнула и плаксиво всхлипнула, безвольно отступила на шаг от двери. Затем ещё на шаг, запнулась одной ногой за другую и пошатнулась. Снова влажно всхлипнула и закрыла глаза. Я с трудом проглотила болезненную обиду.

В коленях растекалась вязкая и мякнущая слабость. У меня опустились и задрожали плечи. Горло словно сдавило тугой, жесткой петлёй. Удручающее саднящее и прогорклое чувство разрослось во мне. Оно походило на безлистное сухое дерево, с кривыми колючими и крючковатыми ветками. Его ветки напоминали узловатые руки, с загнутыми длинными когтями. И эти многочисленные руки — ветки, дерево горестной обиды запустило в мое тело, сжало живот и легкие, сдавило сознание, поразило душу и обвило сердце.

Я закрыла глаза, под веками дрожали хаотичные слабые огни.

Я чувствовала, как щиплет и слегка печет глаза.

Я вспомнила слова Леры: «Спасибо, что ты ей запретила приходить, Оль».

Я открыла глаза и несколько секунд смотрела на дверь, оттуда доносился чей — то заливающийся смех. Я осторожно повесила пакет с подарком на дверь, но затем передумала и сняла его. Потоптавшись и подумав, я направилась вниз по лестнице.

Мои одинокие шаги, шепчущим эхом звучали в стенах тихого подъезда.

Я вышла на улицу. Погода сегодня была просто чудесной и живописной, вселяла уют и умиротворение.

И от этого мне было ещё горше.

Я присела на скамейку, возле пустой детской площадки, и посмотрела на бредущего вдоль бордюра голубя. Затем я перевела взгляд на украдкой пробегающую вдоль дома бездомную собаку.

Знаете, что между ними и мной сейчас есть общего?

Они тоже никому не нужны, и от них тоже все отвернулись.

Интересно, они — то в чем провинились?

Я невесело, грустно улыбнулась своим дурацким мыслям.

Подняла взгляд на небо, солнце коснулось моего лица.

Его прикосновение казалось ласковым утешающим жестом.

Я поняла, что опять плачу. В который раз уже, за последние несколько дней.

— Почему ты плачешь? — раздался чей то тонкий робкий голосок.

Я опустила взгляд. Возле меня стояла малышка, лет пяти — шести. В голубом платьице и белых босоножках, со своими пышными каштановыми волосами, завязанными в два хвостика, она производила умилительное впечатление.

Я приветливо, но устало улыбнулась ей и быстро смахнула слёзы.

— Просто… день не задался.

— Тебя кто — то обидел? — спросил ребенок, глядя на меня большими искренними, светло — лазурными глазками.

— Немножко, — ответила я и снова грустно улыбнулась.

Девочка повернулась и направилась к своей матери.

Я опустила взгляд, отвернулась. Мерзкое чувство обиды всё еще болезненно скребло когтями душу.

Я услышала быстрые шажки и оглянулась. Крошка, в голубом платьице, снова стояла передо мной.

— Держи, — она протянула мне конфетку в яркой обёртке.

— О — о… — улыбнулась я. — Спасибо… Спасибо большое!

Я взяла у нее конфету, подумав, развернула и откусила кусочек.

Девочка, пряча руки за спиной, с интригующим видом смотрела на меня.

— Вкусно? — спросила она.

— Очень, — кивнула я признательно и довольно улыбнулась.

Конфетка была с ореховой нугой и с какой — то ещё вязкой начинкой.

— А почему ты не просишь ещё одну? — с наивной непосредственностью спросила девочка в голубом платье.

— М — м… — я слегка растерялась.

— Мама говорит, — сказала девочка, — что если человек попросит, нужно обязательно дать ему ещё конфетку.

— Но — о… Ладно, — я неуверенно усмехнулась и пожала плечами. — М — м… Можно мне ещё одну?

— Держи! — она с готовностью протянула меня ещё одну сладость.

— Спасибо, — снова поблагодарила она.

— А что у тебя в этом красивом пакетике? — вдруг спросила девочка.

Я посмотрела на пакет с подарком для Оли, потом на малышку.

Оля Сливко, с первого класса, коллекционирует и собирает разного рода куколок. У неё дома целая экспозиция кукол из разных стран, разного вида и в самой разной одежке.

— Сейчас покажу, — сказала я с доброй хитрецой.

Я вынула из пакета упаковку, с тремя маленькими коллекционными куклами. Эти куколки — творение голландских мастеров. Каждая кукла ручной работы!

Я полгода копила Ольке на подарок, у неё таких куколок ещё не было.

— Ва — ау! — воскликнула девчушка в голубом платье. — Какие красивые!

Она восторженно, с неподдельным любопытством, разглядывала игрушки.

— Они совсем, как настоящие девочки! — пропищала малышка и восхищенно улыбнулась.

Я счастливо наблюдала за её улыбающейся мордашкой. Смешная такая и милая. Сама похожа на куколку из упаковки, которую держала.

— А ты себе их купила? — спросила меня девчушка.

— Я? А — а… Нет, я… я кое — кому другому… — вздохнула я.

— Повезло ему, — с неприкрытой завистью и грустью проговорила девчушка.

Она осторожно положила упаковку обратно на скамейку.

— Ирина!

Светлорусая  женщина, в чёрном кардигане, позвала дочку.

— Ой, мне пора, — сказала Ирка и направилась к своей маме.

Я посмотрела ей в след, затем на лежащую рядом коробку с куклами.

Я взяла упаковку в руки, я размышляла только мгновение.

— Ира! — позвала я.

Девочка остановилась на полпути и обернулась. Удивленно взглянула на меня своими небесно — голубыми глазками.

Я подошла к ней, присела возле неё, тепло и ласково улыбнулась.

— Держи, — я протянула ей коробку с голландскими куколками.

Ира посмотрела на упаковку, а затем на меня.

— Спасибо… — пролепетала она удивленно. — Но ты же собиралась… подарить это… кое — кому…

Я покачала головой.

— Возможно этот кое — кто — ты, — сказала я ей.

Ирка несколько секунд рассматривала меня растерянными, неверящими глазами. А потом, вдруг подалась вперед и крепко, с радостной благодарностью, обхватила меня своими тонкими ручками.

— Ой, ну, что ты… — смутилась я и несмело, легонько похлопала её по спинке.

— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — твердила малышка, крепко, с чувством, обнимая меня за шею.

— Не за что, Ира, — ответила я искренне.

Девчушка взяла подарок и, едва ли не прыгая от радости, помчалась к матери.

— Мама! Смотри! Смотри, какие красивые! — она плясала вокруг своей матери.

Русоволосая женщина выглядела смущенной и растерянной. Она в смятении взглянула на меня.

— Вы это серьёзно? — слегка шокировано проговорила она.

— Да, — кивнула я и ещё раз по — доброму улыбнулась. — Хорошего дня вам!

— Спасибо...

— Спасибо! — снова пропищала радостная Ирка.

— Тише ты… — сказала ей мать. — Дай хоть посмотреть…

— Осторожнее мам.

Они неспеша поплелись вдоль дома, по тротуару, мимо клумб.

Я посмотрела им вслед.

Меня переполняла странная, возносящая легкость. Сердце млело от блаженного и приятного чувства. Это ощущение было сродни тому, когда после острой боли, буйствовавшей в ране, наступает благостное желанное облегчение.

Я подняла взгляд к небу, солнце снова коснулось моего лица, чела и затылка. Солнце, словно, похвалило меня, погладив тёплой, греющей дланью.

Я была счастлива и не могла этого скрыть. Может быть кто — то меня осудит, что подарок, который предназначался Оле, я отдала незнакомой девочке, но мне просто показалось, что ей он нужнее.

РОМАНТИК

Вторник, 17 июня.

Капли воды рассеивались в воздухе и серебрящейся воздушной пыльцой плавно оседали на цветы. Листья цветов слегка вздрагивали, когда на них садились невесомые миниатюрные капельки воды.

Он шел вдоль рядов растений и заботливо опрыскивал их листья.

Если воды попадало слишком много, он старательно, с нежностью родителя, осторожно протирал каждый листочек.

Закончив поливку цветов, он сел за письменный стол и включил ноутбук.

Ему не терпелось увидеть новости, он жаждал прочитать про себя. Его истощала жажда узнать о себе в новостях, увидеть, как его обсуждают, как его боятся, как его ругают и ненавидят!

Однако, первая же новость, которую он увидел в интернете, поразила его и вывела из состояния равновесия.

АРЕСТ ОДНОГО ИЗ ВИДНЕЙШИХ ЦВЕТОВОДОВ РОССИИ.

РОЗЫ АРМАНДА В ОДНОЙ ВЫСТАВКЕ! ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСПОЗИЦИЯ!

Хорошевское шоссе. Только неделя, чтобы успеть насладиться редчайшими розами! Не упустите свой уникальный шанс!

Ежедневно, с 9:00 до 23:00. Спешите!

Он несколько раз прочитал это сообщение и замер на стуле. С жадностью сглотнул, его глаза с лихорадочным голодом впились в сообщение. Зрачки бегали по строкам.

Он представил это. Представил сотни, тысячи роз.

В одном месте! Все они, все цветы Арманда, на единой выставке!

— Потрясающе!.. — прошептал он и облизнул губы. — Потрясающе!.. Это будет потрясающе.

Он уже представлял и предвкушал, он мечтал, какой шедевр можно преподнести для такого случая! От нахлынувшего возбуждения его слегка затрясло.  У него дрожала спина, плечи и руки. Он нетерпеливо кусал и облизывал губы, а потом, вцепившись руками в волосы, ретиво подхватился со стула.

Романтик беспорядочно заметался по комнате, он спотыкался о предметы на полу, но он не обращал на них почти никакого внимания. Все его мысли были подчинены только будущей экспозиции цветов Фабиана Арманда.

Он перебирал в голове варианты новых шедевров. У него уже было несколько намеченных  заготовок и он может использовать любую из них!

Нет! Нет!...

Он остановился, зажмурился сцепив зубы.

— Не — ет! — Визгливо простонал он. — Нет! Тут нужно что — то особенное! Выдающееся! Феерическое!

Он открыл глаза и застыл, глядя в одну точку. Его рот медленно растянулся в довольной улыбке.

— Не — ет… — он покачал головой и оглянулся на растущие в его доме цветы. — Здесь нужен не шедевр… Здесь нужна галерея! Галерея шедевров! Это будет достойно цветов Арманда! Это будет великолепно! Это будет… потрясающе!

Желание поскорее воплотить всё, что сейчас приходило в его мечтах, было таким сильным и неудержимым, что пришлось силой взять себя в руки.

— Не — ет, — проблеял он. — Не — ет… я не… я не поддамся… Я сделаю всё, как надо… Как надо! Как надо! Да! Да! Как надо! Я не буду спешить… Я не буду…

Тут его неожиданно пронзила новая мысль. И она была не мечтательной, а шокирующей.

Он медленно обернулся и с подозрительным лицом, неспешно, приблизился к компьютеру, встал перед ноутбуком.

Он смотрел на увиденное объявление уже другим взглядом.

Арест одного из виднейших цветоводов…

Он глупо моргнул и, сдвинув брови, наморщил лоб.

— Что — то не так… — пробормотал он недовольно.

За что арестовали Арманда? Почему они проводят выставку его цветов?! Почему дают так мало времени? Всего — то неделю…

Ответ лежал на поверхности.

— Они подумали, что он… это я… — проговорил Романтик.

Он захихикал. Противно, мерзко и коварно. Его смех становился громче, звучнее и выразительнее.

— Они арестовали его, потому что решили, будто этот жалкий старик — я! — он рассмеялся.

Его хохот был безудержным и безумным. Он смеялся, пока у него не начал болеть живот.

— Глупые, бездарные ничтожества… — ощерившись, проговорил он в монитор — Вы решили, что он… это я… А потом вы подумали и решили… решили использовать его цветы, чтобы поймать меня, настоящего… выманить, обвести вокруг пальца…

Он внезапно оскалился, сцепив зубы и ударил кулаком по столу.

— Вы держите меня за дурака?! Да?! За дурака?! Я вам покажу! Я вам всем покажу!

Он зарычал и бросился к своим цветам.

В приступе безумной злобы он набросился на тех, кого растил с миниатюрных семян. Он рвал и вырывал их, бросал на пол и с криком топтал, мял и с ожесточением, растирал каблуками ботинок.

— Ничтожества! Ничтожества! — цедил он через зубы. — Бесполезные, глупые ничтожества! Вы все! Все! Слышите?! Вы все ничтожества! Ничтожества! Скот! Мрази! Человеческие помои!..

Он обессиленный упал на колени, встал на четвереньки.

Тяжело дыша, склонился над полом и опустился на локти, свесив голову.

Закрыв глаза, он с дрожью часто, судорожно дышал перекошенным от злобы ртом, сквозь судорожно сомкнутые зубы.

Он чувствовал опаляющий и иссушающий жар внутри. Это жажда пекла его, обжигала и отравляла.

Жажда доказать!

Жажда превознести!..

Жажда отомстить…

Они хотели его заманить в ловушку. Его! Творца гениальных шедевров, значимость которых, эти бесполезные тупицы не в состоянии осознать!

Он выпрямился и медленно встал. Окинул взглядом пол и растоптанные им цветы.

Месть!.. Он отомстит за это! Он отомстит за то унижение, которому его хотели подвергнуть!

И теперь он даст им не один шедевр. Они предложили ему экспозицию для действия, а он предложит им экспозицию для восхищения!

   ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Среда, 18 июня.

— Девушка, мне долго ещё свой хот — дог ждать?!

— Извините, а мой кофе вы что прямо из Бразилии везёте?!

— Мне не нравится эта картошка и соус какой — то подозрительный…

— Что это вообще ***ть такое?!

— Ты после работы свободна? Может прокатимся?

— Посоветуйте, пожалуйста, что — то не жирное, но вкусное.

— А этот стейк из свежего мяса? А какие овощи входят в этот салат?.. Что вы смотрите? Вы не знаете состав ваших блюд? Позовите вашего менеджера!

— Счёт, пожалуйста!

И это всё, выше перечисленное, только малая доля того, что я услышала за сегодняшний день. Помимо этого, я узнала, что в нашем городе есть нудные и дотошные, противные, склочные, наглые и откровенно неприятные люди.

Причем эти люди, создавалось такое ощущение, специально приходят в кафе и закусочные, чтобы там унижать официантов.

Так они, видимо, самоутверждаются. Ну, или точнее, пытаются самоутвердиться.

Я обслужила сегодня больше сорока семи посетителей… после сорок восьмого, я перестала считать и быстро сбилась. Я выслушала тонну негативных реплик, проклятий и гадких пожеланий в свой адрес, в адрес поваров и всего заведения. Я успела один раз облить человека горячим кофе и за это, меня чуть не убили, совершенно игнорируя тот факт, что я стояла на месте, а в меня по — идиотски врезались. В меня швырнули тарелкой, когда решили, что мясо в блюде недостаточно прожарено.

А одна тётка, в дурацком зеленом платье, решила, что я её обсчитала. И на целый час разразилась долгим скандалом. При этом, она так вошла в раж, что даже, когда ей все вокруг доказывали, что она ошиблась, женщина продолжала верещать и проклинать всех нас, угрожая физической и моральной расправой.

Я стала свидетелем того, что один человек может съесть две тарелки куриного супа, проглотить две порции свиных рёбрышек, закусить это всё тремя бутербродами с икрой и… И остаться в живых!!!

Далее в моей памяти идёт молодой человек, который три часа провёл, что — то сосредоточенно печатал в своё макбуке. Я как раз проходила рядом, с подносом полным медовых желе, когда этот тип, издав дикий обезьяний ор, швырнул свой макбук об пол. А потом принялся истерично топтать ногами свой гаджет, выкрикивая жуткие грязные ругательства и склоняя, уже знакомые мне слова русского мата так, что я в который раз удивилась богатству и изощренности русского языка.

Истеричку мужского пола многие снимали на телефон. Пока он топтал несчастный ноут, лицо его покраснело, а слюна забрызгала рубашку и галстук. Волосы взъерошились, и очки съехали на бок. Выглядел парень так жутко, что в пору было звать экзорцистов.

А я была так впечатлена, что отнесла заказ не к тому столу, и люди там всё съели, но платить отказались, мотивируя это тем, что они приняли эти желейки за подарок от шеф — повара.

Стоимость блюд изъяли из моих чаевых и оплаты.

То есть ,я уже теперь сама должна заведению тысяча двести семьдесят пять рублей. Нормально начала, ничего не скажешь!

Наконец часы пробили девять. Ресторанчик, в котором я теперь отбываю наказание, опустел. Официанты начали разбредаться домой, а уборщики вооружились швабрами и моющими средствами.

Я убрала последний стол, вытерла пятна от чая и пива, смахнула крошки от печенья и отдраила засохшее пятнышко кетчупа.

После этого, я переоделась из униформы в обычную одежду.

— Всё, — сказала я, кладя свой зелёный фартук и жилетку в металлический шкафчик. — На сегодня Добби свободен.

Я вышла из кафе. Оглянулась по сторонам.

Улицы наполнял густой вечерний сумрак. Небо над крышами домов стремительно темнело, таяли остатки дневного света. Зажглись городские огни и фары автомобилей.

На остановке я села в маршрутку и, заняв место у окна, достала наушники. До родного Строгино мне около часа ехать, не меньше.

Я включила музыку, в динамиках наушников зазвучал успокаивающий, жизнерадостный голос Эда Ширана.

Я уставилась в окно, закрыла глаза. Только сейчас, сидя в наполовину полной маршрутке, я осознала насколько я сегодня устала. Голова шла кругом и меня ощутимо клонило в сон.

Я пропустила тот момент, когда музыку в наушниках сменили другие звуки.

Это был короткий, тихий всплеск воды…

Я открыла глаза, затаила дыхание. Пульсация крови в венах нервными толчками отзывалась во всем теле. Внутри меня стелилось промёрзлое ощущение чего — то неосязаемого, пугающего и мрачного.

Шум плещущей воды…

Я медленно сняла наушники и отстранилась от окна. Затем обвела взглядом маршрутку, остальные пассажиры смотрели в разные точки. У всех на лицах читалась усталость. У кого — то грустная, у кого — то угрюмая, у некоторых мечтательная. Все были поглощены своими мыслями.

Я услышала в ушах шаги и голос, который что — то мычал. Я поняла, что это мотив какой — то песни, и она была мне незнакома.

Затем раздался металлический скрип, тихий лязг и шелест. Он прозвучал ещё раз и потом снова. Он повторялся раз за разом. Мычание неизвестной песни не прекращалось.

В салоне маршрутки погас свет. Но я не услышала реакцию пассажиров. Мы ехали дальше, как ни в чем не бывало.

От проезжающих мимо автомобилей по салону ползли линии света.

Свет внезапно зажегся снова. Я застыла, замерла и перестала моргать и дышать. Страх упругой волной хлестнул по лицу и телу.

И тут же, рывком участилось мое дыхание, с безумным ритмом хлестко застучало сердце.

Я сидела в просторной комнате. Слабо, тускло горел мрачный, желтый свет. Он озарял старые ободранные стены, с пожелтевшими обоями.

Мерклые блики света отражались в высоких зеркалах у стен. Полумрак был пропитан плотным смешанным и стойким запахом.

Точнее, разными запахами, десятками противоборствующих ароматов. От них кружилась голова.

Я снова услышала звонкий всплеск, он отозвался дрожью, взбежавший по моим позвонкам.

Я обернулась и увидела его. Меня сковал судорожный ужас, моё тело онемело.

Я узнала его, узнала его силуэт. Тот самый, тот же, что я видела в первый раз, тогда в душе, дома. Сейчас он стоял над белой ванной. Вода слегка выплескивалась через края, с влажным плеском капала на старый битый кафельный пол.

Я увидела, как силуэт Романтика склонился над ванной, опустил руки в воду. Через пару секунд он медленно выпрямился, я увидела, как он извлекает из воды обнаженную девушку.

Я мгновенно узнала Яну Долгобродову, с её мягкими и пышными рыжими волосами.

Чёрный силуэт Романтика повернулся прочь и неспешными шагами пошел куда — то в глубь своей квартиры.

Воспоминание вздрогнуло и исказилось, точно поверхность воды, в которую швырнули камень.

Видение растаяло, я снова еду в маршрутке. Меня трясет, в теле прыгучим ритмом бьется пульс.  Мне холодно, холод жжет пальцы рук, целуют шею и лижет щеки.

В маршрутке было всё ещё темно. Я пригляделась к полумраку и увидела, что пассажиров больше не было.

По темному салону автобуса скользили лучи света уличных фонарей. После очередного луча, я увидела внезапно возникшие из полумрака человеческие силуэты.

Они безмолвно и неподвижно сидели на своих местах.

Новая полоска света пересекла салон маршрутки.

Зажегся свет в салоне, и я отчетливо увидела их.

На сидениях маршрутки, вместе со мной ехали женщины.

Все они сидели с распущенными волосами, склонив головы.

Мокрые волосы закрывали их лица.

Я медленно, опасливо огляделась.

Кроме меня и их, в салоне маршрутки больше не было никого.

Одна из женщин сидела прямо напротив меня. На ней было выцветшее платье с пёстрым узором. Руки она держала на коленях, её тело тряслось в такт езды маршрутки. Она чуть покачивалась из стороны в сторону.

Я выжидающе, украдкой поглядывала по сторонам.

Я не знала, что им нужно, я не представляла, чего они хотят. Я только знала, что просто так они не приходят.

Я перевела взгляд на женщину в цветастом платье и встревоженно, чуть нахмурилась, рассматривая её. Женщина не была похожа ни на одну известную мне жертву Романтика.

Я посмотрела на другую женщину, что сидела через проход справа от меня. Она была в джинсовых шортах и цветной блузке.

Я чуть наклонила голову, пытаясь разглядеть её лицо под опущенными волосами.

Я нервно сглотнула, но не ощущала страха или ужаса, глядя на этих женщин. Скорее напряжение от неясности. Я понимала, что они… что их здесь нет, их уже нет. Романтик забрал их, отнял их жизни, вырвал души из их тел. Но зачем они здесь? Зачем явились?

Я обвела взглядом салон маршрутки. Я насчитала восемь женщин и девушек, восемь безжизненных неподвижных тел.

Я снова тяжело сглотнула и, на мгновение, прикрыла глаза.

В груди почувствовалась тянущая, выкручивающая тяжесть. Сознание прожигала настойчивая очевидная и мрачная догадка.

Значит он начал не сейчас, значит Богуслава Мартынова не была первой жертвой. Значит… Господи!.. Он начал убивать на много раньше! Он начал собирать свои розы, не здесь, не в этот раз, не в эти месяцы и, возможно, даже не в этой стране!

Он начал раньше…

Свет в салоне маршрутки несколько раз моргнул, я обратила внимание, что свет от фар встречных автомобилей и фонарей перестал рассекать салон маршрутки. Я перевела опасливый взгляд в окно, оттуда смотрела густая тьма ночи. И не было видно ни одного источника света. Как будто весь город в одночасье погасил все огни и добровольно погрузился в ночной мрак.

Или же… Маршрутка внезапно замедлила ход, начала останавливаться и наконец замерла, чуть скрипнув. Пару секунд ничего не происходило.

Я сидела, не смея пошевелиться, не смея громко дышать и жалея, что слишком громко стучит моё сердце.

Открылись двери маршрутки, я вздрогнула всем телом.

В тот же миг все женщины в маршрутке встали.

Я в ужасе, забралась на сидение с ногами и поджала колени.

Меня внутренне скручивало и сжимало от накатывающего лихорадочного чувства проникновенного кошмара. Мое дыхание звучало прерывистыми шепчущими выдохами.

Женщины ,одна за другой, неспешными шагами, друг за другом вышли из маршрутки и выстроились перед ней шеренгой.

Они стояли спиной ко мне.

Я несколько раз моргнула. Они ждут?.. Ждут меня?!

Сердце забилось сильнее, в горле сохло и першило. Холодели кисти рук и кожа на спине.

Я вздохнула, собираясь с духом, и встала. Я бросила взгляд на кабину водителя, за рулем никого не было. Я перевела взгляд на женщин, стоявших подле маршрутки. Они ждали.

Я подошла к ступеням выхода, осторожно спустилась на ватных, ослабевших ногах.

Мои подошвы коснулись асфальта. Лицо тут же погладил влажный ночной воздух. Я услышала шелест листьев.

Ночь была необыкновенно темной и беспросветной, но свет фар маршрутки внезапно погас.

Я порывисто обернулась, автобус исчез. На его месте ветер играл пылью.

Я перевела взгляд на женщин с опущенными волосами. Они бесшумно, все так же молча, вереницей уходили в глубь ночи.

Я, пересилив себя, пошла за ними.

Я ступала по мягкой траве за спиной у последней девушки. У нее были золотисто — рыжие волосы.

Диана Егорова… последняя жертва Романтика.

Мы шли мимо каких — то валунов. В густой темноте мне было трудно разглядеть что это такое, но когда глаза привыкли к темноте, я различила металлические ограды, высокие плиты и темнеющие в полумраке ночи кресты. Кладбище!.. Они привели меня на кладбище!

Я застыла, пораженная осознанием этого факта. Меня с новой силой охватил сотрясающий ужас. Захотелось развернуться и бежать, бежать подальше от этой тьмы, от обступающего меня мрака! Хотелось к свету...

Ветер внезапно усилился и стал холоднее, и в нём почувствовался запах травы. А с неба проступили серебристо — белые, ясные лучи света.

Я подняла голову, ветер вскинул пряди моих волос. Надо мной, в ночном небе, расползались облака. Они, нехотя повинуясь, уступали место свету звёзд и ярко — горящей половинке луны.

На моих глазах, ночное небо словно начало выцветать, подобно ткани на солнце. И, наконец, из чернильно — чёрного небо стало тёмно — синим, бездонно синим, с лазурными разводами.

Это дивное явление поразило, взбудоражило и захватило меня!

Я опустила рассеянный взгляд.

Ясный и лучистый, серебристо — белый свет луны и звёзд освещал мне широкую тропу. Этот свет был предназначен для меня.

Освещаемая тропа упиралась в ветвистый огромный куст вдалеке.

Вокруг него, полукругом, встали все те женщины. Они замерли там неподвижными статуями.

Они ждали. Опять, они ждали меня. Моего решения.

Я решилась… Ступая по мягкой траве, я медленными и настороженными шагами направилась к кусту. Он рос и становился больше, по мере моего приближения.

Порывы ветра толкали меня в спину.

Я уже замечала на ветках куста расцветшие бутоны роз.

Они не казались мне красивыми, потому что их цвет напоминал прежде всего кровь.

Мне показалось, ветки с розами начали качаться сильнее, когда я подошла. Мне показалось, они не рады меня видеть. Они не хотят, чтобы я была здесь. Они злятся, розы злятся. В них буквально кипит гнев ко мне.

И он злится… Романтик… Убийца… Я чувствую, ощущаю его нарастающую злость, почти, тактильно.

Я подошла к раскидистому кустарнику, встала перед ним, затем искоса взглянула на женщин с распущенными волосами на лицах. Они всё так же стояли молчаливыми статуями. Ждали.

Я вздохнула и приблизилась к могильной плите под кустарником. Там значилось, что некто Мария Хазина родилась девятнадцатого, ноль пятого, тысяча девятьсот восемьдесят второго. А умерла двенадцатого июня две тысячи третьего года, в двадцать один год

Я непонимающе покачала головой.

Мария Хазина…

Стас кажется, что — то говорил, что он, Романтик, выбирает жертв, у которых матери родились именно в эту дату.

Я по очереди посмотрела на безмолвных жертв Романтика, которые все также неподвижно стояли полукругом.

— Кто это такая? — Спросила я дрогнувшим голосом. — Она мать кого — то из вас?

Я не ждала, что они ответят. Растерянность и волнение усиливались, возрастали. Я не понимала, чего они от меня хотят?! Зачем воспоминания этих женщин привели меня на кладбище посреди ночи?! К могиле какой — то Марии Хазиной! Что я должна понять?!!

И тут меня осенило… Я подняла взгляд на раскидистый кустарник.

Его листва зашелестела от порывов ветра. Шелест листвы напоминал злобное шипение.

Мария Хазина, подумала я, мать… Его мать. Мать Романтика.

Едва эта мысль осела в моей голове, как резкий, агрессивный порыв ветра набросился на кустарник роз.

Я отвернулась и сжалась, закрываясь от налетевшего мощного дуновения внезапно рассвирепевшего ветра. Ураганный ветер прижал траву к земле и сорвал с кустарника роз десятки листьев.

Они закружились в стремительно вращающемся вихре, который ринулся на стоящих возле меня женщин. Вихрь ветра и сорванных листьев словно смыл или стёр призрачные воспоминание, явившиеся в виде безликих женщин. Вихрь, как будто бы, вобрал их в себя и поглотил. Он несколько мгновений неистово вился вокруг могилы Марии Хазиной.

Я, по — прежнему жмурясь, прикрывалась руками.

Неожиданно, в усиливающемся ураганном вихре, я различила голоса.

Точнее один голос.

Злой.

Яростный.

Взбешенный.

Видение ворвалось в мое сознание с ослепляющей вспышкой.

В спину, словно, что — то резко, с силой ударило.

Мои легкие выдавили воздух, и я увидела…

Я увидела всё те же старые, обглоданные временем стены его квартиры. Все тот же тусклый серо — желтый свет с полумраком. Я увидела его силуэт, в неистовстве мечущийся по квартире. Он, в порыве злого безумства, рвал цветы, рвал розы и кромсал, резал и давил их.

Я видела, какая бесконечная злость одолевала его и фактически могла осязать её.

Видение резко сменилось. Как всегда.

Длинный коридор, сине — белые стены. Я прохожу мимо закрытого электрощитка и ящика с огнетушителем, подхожу к светлой двери с белой табличкой и отчетливо вижу номер квартиры: двести восемьдесят четыре. Я достаю ключи и открываю дверь квартиры. Я захожу внутрь, тихо закрываю за собой дверь и ставлю на пол две больших сумки.

Я оглядываюсь, в квартире темно, сейчас царит поздняя ночь. Я крадусь в полумраке и захожу в комнату.

Это спальня. Я подхожу к широкой двуспальной кровати. Несколько мгновений я смотрю на спящую женщину.

Я знаю эту женщину… я следила за ней…

Он следил, Романтик. Это его воспоминание. Я в его воспоминании. И я вижу… сейчас увижу, кого он собирается у***ь на этот раз!

Убийца осторожно, чтобы не разбудить спящую женщину, садится на край кровати. Романтик гладит её по плечу, женщина вздрагивает и просыпается.

— Боря? — сонно пробормотала она.

Убийца молча качает головой, а затем резко наклоняется вперед и зажимает рот женщине. Она начинает сопротивляться, пытается ударить его, но он быстрым и ловким движением вонзил шприц ей куда — то возле шеи. Женщина вздрогнула, судорожно вдохнула и обмякла. Романтик подождал несколько мгновений, поглаживая её по руке, по животу и по груди.

Затем, когда женщина потеряла сознание, он осторожно поднял её и понёс в зал. Он вернулся в коридор, вошел в следующую комнату. Тут спала полная пожилая женщина. Она не успела даже понять, что произошло.

Романтик не поднимал её. Вколов ей такой же укол, он, просто как мешок, выволок её из комнаты и тоже положил в зале. Когда он вышел в коридор, открылась дверь четвёртой комнаты.

— Мама?

Меня охватила паническая дрожь, когда я узнала голос этой малышки. Это была та девочка, Ирина. Это ей я подарила голландских куколок!

Воспоминание испарилось.

Я приподнялась и с недоумением осмотрелась. Я лежала на влажной густой траве, а надо мной возвышался раскидистый кустарник роз. Сияющий лунный свет пробивался через его листья и ветви. Кустарник роз казался чёрным на фоне яркого света луны.

Он зашелестел листвой, шумно и агрессивно. Он, словно, прогонял меня, не желая, чтобы я была здесь.

Я, слегка пошатываясь, встала с травы.

Меня тошнило и знобило. Это  ощущение часто возникало после того, как мой мозг был измучен видениями, но мне некогда приходить в себя.

Я набрала Стаса.

— Да? — через мгновение раздался его голос.

— Стас, — выдохнула я и горько всхлипнула. — Что вы наделали…

                                      СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Среда, 18 июня. Поздняя ночь.

Слёзное восклицание Ники и её печальный голос поставили Стаса в тупик и заставили напрячься.

Их группа, усиленная нарядами полиции и затаившегося подразделения специального назначения, уже четыре часа ожидала в засаде.

— Ника, ты о чём? — проговорил Стас.

Сидевший вместе с ним в фургоне Николай Домбровский обернулся, но Стас, тут же повелительно щелкнув пальцами, указал ему на мониторы камер наблюдения:» Не отвлекайся.»

Тот кивнул и отпил из термочашки кофе.

— Ника? — повторил Стас.

Тревожное чувство шустрым волчком завертелось в его сознание.

У Корнилова возникло неприятное ощущение студеного воздуха, прилегающего к коже спины и лица.

— Я о вашей дурацкой идее… — Ника явно была очень раздосадована.

Стас давно не слышал у неё такого голоса, слёзного сердитого и измотанного. Он снова услышал, как она всхлипнула.

— Ника, где ты сейчас? — спросил он.

— На кладбище, — опять всхлипнув, ответила девушка.

— Что? — Стас не сдержал удивление. — Какого черта ты там забыла посреди ночи?!!

— Я… сюда приехала… не сама, — Лазовская вздохнула в трубку.

Стас понял, о чём она говорила. За время, что Вероника помогает ему ,он уже успел ко многому привыкнуть.

— Я приеду за тобой, — решительно заявил он.

— Хорошо, спасибо, — робко поблагодарила девушка, — Но сначала отправь, пожалуйста, людей на Твардовского.

Стас на мгновение затаил дыхание.

— Он… там?

— По крайней мере, он был там.

— Чёрт…

— Вы его разозлили Стас, — с сожалением и грустью произнесла Ника. — Очень разозлили. Прости, но идея была дурацкая.

Стас и сам это уже понял. Он понял, что Романтик не придёт и не собирался приходить.

Он давно это понял, но не хотел признавать. Надеялся…

— На каком ты кладбище?

Сидевшие в фургоне офицеры обернулись с недоумением на лицах.

— На Алексеевском, — вздохнув, ответила Ника.

— Не бойся, я постараюсь побыстрее…

— Я не боюсь, — устало ответила Ника. — Я у сторожей, меня тут угостили чаем и вареньем.

Стас усмехнулся.

— Ладно, давай.

— Пока.

Корнилов опустил телефон.

Домбровский снова обернулся, вопросительно кивнул.

— Ну, что у неё?

— Сворачиваемся, — приказал Стас. — Две машины отправь на Твардовского. Спецназ держи наготове.

Стас вышел из фургона, и спешным шагом направился к своему внедорожнику, припаркованному на соседней улице.

— А ты куда?!

— На кладбище, — буркнул Стас, — куда же ещё?

Он забрался в автомобиль, завел двигатель, выкатил на дорогу и надавил на газ.

Гнать по полупустым улицам было одно удовольствие. Это в центре, даже глубокой ночью, можно умудриться попасть в небольшие пробки. А здесь, в это время, ежедневная и перманентная проблема с пробками не действует.

До Алексеевского кладбища Корнилов добрался не так скоро, как ему хотелось.

Ника вышла ему навстречу из одноэтажного кирпичного домика, возле металлических ворот.

Девушка помахала ему рукой. Стас усмехнулся, глядя на неё издалека. Её пышные волосы отливали белым, лучистым серебром под светом необычайно яркой луны.