Обнаженные розы

Эпизод 3

РОМАНТИК

Воскресение, 8 июня

Цветы похожи на людей. Нет, это не какая — то дурацкая аллегория,

они, как и люди, растут и существуют группами в дурацком социуме.

Они кажутся одинаковыми между собой, как и большинство людей. Так же, как и люди они тянутся к солнцу.

Солнце для цветов — олицетворение человеческих благ, к которым стремятся люди.

Только, в отличии от людей, у цветов нет эмоций.

Нет радости, печали, ненависти, злости, зависти и корысти.

Цветы не умеют мечтать. Не умеют говорить.

Но в шелесте их лепестков и, едва слышимых, шорохах стеблей, сокрыто куда больше смысла, чем в повседневной бесполезной болтовне людей.

Да, цветы похожи на людей, но они куда лучше людей.

И намного красивее.

Романтик обожал их, именно, за это. За то, что он может быть среди них.  И они никогда его не прогонят за то, что он и в половину не так прекрасен, как они.

Иногда он уверен, что цветы понимают его, когда он разговаривает с ними. Радуются ему, когда он приходит, внемлют ему, когда он рассказывает о себе и о своей жизни.

Они единственные, с кем он мог поговорить.

Он любил их с детства.

Детство… Он ненавидел то время.

Время, когда он был чужим. Когда он был слабым и беззащитным, перед этой безликой толпой.

Когда толпа пыталась задавить его, изменить, заставить подчиниться ей, её правилам и законам.

Романтик полил цветы и ласково, с любовью, провёл по бутонам роз Фламентанц.

Прохладные, мягкие, гладкие лепестки. Какое блаженство просто касаться их!

Он перешел к другим розам.

Он сдобрил их землю азотосодержащими удобрениями. Внимательно осмотрел листочки и стебли.

Его цветы были в идеальном состоянии. Он гордился ими и мог часами смотреть на них, любоваться и наслаждаться их существованием.

Закончив ухаживать за розами, Романтик прошел в другую комнату и открыл ноутбук.

Зашел в интернет, открыл страницы, на которые сегодня загрузил фотографии своего нового шедевра.

Его страницу заблокировали.

Он ухмыльнулся. Это было ожидаемо. Слишком ожидаемо.

Именно поэтому он разослал всем, кому мог, ссылки, с которых можно было скачать его снимки.

И судя по новостным лентам, СМИ уже вовсю пользовались его фотографиями.

Известие о его деянии было и на видеохостингах, обсуждалось в социальных сетях и на форумах новостных порталов.

Он улыбнулся. Довольно и блаженно.

Его обсуждают. Его боятся и им восхищаются.

Но как его раздражает это грубое, грязное слово: «Убийство».

Убийство означает уничтожить кого — то, у***ь, ради собственной прихоти. Убивать, значит уничтожать, уродовать, калечить.

Он не уродует. Он не калечит и не убивает.

Он делает прекрасное ещё более прекрасным!

Но разве это общество безмозглых животных способно понять разницу? Способны ли эти существа, этот социум, осознать всю важность и эпохальность его шедевров?

Он зло ощерился.

Ничего… Он заставит их признать себя.

Они будут восхищаться им.

Они поймут.

Они примут это и признают его гениальность.

Он сломает их правила, разрушит их никчемные, бесполезные законы.

Покажет, как выставленные сегодня искусственные границы, вредят проявлению творческой натуры человека!

Человек не может создавать красоту и чудо, в условиях жестокого и повсеместного ограничения!

Человек должен быть свободен! И он… он свободен.

И он будет творить… Он будет создавать!

И они вынуждены будут признать его!

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Понедельник, 9 июня

Лера не хотела говорить.

Мы были одни у неё дома. Сидели на кухне, за чашками чая.

Чай остывал нетронутым. Кроме нас, у неё дома никого не было.

На кухне тихо, едва слышно, играл радиоприёмник.

Лера не смотрела на меня. Покусывая губу, с насупленным видом, она поглаживала гриф своей новой гитары и смотрела только на неё.

Я наблюдала за ней. Меня одолевали противоречивые чувства.

Мне было одновременно жаль её, в тоже время, я винила её и всё — таки была, отчасти, рада за Лерку.

Но я радовалась бы за неё куда более искренне и выразительнее, если бы не способ, которым она осуществила своё желание.

Я очень сожалела и была опечалена тем, что она сделала.

И была убеждена, что она могла обойтись и без этого.

Кто — то мог бы сказать мне: «Какое твоё дело?! Чего ты к ней пристала?! Она ведь получила, что хотела! Сама!.. Вот и не лезь…»

Да. Всё так. Может быть я и не права.

Но тяжело было принять это, смириться с этим. Забить на это…

В моих глазах, моя лучшая подруга, ради желанной вещи, пошла на собственное унижение и бесчестие!

Что я была бы за подруга, если бы спокойно на это отреагировала? Как я могла, без яростного осуждения, относиться к тому, что какой — то коварный, наглый тип подло и расчетливо сыграл на грёзах Лерки о новой гитаре.

Он предложил, и она не устояла, поступилась собственными принципами, собственными правилами морали.

Я смотрела ей прямо в лицо. Лера подчёркнуто и упрямо не глядела на меня.

Я печально улыбнулась.

— Она тебе хоть нравится?

Лера стрельнула в меня обидчивым взглядом.

Я не скрывала улыбки и смотрела на неё без укора.

— Нравится, — буркнула она, и вздохнула. — Ну, давай, начинай уже…

— Что начинать? — я чуть приподняла брови.

— Ну то, что ты так любишь делать! — возвела глаза к потолку Лера. — Читать морали! О том, что правильно, что плохо, что не честно, что соответствует гребаной этике и… всё прочее, что ты там обычно говоришь.

Леркина тирада не обидела и не задела меня. В ней говорили эмоции, и я это чувствовала.

— Я не собираюсь читать тебе морали, — вздохнула я.

— Почему это? — с подозрением спросила Лерка.

— Мне кажется, в них нет сейчас смысла, — дипломатично ответила я.

Но Логинова восприняла это иначе.

— То… то есть это означает, что мне бесполезно говорить о моральных принципах, правилах и устоях?! Да?! Нет ну скажи, ты это имела ввиду?! Да?! Что ты лыбишься, как дура?!

— Лер… — я закрыла глаза и покачала головой, — Я хотела сказать, что ты уже сделала… то, что сделала.

Логинова, неприязненно сузив глаза, негодующе взирала на меня.

— И сейчас зря сотрясать воздух, просто нет смысла, — проговорила я мягко. — Вот и всё.

— Угу, — кивнула Логинова и отвернулась.

— Ты ведь меня осуждаешь?

Я устало вздохнула.

— Лер…

— Нет, ну скажи!

— Я…

— Блин! Ника! Ты можешь просто сказать, что ты на самом деле думаешь?! Ответь! — вспылила Лерка. — Скажи мне! Ты… ты ведь меня презираешь?! Презираешь?!

Она замолчала, глядя на меня. Всхлипнула и тяжело сглотнула.

— Да?!..

— Нет, — я чуть качнула головой. — Я презираю того, кто тебе это предложил.

Лера отвела взор.

— Я сама согласилась…

— Ты согласилась, когда тебе предложили.

— Какая разница…

— Большая, — перебила я её.

Она уставилась на меня. Её глаза были мокрыми, по щекам текли слёзы.

У меня сдавило сердце.

— Лер, — я обошла кухонный стол и села рядом с ней. — Разумеется, я не одобряя твой поступок… Но… Ты же сама не была одержима такой идеей? Ты же не искала в интернете… я не знаю… возможность продать собственные эротические фотки?

Логинова молча кивала. Я погладила её по плечу.

— Послушай… очень многие люди не делали бы того, за что им потом было бы стыдно, если бы им этого просто не предлагали.

— Откуда ты знаешь, что мне стыдно? — проревела Лерка, уже рыдая во всю.

— И правда, — вздохнула я и потянувшись взяла со стола салфетки.

Я протянула их ей.

Лера с благодарностью взяла у меня салфетки, промокнула щеки, глаза и шумно высморкалась.

— Извини меня, — Лерка проговорила слегка в нос. — Я сама натворила дел… А на тебя вызверилась. Извини, Роджеровна. Я…

— Да всё, нормально, — усмехнулась я.

Логинова посмотрела на меня, а затем вдруг крепко обняла.

Я ответила ей взаимностью.

— Всё хорошо, Лер, — я погладила подругу по голове. — Всё будет норм…

— А если… если теперь кто — то узнает? — шмыгнула носом Лерка. — Как я… как маме в глаза потом буду смотреть?

— Не узнает, — ответила я.

Хотя, конечно, такой уверенности у меня не было.

Зато были кое — какие соображения.

Чтобы как — то отвлечь Лерку, я попросила её сыграть мне что — нибудь новенькое из её репертуара.

Логинова согласилась.

Я выслушала две её новые песни. Логинова, смущаясь, пробормотала, что они ещё не доработаны.

— А, по — моему, это было прекрасно, — заметила я, поедая арахис из вазочки. — Ничего не меняй.

— Ну они тогда будут не очень… — неуверенно проговорила Лера.

— Не идеальны, ты хотела сказать? — Я покачала головой. — Идеальность Лер, понятие сугубо абстрактное.

— Это как?

— Это так, что у этого значения нет четкого определения.

— Почему это?

— Потому, что идеальность — величина сравнительная, а искусству, как мне кажется, она только навредит.

Я пожала плечами.

— Искусство должно оставаться реалистичным, настоящим и живым.

Лера улыбнулась, сложила руки на корпус гитары.

— Ты считаешь, что стремление к идеалу отнимает у искусства натурализм?

— Скорее, именно жизнь… жизненность. Понимаешь, например скульптор, когда лепит свою скульптуру, обязан сделать так, чтобы у его работы не было каких — то там трещинок, неровностей, не соблюденных пропорций и так далее… но — о… сама его скульптура, совсем не обязана быть эталоном красоты. Понимаешь, о чем я?

Логинова задумалась. Чуть нахмурилась.

— Кажется, да…. И ты думаешь, что последний куплет тоже не менять.

— Последний куплет, как по мне, самый лучший, — заверила я её. — Ты там перечисляешь всё то, о чём думают люди, когда им не везёт в любви… Там мало рифмы и нет сочетания, зато, чёрт возьми, слова действительно берут за душу. Они пропитаны жизнью, потому что большинство людей на планете хоть раз, но чувствовали нечто подобное.

Лера несколько раз кивнула, усмехнулась. Провела рукой по грифу гитары.

— Ладно… Поверю твоим словам.

— Спасибо, — с чувством облагодарила я.

Она посмотрела на меня слегка удивленно.

— Для меня это очень много значит, — объяснила я.

— Твоё мнение для меня тоже, — призналась Лерка.

— Спасибо.

Через час я ушла из Леркиного дома и направилась по адресу, который мне дала Лера. Именно там находилась студия этого поганца, который фотографирует обнаженную натуру несовершеннолетних девочек.

И верить в то, что он это делает ради искусства, я категорически отказываюсь!

Это оказалось старое, но сохранившее презентабельный вид, кирпичное здание с пятью этажами. У него были широкий фасад и плоская крыша. Похоже, что всё здание недавно реставрировали: заменили окна и подравняли кладку, переделали подъезд, крыльцо и ступени. Все чинно, красиво и стильно.

Я сидела в закусочной неподалёку. Наблюдая за входом в здание, я делала вид, что поглощена соком и увлечена изучением страниц своих одноклассниц в i********:.

Я заметила движение на улице.

Посмотрела в окно. Девушка? лет шестнадцати, в фиолетовом свитшоте и джинсах? подошла к крыльцу кирпичного здания и открыла дверь.

Свет солнца сверкнул в дверном окне и девушка зашла внутрь здания.

Я открыла лежащий рядом блокнотик и сделала запись.

Конечно, не все, кто входил в пятиэтажное кирпичное здание, шли на фотоссесию к извращенцу, с ненормальными пристрастиями.

Его фотостудия, я узнала, находилась на четвёртом этаже.

«Perfection» называется. Довольно самоуверенное и высокомерное название, если честно. Особенно, учитывая род занятий владельца фотостудии.

Кроме «Совершенства» в здании ещё находились небольшая турфирма, рекламное агентство, отделение банка, контора нотариуса и школа актёрского мастерства.

Вычислять гипотетических жертв, фотографа — извращенца, было не трудно.

Их возраст должен был колебаться, от тринадцати до восемнадцати, ну, может быть, до девятнадцати лет. Как — то так.

Дело мне портила только школа актёрского мастерства.

Потому что те, кого я отмечаю в своём блокноте, вполне могли приходить и туда.

Но, ничего. Думаю, мне удастся поймать хоть одну девушку, побывавшую у этого фотографа.

А чтобы она была посговорчивее, я вооружилась волшебным, почти безотказным средством, обладающим способностью разговорить почти любого.

Возле моего стола кто — то робко прокашлялся.

Я оторвала взгляд от экрана смартфона и посмотрела на стоявшего рядом человека.

Это был очень худой и долговязый мужчина, в светлых брюках и бордовой клетчатой рубашке. У него были длинные русые волосы и лицо, с очень широкими губами.

— Добрый день, — в его голосе слышался лёгкий акцент, похожий на тот, который появляется у меня в период волнений и стрессов.

На мгновение, я испугалась и занервничала, что судьба свела меня с земляком из Польши.

— Добрый день, — ответила я.

— Меня зовут Ондржей, — представился мужчина и улыбнулся.

Улыбка у него была невероятно широкой и открытой, как у какого — то мультяшного героя.

Я расслабилась, судя по всему, гость был из Чехии,

Мои дяди, тёти, и вся остальная семья, их на дух не переносят. Впрочем, как и русских.

— Очень приятно, — кивнула я.

Называть своего имени я не стала.

— Вы не могли бы помочь нам?.. — Он неопределенно указал в сторону. — Мы хотим сфото… сфото — гра… Сф — фото…

— Сфотографироваться? — Улыбнувшись подсказала я, посмотрев куда он указывал.

В дальнем конце кафе, сидела пухлая женщина в очках и двое детей, в одинаковых футболках.

— Сфо — то — гра — фи — роваться, — по слогам повторил Ондржей и кивнул. — Да. Вы… поможете нам?

— Конечно.

Они хотели всей семьёй запечатлеть себя на фоне экспозиции, с тремя медведями на мотоциклах.

Это, что — то типа, фишки этого кафе. Оно, кстати, так и называется:

«Три медведя и три мотоцикла».

Хозяин кафе не утруждал себя размышлениями, когда придумывал название. Зато идея прикольная и людям нравится.

Я сделала несколько фотографий чешской семьи, получила порцию фальшивых улыбок и любезное спасибо.

Передавая в руки телефон отцу семейства, я увидела его воспоминания…

Он стоит в просторном кабинете, из окна видны Пражские улицы.

На него истошно, брызжа слюной, орёт какой — то бритоголовый мужик, с очень густыми чёрными бровями.

Затем воспоминание резко сменилось…

Вечер. Дом. Ужин за столом.

На него кричит жена, а затем начинает бросать в него предметы.

Длинноволосый даже не пытался увернуться, он только закрывал голову и лицо руками.

Воспоминание снова сменилось.

Толпа школьников забрасывает грязью какого — то худосочного паренька, с выступающими передними зубами и, всё с той же, дурацкой длинноволосой прической.

Я вздохнула. Прошла к своему столу и присела на место.

Бросила взгляд на чешскую семью

Они сейчас весело посмеивались над чем — то и глава семейства тоже хохотал, громче всех.

Не знаю, может быть только мне одной было очевидно, что ему совсем не так весело и хорошо, как он стремился показать.

Ладно, не моё дело.

Я заказала ещё один сок, но как только собралась приступить, из кирпичного здания, за которым я следила, вышла девушка.

Она была в белой майке с принтом, шортах и легком вязанном кардигане.

На лице у нее темнели солнечные очки. Каштановые волосы были заплетены в косу «рыбий хвост».

Я узнала её, она была из моего списка.

Сто процентов — это, клиентка фотографа — извращенца!

Я быстро рассчиталась за сок и выскочила из кафе.

Девушка не спеша шла по тротуару, вдоль тянущихся к небу, высоких зданий. Я следовала за ней, не отводя взгляда.

Я спешила. Меня одолевали некоторые опасения, на счёт её реакции, когда я к ней подойду.

Я беспокоилась, и беспокойство становилось навязчивым, но отступать я не собиралась. Хотя, если честно, были такие мысли.

Я догнала её на перекрестке и тронула за плечо.

Девушка обернулась.

— Привет, — улыбнулась я, — извини, что отвлекаю… но, я видела как ты выходила из вон того здания…

Я неопределенно махнула рукой себе за спину.

Девушка в кардигане несколько мгновений изумленно таращилась на меня.

— А тебе то, что? — грубовато спросила она.

— Ну, ты ведь ходила в «Perfection», на фотоссесию?

— Не поняла! — Фыркнула моя собеседница. — Ты, что следишь за мной? Ненормальная что ли?!

— П — подожди… — нервно усмехнулась я. — Я не ненормальная, просто я тоже хочу туда сходить… но не много стремаюсь… Расскажешь как там… всё это проходит?

Кажется, её убедила.

— Игорь тебя тоже приглашал что ли? — усмехнулась она уже более дружелюбно.

И окинула меня оценивающим взглядом.

— Да, у него губа не дура. А ты ниче такая… Симпотная, в принципе.

— Спасибо, — торопливо ответила я. — Но меня вообще интересует сам процесс… Это… как вообще всё проходит?

Я сделала несколько неопределенных жестов, пытаясь подобрать слова.

— Тебя как зовут? — самодовольно усмехнувшись, спросила девушка с косой.

— Ника, — ляпнула я.

И тут же подумала, что называть настоящее имя не стоило.

— А я Дана, — представилась моя новая знакомая. — Слушай. Главное, ничего не бойся и будь послушной. Игорь своё дело знает. Скажет, что куда и как. Только ради бога, не разыгрывай скромняжку, ок?

Она криво ухмыльнулась, рассматривая меня.

— Хорошо… — проговорила я. — И сколько он платит?

— По — разному, — пожала плечами Дана.

— А сколько всего фотографий?

— Это тоже индивидуально, — покачала головой Дана и огляделась. — Слушай… Как тебя там? Ника, да? Я не очень хочу об этом трепаться. Ну, сама понимаешь. Так, что давай… разберешься там, когда придешь.

— Подожди, пожалуйста, — попросила я.

Она остановилась.

Я быстро оглянулась, подождала пока пройдут прохожие.

— Скажи, — я посмотрела ей в глаза. — А… Игорь не говорил, для кого эти фотографии? Ведь не для себя же он их оставляет, а?

Дана вдруг отступила на шаг. Выражение её лица, вдруг, стало враждебным и не доверчивым.

— Слышь… тебе че надо? Че ты пристала? Я ничего не знаю!

Она быстро развернулась и зашагал прочь.

Я ринулась следом.

— Да подожди ты…

— Отвали! — рыкнула она. — Всё! Отстань от меня! Поняла?!

Я забежала вперёд и преградила ей дорогу.

— Стой!

— Слушай, блондиночка, — угрожающе прорычала Дана. — Не нарывайся! Поняла?! И не лезь, куда тебя не просят!

Это был дельный совет, но, как ни жаль, для меня совсем не актуален.

— Стой, пожалуйста, подожди, — попросила я и достала из рюкзака то самое волшебное средство.

Оно у меня было в трёх, купюрах по пятьдесят. Разумеется, не рублей.

Подобные непредвиденные траты я могу себе позволить благодаря своей семье, которая, замечу без ложной скромности, обладает очень серьёзным капиталом. И хотя большинство моих родственников меня люто ненавидят (как и моего отца), кое — кто регулярно переводит мне на карту некоторую сумму денег.

Увидев зеленый цвет купюр, Дана замешкалась, её взгляд, с алчным блеском глаз, жадно впился в деньги.

— Ладно, — не хотя согласилась она. — Но бабки вперёд.

Она требовательно вытянула ладонь.

— Хорошо, — вздохнула я. — Держи…

Дана молниеносным движением вырвала у меня деньги и быстро спрятала в свою сумочку.

Я слегка опешила от такой прыти.

— Ну? — она воровато оглянулась и кивнула мне. — Давай, чего там ты хотела?

— Кому достаются эти фотографии? — быстро спросила я.

— Точно не знаю, — предупредила Дана. — Но вроде снимки идут в Европу. Кажется, заказчики всякие арабы, турки и индусы из Франции, Англии и Германии.

— Откуда инфа? — уточнила я.

— Видела парочку «туристов» на днях, — покачала головой Дана. — Спорили о чем — то ругались с Игорем. Потом ещё двое приезжали. Эти были, сто пудов, из Турции. Я их язык немного знаю.

— Хорошо… — подумав ответила я. — А скажи девочки лет по двенадцать и тринадцать есть?

— Полно, — фыркнула Дана. — Малолетки ща пошли ещё те… А тебе, что двенадцать или тринадцать?

— Нет, мне четырнадцать.

— Фига се, я думала тебе лет двадцать.

— Спасибо, — кивнула я выразительно.

— Да нет, — усмехнулась Дана. — Я не про это… Выглядишь — то ты, как надо… Просто ты вся деловая такая.  

Она покачала головой, с кривой ухмылкой на губах.

— По поведению ты, ну совсем, не похожа на школьницу.

Не знаю комплимент это был, или нет.

— А фотки Игорь где хранит, не знаешь?

— Знаю, — хвастливо ответила Дана. — Но за это скажу, ещё столько же.

Я достала из сумки пятьдесят долларов.

— Вот столько, — показала я. — И не больше.

Дана разочарованно покривилась, но потом кивнула и снова протянула ладонь.

— У него ноут есть, — сказала она пряча ещё пятьдесят долларов в сумочку. — Беленький такой. Он его никогда в жизни к интернету не подключал, чтобы к нему туда никто не влез. Вот в этот ноутбук он всё и скидывает, а хранит дома, в тайнике.

Она пожала плечами.

— Всё? Узнала, что хотела?

— Последний вопрос, — я сложила руки на груди. — Откуда тебе всё это известно?

Дана хитро улыбнулась:

— Ну, скажем так, я не только фотографировалась.

— Ты, что с ним спала?! — ошарашенно спросила я, и тут же спохватилась. — Подожди… Ты… Ты была у него дома?!

Это было бы очень кстати. Мне бы не пришлось следить за Игорем, чтобы узнать где он живёт.

— Нет, — хихикнула Дана. — Мы встречались в отеле. Про ноут он мне рассказал, когда немного пьяненький был. Всё.

Он насмешливо щелкнула мне пальцем по носу.

— Пока, блондиночка. И мы с тобой не разговаривали. Поняла?

— Да, да. — не оборачиваясь ответила я, когда она прошла мимо меня. — Поняла.

Я задумчиво посмотрела на кирпичное здание, где располагалась фотостудия Игоря.

Ну что ж, если интимные фото пятнадцатилетних и шестнадцатилетних девчонок, может и не вызовет слишком уж широкий резонанс, то порнографические снимки двенадцатилетних девочек этому извращенцу точно не простят!

Где он их хранит я теперь знаю. И наш разговор с Даной я записала на диктофон своего мобильного телефона.

Мне было немного жаль потраченных на информацию денег. Целых двести баксов! Деньги не маленькие и я их совсем для другого берегла. Но, учитывая, что «модели» Игоря получают достаточно приличные гонорары, подозреваю, что Дана не польстилась бы на меньшую сумму и не стала бы со мной откровенничать.

Так. Теперь (всё — таки) мне придётся проследить за Игорем, узнать где он, скотина, живёт. И долго ждать не пришлось. Рабочий день у торговца детской порнографией был не долог, всего — то до трёх часов дня. Игорь вышел из здания и неспешной походкой направился к стоянке автомобилей.

Я раздраженно качнула головой.

Блин! Наличие у него машины стоило предусмотреть!

Впрочем, что нужно было делать? Вызвать такси и сидеть ждать его? Глупость же… Зато, я записала номер его автомобиля.

Кстати ездит он на бронзового цвета Audi A8 в кузове Long. Видно, бизнес идёт достаточно хорошо.

Я презрительно и гневно фыркнула, глядя на то, как он вальяжно садиться в свой седан и плавно выезжает со стоянки. Выехав на дорогу, он через несколько минут скрылся из виду.

Я некоторое время выждала, прикидывая разные варианты плана действий. Мне было довольно боязно, но я решила всё же рискнуть и направилась к кирпичному зданию, где находилась фотостудия «Perfection».

Я зашла внутрь и увидела, что через несколько метров от двери, за ресепшеном сидел мужчина лет двадцати шести — двадцати восьми.

Он был в тёмно — синей униформе частной охранной фирмы.

— Куда? — сухо осведомился он, взглянув на меня поверх монитора.

— В «Besttour», — я произнесла название турфирмы, что находилась на третьем этаже этого здания.

Охранник окинул меня изучающим взглядом и ухмыльнулся.

— В Турцию, небось, собралась? — с каким — то злым пренебрежением спросил он.

— Почему вы так решили? — деликатно осведомилась я.

— Потому что там мужики горячие, — язвительно ответил охранник. — И неразборчивые. Так ведь?

Я прошла через турникет.

— Наверное, — я пожала плечами. — Раз вы так утверждаете… поверю вам на слово.

Прежде, чем охранник сумел осознать смысл моего ответа, я уже шагала по направлению к двери турфирмы.

Мысленно я себя отругала: можно было и не реагировать на реплики обиженного на жизнь человека!

В турфирму я, конечно не собиралась, мне просто нужно было посмотреть план пожарной эвакуации. Нет, конечно же, я не собираюсь никого поджигать, но мне нужно было узнать, что за компания монтировала в этом здании систему автоматического пожаротушения.

И это оказалась ООО «Грозовой щит». Стоя перед планом пожаротушения я забила в телефон номер компании.

Прекрасно!

Я для виду потопталась минут десять на этаже, чтобы у охранника внизу не возникло лишних вопросов. А затем, спустилась вниз и вышла обратно на улицу.

Отойдя от кирпичного здания я набрала номер офиса «Грозового щита».

— Добрый день, вас приветствует компания «Грозовой щит», — раздался приторно вежливый, искусственный голос девушки — референта.

— Добрый день, меня зовут Ольга, — представилась я. — Я начальник отдела кадров туристической фирмы «BestTour».

— Очень приятно, Ольга, — ответила референт. — Чем я могу вам помочь?

— Ваша компания устанавливала у нас систему пожаротушения. А так же у наших соседей по зданию.

— Да… — после некоторой паузы ответила референт, — совершенно верно. А что вас не устраивает?

— Меня не устраивает, — скандальным тоном начала я, — что у нас и у наших соседей несвязанные между собой системы пожаротушения. Знаете, что это означает? Что если у них там начнет что — то гореть, они спасутся, а мы даже знать не будем! А вы знаете как относятся к пожарной безопасности наши соседи?! Самым халатным образом!

Я вообще категорически не одобряю подобное поведение, и

мне было жаль референта, которой пришлось вытерпеть мою игру в склочную скандалистку.

Пока я высказывала надуманные претензии представительнице «Грозового щита», на меня оборачивались проходящие мимо люди. От этого мне было неловко и, даже, стыдно. Я представляла, как это выглядит со стороны.

— Подождите, — референт явно пребывала в смятении, — в здании, где находиться ваша компания комплексная система пожаротушения. И она взаимосвязанная.

— Это точно? — спросила я.

— Конечно, — заверила меня референт. — Но если у вас есть сомнения, мы можем направить к вам специалистов и они проведут диагностику оборудования.

— Нет, нет, — быстро отказалась я, — я вам верю. Спасибо, вы меня успокоили. Всего доброго.

— До свидания… — немного рассеянно ответила референт.

Наверное, она подумала, что ей звонила какая — то чокнутая скандалистка, у которой не задался день.

Я спрятала телефон в рюкзачок и посмотрела на здание, где находилась фотостудия Игоря.

Ну что ж, хорошо. Теперь у меня есть план. Не гарантирующий, конечно, сто процентов успеха, но многообещающий.

Я направилась к автобусной остановке, миновала жилой дом и длинное здание супермаркета. Впереди меня шли двое пожилых людей, они прошли мимо узкого переулка с глухой, сумрачной тенью. Я, ничего не подозревая, прошла следом, но друг кто — то с силой дернул меня за руку.

Я даже опомниться не успела. Мне зажали рот рукой, я испуганно вцепилась в широкую ладонь неизвестного.

Удушающей хваткой накатила паника. Сознание захлестнул глубокий, сотрясающий ужас! Я отчаянно забила ногами, пытаясь лягнуть напавшего сзади человека.

Дышать было трудно.

Тяжело.

Не возможно.

Я с отчаянием вцепилась в его крепкую руку ногтями, впилась с остервенением. Я ощущала себя ничтожно беспомощной и слабой.

Меня прижали спиной к твёрдой, холодной стене дома.

Перед моими глазами появилось лицо Игоря.

Фотограф смотрел на меня с обманчивым, изучающим спокойствием. Я напряженно, через силу, часто дышала. Мое дыхание было хрипловатым, сдавленным. Сердце неистово пыталось пробить грудь изнутри и вырваться наружу. Меня опутал, подчинил и сковал обессиливающий страх.

Выпучив глаза, я испуганно таращилась на лицо Игоря.

— Ну, здравствуй, принцесса, — проговорил он холодно жестко с мстительным удовлетворением.

Я ничего не могла ему сделать. Я не могла освободиться, не могла от него отбиться и не могла позвать на помощь.

Я ругала и проклинала себя за беспечность. Душу отравляла горечь, что я вот так вот могу погибнуть сейчас в затхлой, вонючей подворотне от рук циничного торговца детской порнухой!

И во всем буду виновата только я одна!

Признаюсь, в этот миг меня наполнила жалость к себе самой. Трусливая, эгоистичная жалость.

Я была маленькой девочкой в руках сильного, взрослого мужчины, который сейчас мог сделать со мной всё что угодно.

— Я видел, что ты следила за мной, — проговорил Игорь и небрежно сдул прядь волос с моего лица. — Что ты здесь вынюхиваешь? Что тебе нужно, принцесса?

Он не убирал руку от моего лица, не давая мне говорить.

Меня пронизывала пугающая и угнетающая мысль о том, что ответы ему и не нужны.

— Какие потрясающие у тебя глаза, — проговорил внезапно Игорь. — Если не знать, можно подумать, что ты носишь цветные линзы. У людей не бывает таких ярких, синих глаз.

Он покачал головой.

— Ты ведь пришла сюда из — за своей подруги? Да? — прошипел он и издевательски осклабился. — Эта дурочка опомнилась, поняла, что натворила, да? И что ты решила, белокурая принцесса? Отомстить мне? Наказать меня? А? Что?..

Он вопросительно вскинул брови.

— Что? — повторил он. — Я прав? Да? Да — а… Конечно же ты решила восстановить хренову справедливость. Ты ведь вся такая правильная, честная и принципиальная. И ты, наверное, презираешь таких как я? А? Что?

Он чуть приблизил ко мне своё лицо.

Я увидела прожилки вен в его глазах и родимое пятно над правой бровью.

— Ты наверное ещё и девочка? А? — прошипел он. — А может мне проверить? Прямо здесь и сейчас? А? Что ты думаешь, маленькая с*чка?! Мне проверить?! Проверить?!

Он встряхнул меня и прорычал в лицо, дыхнув ментоловым запахом жвачки.

— Мне проверить, насколько ты принципиальна и чиста, дрянь?!! Хочешь?! Тебя ведь никто не спасёт сейчас! Никто не поможет!

Новая волна холодящего ужаса пропитала моё тело, проникла внутрь, и осела в сознании вибрирующей мыслью.

Он снова с ненавистью встряхнул меня. Я ударилась затылком о стену.

— О, нет, нет, нет, — он с издевательским сожалением покачал головой Игорь. — Не надо плакать… Твои красивые глаза не созданы для слёз.

Свободной рукой он провел по моей талии, опустил руку ниже.

Я встрепенулась, забрыкалась. Слезы горькой обиды и ужаса лились по щекам, застилали взор.

Он не отпускал меня. Мои попытки освободиться были тщетны.

Его глаза были перед моими глазами. Я видела в них своё отражение. Я видела, как ему нравиться мой страх.

Мои слёзы.

Моя паника.

Внезапно он отпустил меня, но тут же взял за волосы, резко оттянул назад.

— Ай! — сдавленно вскрикнула я, кривясь от боли.

— Ещё раз увижу, что шпионишь за мной, я тебя, ***ть, гастарбайтерам на ночь отдам! — прошипел он мне на ухо.

В следующий миг он коротко, с силой, резко ткнул кулаком мне в живот. Мне показалось, его кулак пробил мне живот. Тянущая боль сжала моё тело и я, задыхаясь, упала на четвереньки. Хватая ртом воздух, я сипло пыталась вдохнуть.

Я слышала, как он быстро уходит.

Я оставалась на четвереньках, боль в животе вращалась, кувыркалась и сдавливала внутренности.

Я упала на бок, на асфальт и, поджав колени, с отчаянием прижала руки к животу. Я пыталась заглушить раздирающую и выкручивающую внутренности дикую боль в животе.

Меня трясло, я слабо дышала через нос. И каждый вдох отзывался всё той же мучительной стягивающей и всасывающей болью в животе.

Я закрыла глаза, чувствуя выступивший на лбу пот.

Я тихо плакала и мысленно молилась, чтобы раздирающая мой живот боль, наконец — то стихла.

Пожалуйста… Пожалуйста, хватит. Пожалуйста…

Боль не отступала.

                                          СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Понедельник, 9 июня

«Он собирает букет. Он собирает букет…»

«…Дикорастущих видов роз в мире, в общей сложности насчитывается более двух сот пятидесяти…

Более двух сот пятидесяти…»

«Более двух сот! Двух сот!»

Вчерашние слова Фабиана Арманда прочно угнездились в сознании Стаса. Он раз за разом подсознательно повторял их в голове.

Прокручивал.

Обдумывал.

Сегодня он приехал домой пораньше. Ещё было светло, ещё не садилось солнце.

В городе властвовал тёплый, немного сухой воздух с легкими, заигрывающими дуновениями летнего ветерка.

У них с Ритой были планы на сегодня. Он обещал быть вовремя, обещал, что всё пройдёт как задумано.

Он заверял Риту, что сегодня у него в приоритете будет только его семья.

Рита.

Алина.

И он.

Этот его вечер принадлежит двум его самым дорогим женщинам.

И всё же Стас не мог выбросить из головы слова Фабиана.

Они заняли прочное место в его мыслях. Стас вспоминал фотографии убитых девушек и то, что с ними сделал Романтик.

Слова Арманда с потрясающим озарением заставили его вдруг осознать основательную, нерушимую истину: Романтик не остановиться.

Не остановиться пока не соберёт букет, пока не будет считать, что собрал его, что выполнил свою миссию.

Что исполнил свою мечту.

Свою прихоть.

Своё заветное, маниакальное желание.

Корнилов припарковал автомобиль и заглушил двигатель.

Сложив руки на руль, он опустил голову. Он собирался с мыслями и сосредоточенно анализировал те крупицы информации, которыми обладает на сегодняшний день.

Корнилов пытался понять его, Романтика планы. Понять, что он будет делать дальше.

После вчерашнего, убийца, наверянка, должен будет взять паузу. Стас в этом, почти, не сомневался. Москва не узнает о новых убийствах на этой неделе и, скорее всего, даже на следующей. А возможно и до конца месяца.

Этот ублюдок очень осторожен, и он знает, что обязан быть осторожным. А иначе его поймают и тогда его маниакальной мечте будет положен конец: он не соберёт свой букет.

Стас отстранился от руля, откинулся спиной на сидение и, глубоко вздохнув, посмотрел перед собой.

Перед парковкой, на не большой лужайке пёстро желтели сотни одуванчиков. Летний ветер чуть покачивал их из стороны в сторону и казалось, что цветы словно качают головами.

Медленно.

Плавно.

Опечаленно.

Внимание Стаса привлекла группка девушек, лет шестнадцати — семнадцати. Их было пятеро. Они шли по узкой, мощеной дорожке и ветер играл их волосами.

Девчонки что — то оживленно обсуждали. Спорили, доказывали, перекрикивали друг друга. Они были совсем юными и не смотря на всех их проблемы, переживания, эмоции и даже слезы, не представляли насколько простой и беззаботной была сейчас их жизнь. Пока что, пока ещё она оставалась такой.

Однако пройдёт ещё совсем немного времени, совсем не так много, как хотелось бы, и мир каждой из них начнет меняться.

Для кого — то в лучшую, а для кого — то в худшую сторону.

Но пока они ещё молоды. Пока что, им ещё можно быть детьми, они ещё могут мечтать о будущем и строить планы на жизнь, представляя, как осуществляются их сокровенные желания.

И глядя на них Стас ощутил крепнущее внутри него желание, сделать всё, чтобы они не стали «цветами». Чтобы такие, как они не стали розами Романтика.

Почему?.. Должно быть, потому что, он видел в них Алину. И знал, что отцы и матери этих девочек любят своих дочерей не меньше, чем он свою. Что эти девочки в не меньшей степени являются живым смыслом жизни своих родителей.

Корнилов почувствовал растущую ненависть к Романтику.

Наверное, окажись подонок сейчас рядом, Стас бы его пристрелил.

Во всяком случае, это желание было очень соблазнительным.

Стас вздохнул и вышел из машины, включил сигнализацию и направился к подъезду.

Когда он, поднявшись на свой этаж, открыл дверь квартиры и вошел в прихожую, на встречу ему вышла Рита.

Стас привлёк её к себе и с нежностью поцеловал, Рита, хихикнув, ответила тем же.

— Я ждала тебя немного позже, — призналась она.

— Ты не рада? — шутливо спросил Стас.

— Нет, что ты я очень…

— Слушайте, но это же уже просто не возможно! — раздался из ванной комнаты гневный голос. — Маргарита, вы уж извините меня, но кто это вам, до меня, трубы чинил? Все прикручено и приделано, как будто руки у того, кто делал не от плеч, а от жопы! И мозги там же! Какого чёрта вообще нужно было…

В прихожую вышел невысокого роста мужчина, в зеленом комбинезоне и красной футболке.

У него были жидкие светло — русые волосы и топорщащиеся усы под носом. Он стянул с рук рабочие перчатки, спрятал в карман комбинезона.

— Здрасьте, — поздоровался он со Стасом.

Тот сухо и сдержанно кивнул в ответ.

Сантехник посмотрел на Риту и неловко прокашлялся.

— Всё готово, Маргарита, — сказал он, стараясь не смотреть в лицо Стасу. — Всё работает. Могу продемонстрировать.

— Хорошо, идёмте, посмотрим. — сдерживая улыбку ответила Рита.

Пока Стас разувался, он слышал, как шумит вода в ванной и как сантехник рассказывает в чём была проблема.

Рита расплатилась с сантехником и тот, попрощавшись, ушёл.

Вымывая руки, Стас услышал, как Рита закрывает за сантехником дверь. Корнилов вытер руки, вышел в коридор и внимательно молча посмотрел на жену.

Рита вздохнула:

— Сегодня днём начала течь раковина. Поэтому я решила не тянуть и доверить дело профессионалу.

Стас пожал плечами:

— Хорошо. Правильно сделала.

— Ты не сердишься? — Рита чуть вскинула брови.

— А должен? — усмехнулся Стас.

— Я думала тебя это заденет.

— Если бы твой сантехник поймал убийцу, которого я ищу, меня бы это точно «задело», — со смешком кивнул Стас. — А так…

Он усмехнулся и многозначительно развел руками.

— Ой, Корнилов, — скривилась Рита. — Не бравируй своим превосходством над обычным беззащитным сантехником.

— Я профессионал, он тоже. — Стас усмехнулся. — Всё просто.

— Тогда почему ты отказывался вызвать профессионала сразу? — Рита сложила руки на груди. — Проблема была бы решена ещё неделю назад.

Стас закрыл дверь ванной и не спеша подошел к Рите.

— Ну — у, — протянул он и нежным движением убрал прядь медных волос с её щеки. — Возможно, во мне взыграло самолюбие.

— М — м, вот как? — В тон ему протянула Рита с игривой улыбкой. — А представь если бы этот сантехник попытался вести следствие? Чтобы ты на это сказал?

— Ничего, — Стас чуть наклонился к ней, с восхищением глядя в манящие таинственные зеленые глаза. — Я бы посмеялся.

— Почему это? — улыбнувшись, прошептала Рита.

— Сантехник — следователь, — проговорил Стас.

Рита хихикнула.

— Вот видишь, — сказал Стас. — Уже смешно.

— Смешнее, чем следователь — сантехник? — снова хихикнув, спросила Рита.

Стас улыбнулся и ближе наклонился к ней. Они застыли в долгом сладком и жадном поцелуе.

Этот вечер, не смотря на происходящие события, оказался одним из лучших за последнее время. За последние месяцы. А может и за последние годы.

Они взяли с собой Алину. Сначала всей семьёй пошли в кино, потом прогулялись по одному из торгово — развлекательных центров.

Стас с Алиной играли в аэрохоккей, а Рита болела.

Они попробовали ещё несколько аттракционов, потом Алинка забежала в магазин сувениров и там они приобрели ярко раскрашенные мультяшные часы, в виде одного из диснеевских героев. У них была необыкновенная функция: они могли проецировать свой циферблат на потолок, а цвет проекции можно было менять.

Это была совершенно бесполезная штуковина, по мнению Стаса, но Алинка была от неё в восторге и Корнилов расщедрился на покупку. Потом они зашли в небольшой зоопарк, а позже направились в боулинг, где у них была забронирована дорожка.

И, в заключении вечера, отправились в ресторан. Там Стас тоже заказал один из лучших столиков.

Это заведение содержал человек, которому Корнилов спас сына.

И владелец ресторана был крайне рад вернуть долг, подвинув одного клиента, чтобы освободить место для семьи Стаса.

Он ещё предлагал обслужить Стаса и его семью бесплатно, но Корнилов наотрез отказался.

Когда они, после ужина в элитном рыбном ресторане, ехали домой, Рита и Алина, обнявшись и прислонившись друг к другу, сладко уснули на заднем сидении.

Стас всю дорогу домой то и дело, с любовью поглядывал в зеркало заднего вида. На душе него теплело уютное умиротворение.

Он знал, что такой вечер повториться нескоро. Знал и не просил, чтобы этот вечер не кончался.

Исключительная ценность моментов, заставляющих человека млеть от самых светлых чувств и восторгаться от позитивных эмоций, в их кратковременности и неповторимости.

Да, будут другие вечера. Лучше и хуже, но именно таких не будет уже никогда. И это делало их невероятно важными.

Губы Стаса тронула блаженная улыбка: он был счастлив.

Сейчас.

Здесь.

Сегодня.

                                      ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Вторник, 10 июня.

Синяк был отвратительный, просто, мерзкий: темно багровый с фиолетовыми разводами! И болел жутко, стоило мне только наклониться, согнуться или потянуться!

В дверь моей комнаты постучали  и я мигом опустила футболку.

— Да? — спросила я.

В мою комнату заглянул дядя Сигизмунд.

— Доброе утро, дядя, — поздоровалась я.

— Привет, ягодка, — кивнул дядя. — Ты чего — то не бегала на пробежку. Ты не заболела?

— Нет, — я покачала головой. — Просто… решила сегодня отдохнуть.

— С чего вдруг? — подозрительно спросил дядя. — Ты с пробежки всегда приходишь такая…

Он поискал слова.

— Энергичная… А сегодня что? Обленилась?

Я пожала плечами.

— Могу же я, хоть иногда, себе это позволить.

Я старалась выглядеть как можно более невинной.

— Хм, — дядя испытующе посмотрел на меня.

Мне стоило больших усилий выдержать этот взгляд.

— Ладно. У меня есть просьба, ягодка... — дядя неловко прокашлялся. — Мне нужно, чтобы ты вечером помогла мне… я сегодня повезу машину… той персоне, с которой встречался вчера. Вот и…

— Вам помочь подобрать гардероб для свидания? — догадалась я.

— Да, — прокашлявшись, слегка смущенно ответил дядя. — Хочется, чтобы сегодня всё было… более…хм… как это…

— Торжественно? — подсказала я осторожно, кротко улыбнувшись.

— Ага, оно, — кивнул Дядя. — Поможешь?

— Конечно, — кивнула я.

— Вот и молодец. Кстати, сосиски с рисом удались.

— Спасибо, — хмыкнула я.

— Но кетчуп был ещё лучше, — сыпанул своей дежурной шуткой дядя.

— Я не сомневалась, — вздохнув покачала головой я.

Дядя, довольно посмеиваясь, вышел из моей комнаты.

Я посмотрела ему в след и, закрыв глаза, на мгновение запрокинула голову. Похоже, у меня прибавилось важных дел на сегодня.

После завтрака я собралась и сказала, что поехала гулять с подругами. На всякий случай договорилась с Леркой, чтобы если что, она мне подыграла.

У дяди Сигизмунда есть её  номер и он уверен, что я об этом не знаю.

Сама же я поехала в больницу, так как синяк болел адски. Даже когда я просто быстро шагала.

Я очень переживала и опасалась, что у меня могут быть какие — то внутренние травмы.

Я обратилась к знакомому врачу. Ну, точнее, он был ещё интерн и проходил интернатуру в одной из городских больниц в отделении травматологии как раз.

Разумеется, я ему не далась, а попросила, чтобы он позвал мне нормального, состоявшегося врача.

Пришла какая — то женщина , лет тридцати пяти с четвертинкой.

— Добрый день, — поздоровалась она. — Меня зовут Нино.

— Очень приятно, — кивнула я. — Меня Ника.

У женщины была нетипичная для русских внешность. Судя по имени, наверное, она из Грузии. Однако на грузинку ,со своими светло — русыми, слегка вьющимися волосами и светло — голубыми глазами, она была совсем не похожа.

Нино велела мне лечь на кушетку и поднять мой кобальтовый свитшот с нарисованным китом, а затем велела расстегнуть чёрные джинсы — скинни.

Я повиновалась. Нано раздраженно, негодующе цокнула языком увидев мой синяк.

— Только не ври, что упала на что — то, — сказала она ,осторожно проводя пальцами по моему животу.

— Нет, — ответила я. — Меня ударили.

Отпираться было бесполезно, Нино и так бы определила след от кулака.

— Тебе стоит обраться в полицию, — заметила Нино. — Ника, я не могу это так оставить… Если тебя избивают дома…

— Нино, — я посмотрела на неё.

Я уже придумала оправдание синяку на моём животе. По дороге сюда я перебрала кучу вариантов.

— Меня вчера ограбили, — выдала я и опустив взгляд, добавила. — Я… мне… мне не хватило ума просто отдать свою сумку… Вот…

Я смущенно пожала плечами.

Господи, какая дичь! Что за бред я несу!

Вот всегда так. Иногда, вроде, у меня получается соврать, особенно когда это необходимо, но чаще всего я испытываю ряд трудностей, когда пытаюсь кого — то обмануть. Со сверстниками такого нет, но вот с людьми, которые постарше… Меня нередко сковывает необъяснимая робость и смятение, когда я пытаюсь врать.

Ещё я начинаю волноваться и путаюсь в собственном же вранье.

Меня просто начинает сразу одолевать мысль что  тот, кому я сейчас вру, видит меня насквозь.

Однако Нино кажется поверила.

— Вот же гадёныши, — покачала она головой. — Но, всё равно ,нужно обратиться в полицию. Ты должна написать заявление. Нельзя же это спускать!

— Можно подумать , они там сразу начнут мою сумку искать, — невесело усмехнулась я.

Ну, тут я не врала. Вряд ли господа полицейские хоть что — то предпримут, если к ним заявится заплаканная школьница и сообщит, что у неё отобрали сумочку и ударили. В лучшем случае, стражи порядка посочувствуют и сделают вид, что предпринимают какие — то действия. И потом, даже если бы это было правдой, как они должны найти сумочку? Перерыть весь город? Дело даже не в том, что это невозможно, как выяснилось, можно даже иголку в стоге сена найти. А вот стоит ли ради этого напрягаться , чтобы поднимать всё и всех вверх дном, в попытке отыскать сумочку «малолетней дурочки»? Вот тут стражей порядка, сто процентов, будут одолевать серьёзные сомнения.

Нино никак не прокомментировал моё скептическое отношение к внимательности и чуткости правоохранительных органов.

Она внимательно осмотрела меня, поставила диагноз и прописала лечение.

Слава богу, ничего серьёзного у меня не было.

— Но болеть будет ещё недели две, минимум, — предупредила Нино, снимая медицинские перчатки. — Несколько дней лучше избегать тренировок и гимнастики или, хотя бы, не слишком сильно напрягаться.

— Спасибо, — я поблагодарила её.

— Не за что, Ника, — ответила доктор. — В следующий раз будь пожалуйста осторожнее. Тебе повезло, что всё закончилось вот так.

— До свидания, — попрощалась я.

Я была рада, что доктор Нино не стала задавать лишних ненужных вопросов.

В одном из многочисленных ресторанчиков быстрого питания, я зашла в туалет и в кабинке «слегка» изменила свой образ.

В частности, я нацепила парик и одела очки в красной оправе, затем посмотрела на себя в зеркало и ещё накинула сверху кофту — худи с капюшоном, а на руку надела несколько цветных браслетов.

Я снова придирчиво оглядела себя. Вроде бы на себя я теперь не похожа: из зеркала на меня смотрела чужая  темноволосая девушка, в очках и мешковатой кофте.

Отлично. То, что надо.

Во всяком случае, на «принцессу» я теперь точно не похожа.

Я вернулась к зданию, где находилась фотостудия Игоря.

Вчера я заранее позвонила и записалась на курсы актёрского мастерства в школу, которая находиться на одном этаже с фотостудией «Совершенство».

Поэтому, когда у охранника на ресепшене возникли вопросы , он набрал номер именно этой самой школы актёрского мастерства.

Я там была записана под фамилией Никольская.

Охраннику пришлось меня пропустить

Я не стала подниматься на лифте и пошла по ступеням, так мне было легче справиться с нарастающей боязливой нервозностью.

Если мой план даст осечку, я могу очень крепко влипнуть в очень неприятную историю.

Ладно, если я сейчас начну сомневаться  или напартачу, или вообще откажусь от того, что задумала,

то Леркины фотки могут всплыть потом где угодно.

Я даже представлять не хочу, чем это обернётся.

Наверное,  если бы сейчас кто — то наблюдал за мной со стороны, особенно «умудренные опытом» люди, они, наверняка бы, пренебрежительно скривились  и посмеялись надо мной:

«Ишь ты! Возомнила себя борцом за справедливость!

«Твоя подруга сама вляпалась, вот сама пусть и выкручивается!

Ты то, чего должна рисковать?! И, вообще ,это же не твои проблемы…»

Но, так уж вышло, что у меня не так много людей, которые мне искренне дороги и которым я могу всецело доверять.

У меня ничтожно мало, по — настоящему, близких людей, которые, рискуя навлечь на себя гнев родителей и схлопотать привод в полицию, поедут на машине маминого ухажера выручать меня из крайне опасной ситуации! И ещё меньше людей, готовых лично заступиться за меня, когда одни овцы,  из параллельного класса, решили меня проучить прямо в женском туалете!

Лерке тогда, кстати, крепко досталось. И всё — из — за меня.

Она могла отвернуться и закрыть глаза, но не стала.

И кем же буду я, если сейчас ничего не сделаю, чтобы исправить её ошибку, которая может ей слишком дорого стоить?

Я же потом в зеркало на себя смотреть не смогу! Тошнить будет!

Я оказалась на четвёртом этаже и здесь, остановившись, немного подождала.

Я собиралась с духом, мне потребовалось сконцентрировать свою волю и храбрость, чтобы не передумать и не отступить.

Страх щекотной скользкой змеей извивался где — то внутри меня и, как змея, пытался отравлять мой разум. Его яд пытался вселить в меня опасение, неуверенность, трусливые мысли и уверенность в неизбежном крахе задуманных мною действий.

Я вздохнула, вздох получился слегка судорожным.

 Покачала головой. Чёрта с два! Я не поверну.

Набравшись смелости я позвонила в дверь школы актёрского мастерства. Мне открыли, и я вошла в просторный коридор.

Какой — то кучерявый парень, в лёгком желтом джемпере, проводил меня в кабинет. Здесь меня ждали мужчина, средних лет в чёрном пиджаке и, примерно такого же возраста, женщина, в белом деловом костюме. Я поздоровалась, положила свой рюкзак на стул и села рядом.

Я, около двадцати минут, заливала им как с детства хотела стать актрисой. Сначала я думала, что они с самого начала почувствовали моё враньё, но потом до меня дошло, что им вообще плевать чего я хочу и о чем мечтаю. Им даже плевать, есть ли у меня талант быть актрисой? Единственное что их волновало, это есть ли у меня возможности оплачивать их курсы и если есть, то мне непременно стоит взять программу максимум.

Я отпросилась, сказав что мне нужно посетить дамскую комнату.

Оказавшись в туалете я проверила все три кабинки. Я была здесь одна. Шикарно…

Я посмотрела на потолок и определила датчики системы пожарной безопасности, кое — что я прочла о ней дома. Благо вся информация, в наши дни, в открытом доступе.

Эта пожарная система построена так, что при обнаружении очага возгорания,  включается локальная система автоматического пожаротушения.  А вот сигнал тревоги звучит по всему зданию.

Да, вот только чтобы включилась вся эта система, сенсоры должны «учуять» дым. И, вроде бы, ничего сложного: включить зажигалку и поднести к сенсору. Только вот здесь потолки в такую высоту, что даже самым рослым людям не дотянуться. А мне, с моими сто шестьдесят двумя сантиметрами, и вовсе не допрыгнуть.

Хотя, когда я начала вытягиваться в росте, мой тренер по фигурному катанию переживал что у меня будут проблемы с прыжками.

Некоторые фигуристки не упускали случая стебаться надо мной по этому поводу. И как же они разочаровались, когда выяснилось что на соревнованиях среди юниоров, я легко выполняю и тулупы, и риттбергеры и прочие прыжки. И причем не одинарные, а в каскаде!

Так что и тут справлюсь.

Я задумчиво окинула взглядом высокие перегородки кабинок.

Делать нечего  —  придеться лезть. Я встала ногами на толчок, потом на смывной бачок.

Так, ну и что дальше? Я вздохнула. Время тикало. Секунды стремительно лопались как пузыри.

Скоро у сотрудников школы актёрского мастерства начнут появляться подозрения.

Я снова осмотрела помещение туалета.

Нужно как — то дотянуться до гребаных датчиков на потолке.

Только вот как? Даже когда я стою на крышке санитарно — технического приспособления мне не хватает около полутора метров. С такого расстояния датчики не распознают в маленькой зажигалке серьёзную опасность.

Тут мой взгляд наткнулся на стоящую в дальнем углу туалета швабру, затем я посмотрела на бумажные полотенца возле умывальников.

Хм… Недолго думая, я намотала полотенца на швабру и достала зажигалку. Чиркнула ею и тут же вспыхнул дрожащий рыжий огонёк. Я с опасением поднесла его к намотанным на швабру полотенцам.

Они, почти, мгновенно вспыхнули. Я тут же вытянула швабру на максимальное от себя расстояние, с трудом перебарывая желание отбросить её подальше.

Полотенца уже бодро полыхали пышным факелом. В лицо мне повеяло сухим  жарким и едким воздухом.

Я снова забралась на смывной бачок и вытянула вверх горящую швабру, стараясь достать ею до датчиков пожарной системы. На мгновение мне показалось, что ничего не произойдёт.

Как, вдруг, над головой пронзительно и визгливо заорала тревожная сирена. А в следующую секунду ,с потолка хлынули десятки тонких упругих и сильных струй воды и пены.

Я инстинктивно отпрянула и едва не сверзилась с бочка.

Вот был бы идиотизм свернуть шею, падая с унитаза!

Я спрыгнула на пол, быстро натянула на голову капюшон худи.

В коридоре, за дверью туалета, слышалась паническая беготня.

Кто — то кричал и матерился, громко хлопали двери и слышались причитания какой — то женщины.

Я затушила швабру под краном воды, а остатки сгоревших бумажных полотенец выбросила в унитаз.

Моя кофта уже успела изрядно промокнуть, когда я выбежала из туалета.

Я вместе со всеми посетителями актёрской школы ринулась к выходу. По пути, я заскочила в кабинет, где со мной беседовали преподаватели курсов и забрала свой рюкзак.

Теперь главное, чтобы Игорь запаниковал, как все.

Я выбежала из школы актерского мастерства. На лестнице и возле лифта уже была прорва народу. Больше всего девчонок.

С визгом и истошными криками они поспешно сбегали по лестнице.

Я бросилась к открытой двери фотостудии «Совершенство».

Оттуда тоже с криком выбегали девчонки.

Мне навстречу буквально вылетел Игорь. Он чуть не сшиб меня.

Я успела разглядеть его вытаращенные глаза и бледное лицо.

Распихивая девочек, он ринулась вниз по лестнице, перескакивая сразу по три ступеньки.

Я быстро юркнула в распахнутую дверь его студии.

Мимо меня пробежали ещё две девчонки.

Я ринулась в противоположном направлении, забежала в первый зал.

Здесь располагалась студия, с темным потолком и кирпичными голыми стенами. У широкой стены, с темно — синими обоями, стояла кровать, стилизованная под старинную мебель.

Широкая, с розовым бельём, стоящая на чёрных резных ножках.

Фу, какая пошлятина!

Вокруг кровати стояли прожекторы, отражатели, студийные вспышки, софтбоксы и фотозонты.

Игорь так спешил, что оставил всё, как было. В том числе, и стоящий на треноге фотоаппарат, с массивным объективом.

Я подскочила к нему.

Лихорадочно начала щелкать кнопки. Перешла в режим просмотра фотографий.

Есть! Всё есть… Куча фоток. Отлично…

Теперь нужно достать карту памяти. Блин! Как тут открывается… Чтоб тебя… Карту я достать не могла. Зато у меня получилось открепить фотоаппарат от треноги.

В этот миг, раздался топот ног и в студию ворвался Игорь.

Он был мокрый и злой. Его лицо искажала звериная ярость и оскал.

— Паскуда! — прорычала он и бросился ко мне.

Я. с камерой в руках, испуганно сжавшись попятилась назад. Он угрожающе ринулся на меня, я нечаянно толкнула стол, стоявший рядом. На пол посыпались фотографии.

Я отскочила от разъярённого Игоря. Он попытался схватить меня, и я инстинктивно увернулась. Фотограф ступил ногой на упавшие на пол мокрые листы снимков, подскользнулся и рухнул на пол, ударившись наотмашь всем телом.

Охнув, он с болью застонал. Я мгновение, пребывая в ступоре , глядела на него, а затем ринулась бежать.

Но Игорь, не вставая с пола, успел схватить меня за ногу. Я упала и больно ударилась коленом о пол. Фотоаппарат выпал у меня из рук.

— С**а мелкая! — рычал Игорь ,подтягивая меня за ногу к себе.

Я лягнула его свободной ногой в лицо, но он не отпустил. Я ударила снова. Затем ещё раз… Ещё и ещё. Я разбила ему лицо в кровь.

Игорь чуть обмяк, сдавленно вздохнул, его хватка ослабла. Я тут же вырвалась, подхватилась и, подняв камеру с полу, рванула прочь, что было сил.

Выскочив из здания я неслась так, что ветер пел и завывал в ушах, а волосы флагом вились за спиной. Парик давно слетел , ещё на лестнице.

Я слышала крики за спиной, но мчалась вперёд с яростной стремительностью. Я стремглав летела вперёд, петляя по дворам, улицам и переулкам. Мои кеды вбивали пыль в асфальт.

Люди впереди оборачивались, заслышав меня. Встречный воздушный поток обтягивал грудь, живот и плечи, а за спиной чувствовался пекущий, знойный, сухой жар.

Я мчалась вперёд. Я бежала до тех пор, пока не выбилась из сил, пока не закололо в левом боку и не сбилось дыхание, а икры ног не стало стягивать болью напряжения.

Наконец я остановилась и несколько раз вздохнула.

Я дышала правильно. Так, чтобы привести в норму организм, вернуть нормальное дыхание и унять разогнавшийся вместе со мной пульс.

Втягивая носом воздух я ощущала, как сердце стучит басами.

Я чувствовала стекающую по коже влажную прохладу.

Но фотоаппарат был у меня. Я устало закрыла глаза и чуть запрокинула голову, подставляя лицо лучам июньского солнца.

Я улыбнулась.

Удовлетворенно.

Победно.

Счастливо.

                                      СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Вторник, 10 июня

Он стоял перед картой на стене. На карте были прикреплены фотографии жертв Романтика.

Стас смотрел на их улыбающиеся, счастливые лица. Смотрел в их глаза, полные надежды и уверенности. Смотрел и вспоминал то, во что их превратил Романтик.

В окровавленные туши. Безликие окровавленные туши.

Он забрал не только их жизни, но и их обличия, их лица.

Они умерли униженными и безликими.

Корнилов сосредоточенно размышлял.

Была середина дня, оперуполномоченные его группы опрашивали знакомых, убитой в воскресение, Дианы Егоровой.

Ей было двадцать три, она была ивент — менеджером и, по оценкам коллег, одной из лучших в своём деле. А ещё она сильно отличалась от предыдущих жертв Романтика.

Во — первых, она была заметно старше. Более взрослая, зрелая, опытная. Во — вторых, одинокая и явно выбравшая работу, как средство избавления от тоски и одиночества. Она, точно , предпочитала работу отношениям и личной жизни.

Стас узнал, что Диана с головой погружалась в проекты, жила ими, дышала событиями, которые организовывала. А остальную часть времени тратила на походы в фитнес — центры, шоппинг и на выходных иногда летала на Европейские курорты.

В частности, в Хорватию и Черногорию. Пару раз была в Палермо и Ницце.

И, почти всегда — одна. У нее не было постоянных отношений, лишь редкие, ничего незначившие связи.

Почему Романтик выбрал её? Она ведь категорически не походила на предыдущих жертв.

Почему? Почему? Из — за чего?

Этот вопрос монотонно пульсировал в голове у Корнилова.

Стас устало закрыл лицо руками. У него создавалось отчетливое ощущение, что ответ лежал совсем рядом, на поверхности, но ему не хватало сил и знаний его разглядеть.

Он вернулся к своему столу, где лежали материалы по всем четырём убийствам, включая досье, документы, протоколы и фотографии по каждой из жертв.

Корнилов оперся руками о края стола и вздохнул.

Такого не может быть. Он что — то упускает. Он чего — то не видит.

Романтик не хаотичен в своем выборе, у него есть или должны быть какие — то критерии. И Стас обязан в них разобраться, он должен их изучить.

Корнилова пересмотрел материалы, касающихся всех девушек.

Вдумчиво, в который раз, изучил всю имеющуюся информацию о погибших девушках.

Он ,в который раз, пересмотрел их биографии, но снова — ничего.

Ничего нового. Он опять ничего не нашел.

Стас раздраженно выдохнул и сел в своё кресло. Взял в руки фотографию Яны Долгобродовой.

Вторая жертва Романтика. Молоденькая симпатичная девчонка с длинными, пышными светло — русыми волосами и изящной фигуркой.

Стас отложил в сторону протоколы допросов её знакомых и друзей. Он принялся пересматривать её фотографии.

Вот Яна резвится со щенком, подаренным ей на одиннадцатилетие. Вот она, уже более взрослая, вместе с родителями на море в Турции. Следующая фотография, на которой они всей семьей празднуют день рождения. Похоже, это именины матери Яны.

Яна похожа на неё, у её мамы такие же волосы и такого же цвета глаза. И улыбка точь — в — точь, как у дочери — скромная, кроткая, но счастливая.

Стас взял папку, что содержала в себе документы и снимки, касающиеся другой жертвы.

Богуслава Мартынова, самая первая жертва, юная биатлонистка. Ей не исполнилось и пятнадцати, когда Романтик отнял у неё жизнь. Богуслава была худощавой, темноволосой, с миловидным лицом и испытывающим строгим взглядом.

Спортсменка и карьеристка, так о ней говорили все. Но, при этом, добрая и дружелюбная. Обожала свой спорт, любила тренера и всегда помогла начинающим спортсменам.

Стас взял в руки её фотографию с кубком.

Это был снимок с Чемпионата Европы по биатлону в позапрошлом году в Швейцарии.

Стас взял следующую фотографию. День рождение в семье и похоже…

Стас внезапно встрепенулся и резко встал.

Внутри, словно как будто заведенный, резво завертелся вихрь будоражащего чувства.

Подполковник торопливо раскрыл две другие папки.

Недавно убитой Дианы Егоровой и третьей жертвы, Алисы Гавриленко.

Стас не нашел среди фотографий Дианы ни одной с дня рождения, но это вполне объяснимо —  мать бросила её в детдоме, в возрасте семи лет. А вот у Алисы Гавриленко, третьей жертвы, была такая фотография. Дача, день рождение её мамы.

Стас положил рядом все три фотографии девочек и их семей, на которых запечатлены празднования дней рождения их матерей.

Стас кивнул своим мыслям. Кажется он нащупал.

Как они все могли быть так слепы! Ведь эти фотоснимки уже по нескольку раз пересматривали!

Стас проверил даты дней рождений матерей убитых девочек.

Девятнадцатое мая, тысяча девятьсот восемьдесят второго.

У Корнилова по спине взобралась холодящая, вкрадчивая щекотка.

Даты. Даты рождения матерей. Они были одинаковы. У трёх жертв Романтика.

— Матери… — прошептал Стас и покачал головой.

Немыслимо! Он выбирает не жертв… Он выбирает их матерей!

В кабинет постучали.

Стас поднял взгляд и увидел заглянувшего в кабинет Николая Домбровского. Тот сегодня пришел в синих джинсах и сером пиджаке поверх светло — голубой рубашки.

— У тебя есть новости? — без приветствия, сходу спросил Стас.

Домбровский с сожалением покачал головой:

— Наша Диана не была душой компании. Не особо часто была заметна среди друзей по пятничным вечерам. Также,  совсем не часто ходила на свидания. Одиночка… Но успела построить успешную карьеру в своей сфере.

— Понятно. Подойди сюда.

Домбровский подошел к столу.

— Стас мы уже несколько раз пересма…

— Вот, — Стас постучал пальцами по трём фотографиям. —Знаешь что общего между этими фотографиями?

Домбровский с сомнением взглянул на начальника. Затем снова посмотрел на снимки.

— На этих фотографиях матери наших жертв, — он недоуменно дёрнул плечами.

— Посмотри вот на это, — Стас открыл перед Колей данные о родителях жертв и показал пальцем на строки с датой рождения.

Домбровский сравнил.

— Ах ты ж, чёрт возьми!.. — вырвалось у Коли. — Он…

Коля, скривившись от впечатления, взглянул на Стаса.

— Но, почему?! — Домбровскому не всегда удавалось справиться с эмоциями. — Он… выбирает матерей?! Почему?! Почему, Стас?!

Корнилов смотрел на старые фотографии давно минувших именин.

— Потому что, — произнёс Стас глухим голосом. — Полагаю, это дата рождения и его матери.

Он посмотрел на Николая, тот выглядел шокированным.

Серьёзный, внимательный и пытливый взгляд Коли был полон вопросов.

В дверь деликатно постучали.

— Да, — бросил Стас.

В кабинет заглянул полицейский со знаками различия сержанта.

— Извините… — проговорил парень. — Товарищ майор… Здесь женщина. Ищет вас… Говорит она мать Дианы Егоровой.

Стас и Коля переглянулись.

— Впусти её, — сказал Корнилов.

— Заходите, — сержант посторонился.

Стас услышал мерный, неторопливый перестук каблуков.

В кабинет вошла женщина, одетая в простое легкое летнее платье, с черными и белыми полосами разной ширины. На ногах у неё поблескивали персиково — бежевые босоножки на каблуках. Волосы у неё были, как у дочери — золотисто — медные, забранные в замысловатый пышный пучок.

Вид у женщины был статный,  походка — горделивой. Эта дама знала себе цену и умела себя нести.

— Добрый день, — голос у женщины был грудной и сексуальный.

Стас кивнул.

— Не думаю, что он добрый для вас…

— Не надо! — перебила его медноволосая  женщина. — Не нужно лживых сожалений.

Она оглянулась назад, окинула полупрезрительным взглядом сержанта, замершего у двери.

Тот опомнился, приложил руку к головному убору и скрылся за дверью.

Стас прокашлялся, посмотрел на Домбровского.

Тот уселся за свой стол и бросил любопытствующий взгляд на женщину в летнем платье.

— Присаживайтесь, — Стас указал матери Дианы на стул.

— Благодарю, — холодно проговорила она и уселась на стул перед столом Стаса.

Корнилов же остался стоять.

— Вы утверждаете, что вы мать Дианы Егоровой?

Женщина молча кивнула.

— Да, — голос её  звучал с осуждающей и сердитой сухостью.

Стас придирчиво рассматривал её.

— По нашим данным, мать Дианы бросила её в детдоме.

Он специально употребил словно «бросила», а не оставила.

Он не пытался уязвить её или причинить боль. Он, всего лишь, хотел оценить её реакцию, потому что не верил ей.

— У вас есть какие — то документы, свидетельствующие о том, что Диана ваша дочь? — спросил Стас.

Если даже эта женщина и правда мать Дианы, Стас не мог себя заставить пожалеть её. В его глазах мать, бросившая собственное дитя, опорочила и опозорила себя. И он совершенно не верил в эти дерьмовые оправдания типа: «Моему ребенку там будет лучше».

Любому ребенку всегда лучше с его матерью. По крайней мере, если ребенок любит свою маму, он всегда предпочтет быть с мамой, а не с чужими людьми, какие бы блага ему не сулили.

Дети не умеют ещё оценивать материальную выгоду, подобно взрослым, и выбирают исключительно сердцем.

Они слишком сильно подвластны чувствам и эмоциям. Так кем же надо быть, чтобы наплевать на эти чувства и эмоции?

— Меня зовут Римма, — произнесла женщина и открыла сумочку. — Вот… это свидетельство о рождение моей дочери Дианы.

Она положила документ на край стола.

Стас чуть наклонился и взял корочку.

Да, Римма Егорова не врала, она действительно является матерью покойной Дианы.

— Что ж, хорошо, — кивнул Стас. — Зачем вы пришли?

Рима уставилась на него так, словно он задал ей вопрос, ответ на который более чем очевиден.

— Диана была моей дочерью, — Римма смотрела на Корнилова гневным, испепеляющим и возмущенным взглядом. — Вы ещё смеете спрашивать…

— Вы оставили свою дочь в детдоме, — повторил Стас монотонным и равнодушным голосом. — Сколько вы её не видели? Десять лет? Пятнадцать?

Лицо Риммы Егоровой отвердело. Она прожигала Стаса пристальным взглядом.

Домбровский из — за своего монитора бросал опасливые взгляды то на Стаса, то на его собеседницу.

Римма Егорова, не отрывая взгляда от Стаса, с присвистом, нервно вдохнула воздух.

— Девять! — Выдавила она. — Девять лет я не видела свою дочь!

Стас молча смотрел на неё.

— Вы бросили её в семь…

— Я помню!

— Когда вы снова появились, ей ведь уже было шестнадцать? — спросил Стас.

Римма закрыла глаза и ответила двумя дерганными кивками.

— И как она вас встретила, Римма? — спросил Стас подходя к матери Дианы.

Та подняла на Стаса ненавистный взгляд.

— Какая разница! — процедила она и всхлипнула. — Моя дочь… моя дочь мертва! А вы… Вы тут выясняете что, когда и… зачем…

— Выяснять «что, когда и зачем» — наша прямая обязанность, — безразличным тоном ответил Стас. — Вы не общались со своей дочерью, и она девять лет вас ненавидела. И вы никогда не принимали никакого участия в её жизни. Ведь так, Римма?

Римма Егорова не отвечала.

— Так, — Стас сам ответил на свой вопрос и отвернулся от Риммы. — Но вы знаете, что у Дианы остались квартира и автомобиль, а родственников у неё нет. Кроме вас…

Стас посмотрел на Колю и тот кивнул.

— Поэтому вы решили, что если… — Стас вдруг замолчал.

Егорова встала со стула, подошла к Корнилову почти вплотную. Её взгляд жег и резал, а по щекам струились злые слёзы.

— Вы решили, что если придёте сюда и изобразите, как вам жаль свою дочь, — продолжил Стас все тем же, обманчиво — безразличным, голосом. — Вам будет легче получить её имущество и…

Егорова вскинула руку для пощечины, но Стас успел отреагировать.

Однако в лицо ему тут же ударила тугая шипящая струя из баллончика в другой руке Егоровой.

Стас рыкнул и отшатнулся. Глаза немилосердно жгло под опущенными веками. Корнилов, морщась от пекущей и давящей боли в глазах, прижал ладони к лицу.

— Стой! — крикнул злой Домбровский.

Корнилов услышал торопливый стук каблуков по полу.

— Коля, нет! — вскрикнул Стас с зажмуренными глазами. — Назад!

—Стас, но она же!..

— Я сказал, не трогай её! — приказал Корнилов, по — прежнему крепко жмурясь от ядовитого жжения в глазах.

— Может воды принести? — спросил Николай.

— Да… Дельная мысль, давай, — кривясь произнёс Стас и ухмыльнулся. — Вот же… дура, а…

Он услышал как Коля набирает воду в кулере.

— Откуда ты всё это знал? Про то, что она собирается получить квартиру и машину дочери?

— Что тут знать, — Стас наощупь взял чашку из рук Коли. — И стегозавру понятно, что тетка решила воспользоваться гибелью дочери и присвоить… бесхозное имущество…

Коля выругался. Грязно, продолжительно и с чувством.

— Как такие люди живут вообще? Как она спит по ночам?

— Она то? — Стас промыл глаза водой и несколько раз поморгал. — Да, думаю, прекрасно спит… Всё, что ты сейчас видел, кроме последнего акта — дешевая игра.

— Всхлипывала она натурально… — неуверенно заметил Домбровский.

— Коля, — вздохнул Стас. — Будешь верить в такие спектакли, тебе никогда прокурором не стать.

Коля понимающе усмехнулся. Когда он пришел на работу, в особую оперативно — следственную группу Станислава Корнилова, тот спросил его, кем он видит себя через пятнадцать — двадцать лет. И Николай тогда уверенно ответил: прокурором.

С тех пор Стас не забывает периодически прохаживаться на этот счёт.

Глаза продолжали слезиться и нормально видеть Стас не мог.

Он то и дело крепко зажмуривался, чувствуя как под веками болезненно пульсирует мучительное жжение.

Снова открылась дверь в кабинет.

— Ещё раз так пошутишь, я тебе эти гранаты скормлю по очереди, каждую! — Крикнул кому — то в коридоре Арсений Арцеулов.

Он зашел в кабинет и остановился.

Стас, отчаянно щурясь, посмотрел на него и приветственно кивнул.

—Привет, Сень.

— Здорово… — проговорил Арсений неуверенно. — Стас, а чё у тебя с глазами?

                                      ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Вторник, 10 июня

Здание уголовного розыска Москвы всегда напоминало мне резиденцию какого — то губернатора или наместника прошлых веков. Монументальное, с эффектными портиками и внушительными металлическими воротами, похожими на ряд чёрных копий. Жутковатое в своей неприступности здание вселяло в чужаков опасливость и волнение.

И, наверное, это правильно. Многие, скорее всего, осудили бы меня за мои мысли, но мне кажется ,полицию должны не только уважать, но и отчасти бояться. В пределах разумного, конечно.

Правоохранительные органы олицетворяют силы (ну или должны олицетворять), которые несут наказание за нарушения закона.

Если их не будут опасаться, значит не будут опасаться преступать закон. Беспокойные умы преступников не будут думать о тяжелых последствиях и ответственности, которую им придется нести.

Я окинула взглядом фасад здания. У этого строения давняя история и назначение его не особо сильно менялось, с течением времени.

Сначала, это вроде были казармы, построенные при первом русском императоре. Потом, это было что — то вроде тюрьмы, а с середины девятнадцатого века аж до революции, здесь обитал корпус жандармов. Интересная наследственная преемственность у этого строения.

Кстати, своим нынешним величественным обликом ,здание ГУВД Москвы, где располагается и главное управление УГРО, обязано какому — то советскому архитектору, но фамилии я не помню.

Познавательно… История вообще познавательная штука.

Если бы ещё сегодняшние правительства лучше её изучали, повторения многих катастрофических ошибок, мне кажется, можно было бы легко избежать.

Меня пропустили без особых проблем, только сделали звонок Стасу, и через несколько минут за мной на первый этаж здания МУРа спустился Николай Домбровский.

— Привет, Ника, — улыбнулся он.

Улыбка у Николая красивая открытая, почти, голливудская.

— Привет, — кивнула я.

Он подошел ко мне.

— Ты хорошеешь день ото дня, — проговорил он и подмигнул мне.

— Спасибо, — поблагодарила я. — А у тебя очень приятный парфюм.

Капитан Николай Домбровский настоящий денди.

Одевается по моде, стильно, со вкусом и внимательно следит за собой. У него всегда безукоризненная укладка прически, выглаженная одежда и приятные пальцы рук, с обработанными и ухоженными ногтями. И он, пожалуй, единственное существо мужского пола, среди моих знакомых, от которого я ещё ни разу не слышала запах пота.

Домбровский проводил меня в кабинет особой оперативно — следственной группы Корнилова.

Некоторые сотрудники УГРО, завидев меня в стенах здания ГУВД , приветственно кивали.

Меня здесь знали и часто видели в стенах этого здания, когда в пределах московской области начинали появляться обезображенные покойники.

Представляю, какая у людей ассоциация по отношению ко мне:

преступления, убийства, кровь и трупы.

Я грустно вздохнула.

К списку ассоциаций с моей персоной ещё можно успешно добавить суды, разбирательства, истерики и скандалы.

Коля открыл передо мной дверь кабинета особой оперативно — следственной группы.

Я благодарно кивнула и переступила порог кабинета.

Стаса в кабинете не было. Зато, был Арцеулов, который стоял перед картой с прикрепленным фотографиями и пил из чашки.

Периодически он отвлекался и метал дротики в мишень для дартса.

Я посмотрела на мишень, в ней торчало уже четыре дротика.

Сеня обернулся, увидел меня и улыбнулся в свою светлую бороду.

— Привет, красавица. Как жизнь?

— Периодически думаю, что могла бы быть и получше, — чуть усмехнулась я.

Арцеулов хмыкнул, понимающе ухмыльнулся.

Затем мгновенно посерьёзнел:

— Ты… по делу?

Я заметила, как они с Колей переглянулись.

Они знали о моих способностях и знали, что я могу видеть и что я могу узнать. И оба полицейских отлично помнили сколько раз мои способности помогали им поймать и остановить тех, кто сам остановиться не смог бы никогда.

Они помнили. Но оба относились ко мне, точнее к моим видениям , с легкой опаской и настороженностью.

Я не раз замечала, что не смотря на беззаботное поведение и свободное общение между нами, они часто избегают смотреть мне в глаза. Сначала меня это задевало, но потом я поняла, что мне бы тоже было неприятно смотреть в глаза человеку, который видит слишком много чужих тайн, слишком много знает о чужих жизнях.

Без опаски смотрел на меня только Стас и взгляда он никогда не отводил.  И я была искренне благодарна ему за это.

— Я могу присесть? — спросила я, указав на стул перед столом Стаса.

— Конечно, — Коля опёрся на свой стол и помешал сахар в чашке с чаем — Почему ты каждый раз спрашиваешь?

— Потому что это ваш кабинет.

— Ника, ты уже давно стала не просто гостем в нашем кабинете, — заметил Коля.

Они с Сеней снова переглянулись. Я оставила этот комментарий Домбровског без ответа.

— А где сейчас Стас? — спросила я.

— У Аспирина, — вздохнул Арцеулов вынимая дротики из мишени.

— Можешь пока, рассказать нам, — предложил Коля.

Он снова метнул заинтригованный и настороженный взгляд на Сеню. Тот лишь пожал плечами.

— Ты ведь… — Домбровский замялся.

Было видно, как ему некомфортно. Он до сих пор не мог привыкнуть. Едва ли стоит его за это осуждать.

— Ты что — то увидела? — спросил он, понизив голос. — Расскажи.

Арцеулов подошел ближе, держа в руках дротики.

Оба полицейских молча, с ожиданием смотрели на меня.

У обоих на лицах замерло опасливое предвкушение.

Я посмотрела на стол Стаса.

— Дайте мне пожалуйста лист бумаги и карандаш… Хотя, нет! Лучше ручку, если можно.

                                      СТАНИСЛАВ КОРНИЛОВ

Вторник, 10 июня

— Стас ты уверен? — в который раз спросил генерал Савельев.

Корнилов, не торопливо постукивая пальцами по столу, внимательно взглянул на генерала.

Тот, сдвинув брови, сосредоточенно рассматривал семейные фотографии жертв.

— Если даже он действительно отбирает тех, у кого матери родилась в один и тот же день… — генерал чуть скривил губы, — Значит у него должен быть доступ к информации об этих девушках.

Он посмотрел на Стаса, поверх очков.

— Каким образом он мог о них это узнать? Думаешь, он социальный работник? Или, возможно, служит в органах? А может быть, он работает в больнице?

— Сомневаюсь. — качнул головой Стас.

— Тогда, как? — генерал чуть прищурил глаза. — Как он узнает?

Стас задумчиво чуть скривил губы.

— В наше время, товарищ генерал, миллионы людей имеют неосторожность оставлять свои настоящие данные на просторах интернета. Думаю, Романтик пользуется различными социальными сетями. Тем более, что все жертвы были очень активны в интернете и выкладывали тонны своих фотографий, в том числе, семейные.

— Совсем молодёжь рехнулась с этими  соцсетями,— проворчал генерал.

Стас чуть ухмыльнулся.

— Товарищ генерал, там сидит далеко не только молодёжь.

— Угу, — с презрением промычал Аспирин. — Ещё лучше… Подожди, а ты думаешь, до похищения он не с кем из них не контактировал? Не писал им в этих соцсетях? Может быть приглашал на свидания… 

Корнилов едва заметно, дернул головой.

— Он замкнутый, самовлюбленный одиночка, который считает себя уникальным гением. Уверен, он находит утешение в обществе цветов.

— Цветы? Растения могут заменить ему общение с  людьми?

— Ему  — да, и он не хочет это менять, — Корнилов неопределенно качнул головой.

— Почему? —недоуменно спросил генерал Савельев. — Почему он ценит цветы больше людей?

Стас ответил не сразу. Он много думал о личности Романтика и о его пристрастиях к цветам.

— Они молчат, — сказал он.

— Молчат? — после некоторой заминки повторил Савельев. — О чём ты?

Стас на мгновение задумался. Посмотрел на генерала. Тот, в ответ, смотрел с подозрением и недоумением.

— Мнение.

— Мнение?

— У них, — Стас постучал пальцами по столу. — У них нет мнения. И они красивы. Красивые, нежные, хрупкие и… безмолвные.

Он коротко вздохнул и с грустью улыбнулся.

— Поэтому ему комфортно среди них. Он любит их за это. Потому, что они принимают его. Потому, что он свой среди них. Они никогда его не отвергнут. Никогда не прогонят.

Корнилов посмотрел на стену с наградами и грамотами.

— И поэтому он убивает среди них? — прочистив горло спросил Аспирин. — Потому, что… они не в состоянии отвергнуть его?

Генерал пребывал в замешательстве.

Стас встал за стола и подошел к фотографии на стене.

Там был запечатлен давний конкурс самодеятельности.

На сцене двое мужчин с акустическими гитарами исполняли какой — то романс. Стас уже позабыл тот конкурс, да это было и неважно.

Корнилов постучал пальцем по зрительскому залу.

— Он актёр, действующее лицо… А девушки — инструменты… сценический реквизит, если хотите.

Стас замолчал.

— А цветы? — тихо спросил генерал.

Стас взглянул на него. Помолчал и проговорил так же тихо с грустной полуулыбкой.

— А цветы — его публика.

Аспирин со стуком опустил руки на стол и, отвернувшись, пробормотал ругательство.

— Значит он действительно может задумать у***ь сотни девушек? Или даже тысячи?! Это же абсурд!..

— Он так не считает, — покачал головой Стас. — У него есть цель. Миссия, как он считает. И своя философия.

— Как и у всех… у них, — заметил генерал, сделав выразительное ударение на последнем слове.

                                      ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Вторник, 10 июня

Я услышала, как открылась дверь и обернувшись, встретилась взглядом со Стасом.

Он, при виде меня, на секунду замер на пороге. Я поняла что он удивлён, увидев меня. Мы не виделись, почти, четыре месяца, с тех пор, как я помогала ему в последний раз.

Корнилов прошел в кабинет, приблизился к своему столу.

Я отложила ручку, встала, глядя на него снизу — вверх.

— Ника, — проговорил он внимательно, чуть беспокойно меня рассматривая. — Как ты?

— Ничего, — ответила я.

Он бросил взгляд мне за спину.

— У тебя… — он задумался и слегка рассеяно закончил. — Что — то произошло?

Я молча кивнула и обернувшись к его столу , взяла

бумажный лист со своим рисунком.

— Вот, — Я протянул лист ему.

Стас, глядя мне в глаза, взял у меня рисунок и опустил на него взгляд.

— Это что? Тень?

— Силуэт, — поправила я.

— Ника говорит, что это силуэт Романтика, — произнёс Коля.

Стас взглянул на него, затем снова посмотрел на меня.

Его лицо изменилось, на нём появилась тревога, недовольство и нечто похожее на сожаление.

Он сглотнул и снова опустил взгляд на силуэт Романтика, который я, только что, нарисовала.

Рисунок я постаралась сделать максимально чётким и детальным.

Я проявила особое внимание к изломам линии контура.

Рисую я, вроде, неплохо. Хотя большей частью, конечно, всякие мультяшки и анимэшки.

Я наблюдала за глазами Стаса. Его зрачки метались в разные стороны, пока он с цепким и жадным вниманием рассматривал мой рисунок.

— Как ты увидела его силуэт? — спросил он.

— Как всегда, — невесело пошутила. — Внезапно.

Домбровский фыркнул и тихо засмеялся.

Губы Стаса тоже тронула легкая, понимающая улыбка.

— Ты не обязана была в это лезть, Ника. В последний раз тебе было тяжело. Ты помнишь?

— Лучше, чем ты думаешь, Стас, — ответила я, не отводя взгляда. — Проблема в том, что мои видения не спрашивают разрешения, прежде чем поселиться в моей голове. Увы.

— Досадно, — качнул головой Корнилов.

— Ещё бы, — вздохнув, ответила я.

Следующие пол часа я, в подробностях, рассказала полицейским о своих видениях, касающиеся Романтика и его жертв.

— Значит, он забирает их из дома, — проговорил Стас и обернулся на карту города, с приколотыми к ней фотографиями.

— Когда они одни, — уточнила я.

Стас кивнул и замолчал. Я отпила порядком остывший чай, опустила взгляд и поскребла пальцем по чашке.

— Стас, я пришла не только из — за… не только из — за убийств.

Корнилов обернулся. Я взяла свой рюкзак, вынула оттуда фотоаппарат и поставила на стол перед Стасом.

— Мне нужна твоя помощь.

Стас, с любопытством , вскинув брови и посмотрел на меня. Подошел к столу, взял камеру и включил. Несколько раз пощелкал кнопками, пролистывая кадры на дисплее фотокамеры.

Стоявший за его спиной Арцеулов поперхнулся своим кофе и с перекошенным лицом проговорил:

— Это… это же совсем ещё девочки! Они же молоденькие, даже маленькие… вообще!

Он бросил ошарашенный взгляд на меня.

— Они выглядят младше тебя!

— Там таких не мало, — мрачно сказала я. — Эти снимки сделаны в одной из московских фотостудий.

Стас поднял на меня взгляд:

— Но тебя ведь среди этих девочек нет.

Стас не спрашивал.

— Я тебя знаю, Ника. Ты бы не согласилась.

— Нет, — чуть нахмурившись, ответила я. — Конечно, нет!

— Тогда… — Корнилов поставил фотоаппарат обратно на стол, — я полагаю, вляпался кто — то из твоих подруг.

— Она у меня, по существу, одна. — усмехнулась я.

— Досадно, — заметил Арцеулов.

— Да нет, — я пожала плечами. — Она, зато ,настоящая, а не временная, как это чаще всего бывает.

Мужчины усмехнулись, сверкнули улыбками.

— И ты хочешь, чтобы того кто это снимал закрыли, на основании этих снимков? — спросил Корнилов.

— А что этих фотографий не достаточно? — спросила я.

— Нет, почему же, — Стас легко похлопал по камере. — Это тянет не пару серьёзных статей. Мужик сядет, это однозначно.

Корнилов хмыкнул и заметил:

— И учитывая, что все узнают, чем он занимался…

— Жить ему на зоне будет тяжело, — злорадно проговорил Арцеулов.

— Давайте, пожалуйста, без подробностей, — попросила я, закрыв глаза. — Мне достаточно знать, что он сядет и что ему там будет плохо.

— Как знать, — глумливо ухмыльнулся Арцеулов. — Некоторым, я слышал, нравится…

— Сеня! — воскликнула я, скривившись. —Ну, фу! Ну, перестань пожалуйста!

— Ладно, ладно… — всё еще посмеиваясь ответил Арцеулов, —

Всё, перестал.

Я посмотрела на Стаса, тот был погружен в раздумья.

— Стас, так вы… поможете с этим порно — фотографом? — спросила я и кивнула на фотоаппарат.

Корнилов сдержанно улыбнулся.

— Конечно.

— Спасибо! — горячо поблагодарила я. — Можно ещё вопрос, если ты позволишь?

— Да, конечно.

— Что у тебя глазами?

Стоящие рядом Сеня и Коля фыркнули со смешком, а Стас лишь недовольно поджал губы.

ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ

Четверг, 12 июня

В комнате было тихо и тишина была необыкновенной.

Тишина была застывшей.

Замершей.

Безжизненной.

В комнате Яны чувствовалось тягостное довлеющее ощущение остановившегося времени. И даже свет солнца, пробивавшийся через полоски жалюзи, был настолько мерклым и бледным, что казался искусственным.

Я сидела на краю застеленной кровати и обводила взглядом комнату Яны Долгобродовой, второй жертвы Романтика. Ей было семнадцать, когда он явился за ней.

Она любила приключенческую фантастику, обожала Китнис Эвердин, Дилана О’Брайана и Джареда Лето.

А так же увлекалась фотографией и фотоискусством. В её комнате было много фотографий, и они были прекрасны.

Яна снимала природу, городские пейзажи и людей. В её фотографиях были эмоции, были чувства и жизнь. В этой комнате, жизнь сохранилась только в её фотоснимках.

Я закрыла глаза, чувствуя теплые слезы под ресницами. Я уже ощущала накатывающее видение. Оно было как омут в непрозрачной, речной воде. Глубокий и бездонный водоворот воспоминаний. Водоворот чужих переживаний, эмоций, криков, смехов, боли и смерти.

Это, действительно, отчасти похоже на ощущение, как будто находишься под водой. Во всяком случае, дышать бывает тяжело, а видеть чужое прошлое бывает и того тяжелее.

Я слышала громкие крики. Эмоциональные, истошные и счастливые. Восторженные крики радостных людей, которые разряженной толпой идут по главной площади Москвы!

Помимо них сотни аниматоров, выделывающих невообразимые фокусы! В воздух взлетали шары и мыльные пузыри! Гремела музыка марширующего оркестра, а за ним следовали всякие экспозиции на колёсах!

Красота! Шик! Всеобщее, единое веселье! Всеобщий сумасшедший, громкий восторг и бурный всплеск самых позитивных эмоций!

Я стояла тут, посреди толпы.

В лицо мне светило солнце, а я старательно выбирала моменты и предметы для съемки.

Я смахнула с лица прядь волос и подняла свой фотоаппарат.

Я была ужасно довольна своей новой камерой! Я раньше о ней могла только мечтать! Новый, просто офигенный  Nikon с потрясающей матрицей! Разрешение и чувствительность на высочайшем уровне! Все настройки можно менять вручную, вплоть до самых мелких и незначительных.

Я помнила, как буквально прыгала от радости, когда получила коробку с камерой из рук улыбающегося отца.

Боже! Тот день был перенасыщен счастливыми событиями!

К камере мне подарили так же хороший, наконец — то, человеческий объектив, взамен того старья, которым я пользовалась последние три года.

Сегодня у меня был тоже важный день.

Я решила использовать праздник Дня Города, чтобы получить качественные и крутые кадры! Я собиралась выложить фотки на свой личный блог, который веду уже почти год. И теперь у меня есть возможность получать снимки максимально крутого качества.

Меня охватывал азарт и ажиотаж.  Я не могла себя сдерживать!

Хотелось просто фоткать всё и всех вокруг! Но, конечно, я такого не делала.

Я ступала мимо орущих во всеобщем ликовании людей. Останавливалась, делала снимки.

Вот сейчас я сфокусировала камеру на одном из аниматоров.

Он жонглировал пламенеющими кольцами! Да еще они горели разными цветами! Зрелище было захватывающим!

Я сделала четыре снимка и прошла дальше.

Сфотографировала несколько передвижных композиций из цветов и металла. Затем увидела пляшущих гигантских желтых миньонов из одноименного мультфильма. Они тоже сохранились на карте памяти моей камеры.

Потом я начала охотиться за эмоциями. Я любила эмоции на фотографиях. Они содержали в себе чувственную мимику и демонстрировали детальную, потрясающую выразительность человеческого восприятия.

…Воспоминание резко сменилось.

Я ощутила головокружение. Перед глазами с космической скоростью пронеслись смазанные изображения, лица людей, улицы, дома и тени.

Теперь я сидела на окне длинного коридора.

Кажется, это было какое — то учебное заведение, но не школа.

— А вот это реально охренительно!

Сидевший рядом со мной парень .в темно — красной рубашке и джинсах, повернул камеру дисплеем ко мне.

— Очень круто! Особенно мне нравится что у этой девушки видно как в глазах небо отражается.

Я улыбнулась, мне была приятна похвала. Она укрепляла во мне уверенность. Я всегда робела и волновалась перед тем, как выложить фотки в сеть. Даже валерьянку, иногда, пила!

— Спасибо. — поблагодарила я с довольной улыбкой и губами взяла ещё мороженное с рожка. — А посмотри, пожалуйста… там дальше есть наряженные олени…

— Олени? — парень повернул ко мне свое лицо.

У него было красиво лицо и выразительные янтарные глаза.

На лице уже начала появляться щетина, и он её не сбривал с тех пор, как я сказала, что мне нравится, когда у него такие щеки и подбородок.

— Да, олени. — кивнула я. — Красивые, большие. Их очень круто нарядили. А еще за ними карета такая ехала, огромная. Посмотри. Мне кажется, там тоже должны быть классные снимки.

— Ща — а… заценим, — парень полистал меню.

Пространство вокруг вздрогнуло, исказилось. Меня швырнуло куда — то вперед и потянуло в бок.

Я, вдруг, оказалась в своей комнате.

Громко играла музыка. Группа «30 seconds to mars», From Yesterday.

Пространство моей комнаты рассекали лучистые линии солнечного света, пробивающиеся через жалюзи.

Я сижу перед компьютером. Сосредоточенно смотрю на монитор и старательно редактирую фотографии. Это фотографии мамы.

У неё скоро день рождение, скоро девятнадцатое мая. Уже через неделю.

Я готовила в подарок маме, помимо прочего, альбом с её самыми счастливыми фотками. Точнее, это была даже книга, но вместо иллюстраций в ней были разнообразные коллажи. Только нормальные и интересные, как мне хотелось. А не те, дурацкие и кривые, что обычно делают некоторые люди.

Я очень ответственно подошла к коррекции и ретуши всех снимков для коллажей, а это прорва работы!

Подарок должен был получиться просто невероятно крутецкий!

Моя мама очень сентиментальна, так что я не сомневалась, что ей мой подарок понравится. И предвкушение, как она увидит мой подарок, вселяли в меня радостное нетерпение.

Я улыбнулась своим мыслям и сохранила очередную фотографию.

Потянулась в кресле, чуть откинулась назад. О — ох.

Ещё чертова туча работы!

В дверь позвонили, я недоуменно нахмурилась. Это ещё кто?

Папа с мамой уехали на выходные к бабушке в Орёл.

Старшая сестра сейчас с мужем в Испании, а друзей я не ждала.

Я выключила музыку и пошла открывать дверь.

Стой, подумала я, глядя на происходящее глазами Яны. Стой, пожалуйста, Яна не открывай! Не надо! Стой! Да стой же, ты!...

Я, пребывая в воспоминании Яны, хотела остановиться. Я чувствовала, как она боялась открыть дверь. Но я была не властна в чужом воспоминании! Я ничего не могла сделать…

Только наблюдать глазами Яны Долгобродовой.

И тут воспоминание снова внезапно расплылось, растаяло.

Сменились очертания стен, исчез солнечный свет.

Я бежала по ступеням подъезда. Меня охватывала нетерпеливая радость и я не могла сдержаться.  Восторг и восхищение рвались наружу! Хотелось орать от счастья!

Я забежала на свой этаж, остановилась возле двери и начала искать ключи. Да где же они! Блин! Неужели…

Радостные эмоции и чувства сменились опасением. Я быстро вернулась на лестницу, прошлась по ней вниз. Затем вышла на улицу и поспрашивала у прохожих, но никто не видел моих ключей. Хотя они у меня с ярким брелоком и их тяжело не заметить.

Я вспомнила, как одухотворенная, счастливая поспешно шагала от метро. Саднящее сожаление заставило меня скривиться.

— Вот же… Дура! — я сокрушенно покачала головой. — Дура… дура я!

Я вернулась домой, пришлось до вечера ждать родителей.

Они очень удивились, увидев меня под дверью. Мама огорчилась, узнав, что я «посеяла» ключи от квартиры. Мне было невыносимо стыдно. Через четыре дня её день рождение, а я такое учудила!

Чувство вины вселяло уныние. Только папа ободряюще обнял меня и поцеловал легко с любовью, ласково и тепло.

— Ничего, — Он прижал меня к себе и чуть потрепал плечо. — Ничего, Янчик. Не переживай.

Он вздохнул, усмехнулся.

— Я давно собирался сменить замки.

Снова сменилось воспоминание.

Я сидела на кровати и рассматривала приготовленный маме подарок. Он был великолепен. И коллажи получились чудесные, крутые, жизненные!

Не терпелось подарить это маме, не терпелось увидеть её реакцию.

Был вечер, мои родители укатили в полицию. Нашли их угнанный автомобиль. Было примерно половина десятого. Я была одна дома.

Насладившись приготовленным подарком, я спрятала его в свой тайник за столом.

Вдруг раздался звонок в дверь.

Я бессильно смотрела глазами Яны, как она пошла открывать. Я уже знала, что это был тот самый вечер.

Последний раз, когда родители Яны видели свою дочь.

Яна радостно приплясывая проскакала в коридор в прихожую.

Посмотрела в глазок и удивленно отстранилась.

Звонок повторился.

— Кто там? — настороженно спросила Яна.

— Помогите пожалуйста! У меня котёнок попал под машину! Я вас умоляю ,девушка! Пожалуйста… Мне хотя бы перевязать чем — то…

Яна отстранилась. Засуетилась, заволновалась.

Нервно, пугливо прижала руки ко рту.

Не открывай, молила я, не открывай, пожалуйста, не открывай…

Конечно, она меня не слышала. Ведь это было только воспоминание.

Яна открыла дверь.

Я силилась увидеть того, кто стоял на пороге, но Яна тут же взяла у него из рук окровавленного котенка.

— Боже, бедненький… — чуть не плача проговорила она. — Как же его так?! Господи…

Глаза замылило слезами. Котенка было жаль. Грудь сдавило горькой печалью и ужасом.

— Да какой — то козел… задний ход дал и…

Да подними ты взгляд! Яна! Посмотри на него! Посмотри  ему в лицо!

Если бы я могла, я бы проорала ей это в лицо.

Посмотри! Посмотри! Ну, чёрт возьми! Ну, пожалуйста… Давай!

Она не посмотрела, не успела.

Я вскрикнула её голосом, когда что — то укололо меня в шею.

— Вы что… — но слова мои запутались, слились, стали неразборчивыми.

Окровавленный котенок выпал из моих рук и с глухим стуком ударился о пол.

Ноги Яны подкосились, тело налилось тяжестью, сознание начало меркнуть.

Уже лежа на полу, когда мои веки смыкались, я смотрела на его кроссовки. Он присел возле меня и что — то делал. Я чувствовала, что он связывает меня. Я не могла кричать, у меня не было голоса. Не было сил. Я не могла пошевелить даже мизинцем. Мне и моргнуть было тяжело.

Когда он взял меня на руки, я, уже теряя сознание, заметила на его левом запястье выжженное клеймо.

Бугрящийся, уродливый ожог был в виде цветка с пятью лепестками.

Я открыла глаза… Воспоминание пропало, я снова была в настоящем.

Я сидела на полу, в комнате Яны Долгобродовой и меня колотила дрожь. Я то и дело нервно сглатывала.

Возле меня медленно опустился на колено Стас.

— Ника? — он коснулся моего колена. — Как ты?..

Я посмотрела на него.

— Что ты увидела? — спросил он.

Я снова нервно, тяжело сглотнула. Обхватила себя руками за плечи.

Тело противно знобило, дыхание царапало горло. На висках болезненно пульсировала кровь, а затылок наливался тягучей неприятной тяжестью.

— Ника, что ты делаешь? — с подозрением спросил Стас, когда я встала и подошла к письменному столу Яны.

Стас встал рядом со мной. Я присела возле стола Яны Долгобродовой, наклонилась вправо и протянув руку открыла тайничок хозяйки этой комнаты. Там я нащупала рукой твердую обложку альбома и вынула его на свет.

Он был превосходен. Обложка была сиреневая, фактурная на ощупь и с оттесненным названием: «Эскизы наших эмоций».

— Что это? — быстро спросил Стас.

— Подарок, — ответила я и прижала книгу с фото — коллажами к груди.

— Подарок? — Переспросил Стас. — Кому?

— Её матери, — я качнула головой в сторону двери комнаты.

Стас помолчал. Я тоже ничего не говорила. Говорить просто не хотелось.

— Мне можно его посмотреть? — осторожно спросил Корнилов.

— Там ничего нет что помогло бы тебе выследить Романтика, — ответила я, глядя вниз, перед собой.

Стас вздохнул.

— Поверю тебе…

— Спасибо, — я не могла объяснить почему, но я не хотела, чтобы кто — то, даже Стас, открывал подарок Яны.

В нём была частичка её и она предназначалась лишь её матери. И никому больше.

Я оглянулась на дверь комнаты.

— Нужно посмотреть её снимки с последнего праздника Дня города.

— Ника, это было почти год назад… Ты уверена?

Я молча кивнула.

— Он был там.

Стас смотрел на меня. Я подняла взгляд и увидела, что он шокирован, хотя и сдерживает эмоции.

— Да, —  кивнула я. — Ты был прав, Стас. Он не хаотичен, он выбирает их.

— Заблаговременно, — кивнул Корнилов и с сожалением покачал головой. — Расчетливый.

— Не хвали его, — я покачала головой и попросила. — Пожалуйста, не надо.

Я вышла из комнаты, чувствуя на спине задумчивый и досадливый взгляд Стаса.

Сидевшие в соседней комнате родители Яны оба встали, когда я открыла дверь и переступила порог.

Я посмотрела на них. Отец Яны держал жену за плечи. Женщина с мольбой и страхом смотрела на меня.

— Ну? Ну, что? Что там? Что?.. Что вы узнали?

— Кристина… — попытался успокоить жену отец Яны.

— Что вы нашли?! — слезно вопросила несчастная женщина.

Я подошла к ней, протянула альбом.

— Вот, — я тяжело сглотнула. — Это подарок… вам.

— Что? — мать Яны трясущимися руками взяла у меня альбом в твёрдой обложке. — К — какой п — подарок… От… кого?

Они оба смотрели на меня с тревогой и бессильной горькой надеждой.

Я тяжело сглотнула. Мне показалось, что кто — то сжал моё сердце в кулаке. В глазах этих людей я увидела бесконечную, бездонную боль тяжелой утраты.

Иссушающее горе снедало их обоих, очерняя печалью душу, жизнь и мысли.

Мать Яны раскрыла альбом и задохнулась от рыданий.

Она прижала левую руку ко рту и зажмурила глаза. По её щекам заструились слёзы.

Отец Яны тоже схватился за альбом. Они рассматривали подарок от дочери с голодной, взволнованной жадностью. Они оба вцепились в ту последнюю частицу добра и нежности, что оставила им их родная дочь.

Они держали альбом, прижимаясь друг к друг, плача и разглядывая сделанные Яной коллажи — последнее, что осталось от их дочери. То, что она сделала сама и во что вложила душу, сердце и свою любовь.

Я тихо, молча вышла из комнаты, и столь же тихо закрыла за собой дверь.

Стас ждал меня в прихожей. Мы ушли, не задавая вопросов и не прощаясь.

Через пару минут мы уже ехали в его машине по широкому проспекту. Я уныло смотрела в окно.

Настроение было дерьмовое. Я только что закончила пересказывать Стасу свое видение. Корнилов оживился, услышав про клеймо на левой руке. Это была важная и очень заметная примета.

А у меня на душе тлел тяжелый осадок от увиденного и пережитого.

Горло сдавливал болезненный комок.

Стас хотел что — то спросить, но у него внезапно зазвонил телефон.

— Извини, — пробормотал он.

Я молча кивнула.

Он взял трубку.

— Да? Что?.. Отлично… Спасибо, Костян. С меня причитается. Он сопротивлялся? О — о… рад это слышать. Ну, только вы там не перестарайтесь. Ладно? Чтобы потом его адвокат не сказал, что вы из него признания выбивали. Да, добро. Давай.

Он отключился, и я увидела, что он победно ухмыльнулся.

— Что случилось? — спросила я, не удержавшись.

— Фотографа твоего приняли, — ответил Стас со вздохом. — В Питере уже прятался, у сводного брата.

— Он сядет?

— Посмотрим, — неопределенно ответил Стас. — Во всяком случае, доказательства у нас неоспоримые.

Он внезапно зло ощерился.

— Но, каков гадёныш… В Москве, в официально зарегистрированной фотостудии, девчонок снимать для всяких извращенцев…

— Фотостудию, надо думать, закроют?

— Уже закрыли.

— Отлично, — я перевела взгляд на окно, взглянула на улицы, которые мы проезжали.

Город жил своей жизнью. Обыденной и повседневной. Без Романтика и его жертв.

— Теперь куда? — спросила я.

— Отвезу тебя домой, — решительно произнёс Корнилов, не глядя на меня.

— Что?! — не поняла я. — Почему?

— Хватит с тебя на сегодня, — Стас упрямо покачал головой.

Я повернулась к нему всем телом и недоуменно, с возмущением пристально посмотрела. Он на миг отвел взгляд от дороги, взглянул на меня.

Я пожала плечами, выразительно глядя на Корнилова. Я не понимала.

— Почему?! Стас?! Это же…

— Ника, — Корнилов, чуть прикрыв глаза качнул головой. — Я помню, что с тобой было, когда ты помогала мне поймать Живодёра.

Так вот оно что!

Я хмыкнула и раздраженно покачала головой.

— Причем тут это?

— Притом, что это могло плохо для тебя кончиться.

Я упрямо сложила руки на груди и негодующе спросила:

— Так ты пытаешься меня уберечь, Стас? От моих видений что ли?

Я презрительно фыркнула.

— Бесполезнее этого, только таскать воду решетом.

Стас усмехнулся.

— Учишь русские поговорки?

— Приходиться, — кивнула я. — Скажи честно… Стас?

— Что?

— Если бы я не пришла к тебе… Ты бы ко мне не обратился? Да?

Мы посмотрели друг на друга.

— Ника, я просто о тебе беспокоюсь… Мне…

Он замолчал, как будто подавился. А потом произнёс, глухо, тихо, но с чувством.

— Мне жалко тебя…

— Жалко? — переспросила я тихо, с грустью. — А их? Этих людей, потерявших своих детей, своих дочерей, тебе не жалко? Ты думаешь о них?! Могут они хотя бы надеяться, что ублюдок, отнявший жизни у их дочерей, сядет за решетку?! Понесёт наказание, которое заслужил?

Стас вздохнул.

Мы проехали перекресток и свернули возле высокого здания телеканала.

— Думаешь, им это поможет? — проговорил он с грустным скептицизмом.

Я посмотрела на него.

— Знаешь, Стас… Боль их не утихнет уже никогда. Но я думаю, что чем дольше он остаётся на свободе, тем она сильнее.

Я с сердитым видом отвернулась к окну. Хотя и понимала, что он искренне пытается уберечь меня, я всё равно сердилась и не понимала.

Я тоже отлично помнила, что со мной было, когда я видела воспоминания жертв Московского Живодёра и самого убийцы. Когда они преследовали меня повсюду. Налетали, наваливались, укутывали и душили в своих мрачных, жестоких реалиях.

Я пребывала в гнетущей депрессии. Я перестала улыбаться. Мне было плохо. Мне не хотелось ничего.

Я боялась спать, ведь воспоминания жертв Живодёра часто приходили ночью. Они показывали, как Живодёр мучал их, как медленно пытал их, вызывая боль, страдания и крики. Я видела, как убийца наслаждался и возбуждался от мучений своих жертв.

Я всё это наблюдала, в подробностях и деталях, раз за разом.

Красочно.

Натуралистично.

Удручающе и мрачно.

Я вряд ли ,когда — то забуду то, что видела в последних воспоминаниях жертв Живодёра. Да скорее всего, никогда. Никогда не забуду.

Мы ехали молча, и через некоторое время застряли в небольшой пробке.

— Ника чего ты обижаешься?

— Я не обижаюсь, Стас, — я качнула головой. — Я ценю твою заботу.

— Я рад это слышать.

— Но, я хочу помогать, — упрямо заявила я.

Стас раздраженно фыркнул.

— Ника мне прямо сказать, что тебя может ожидать?

Я невесело усмехнулась:

— Психиатрическая больница?

Он посмотрел на меня. Серьёзно, долго и недовольно.

— Считаешь, что это смешно?

— Нет, от чего же… — я пожала плечами, — Вполне реальная опасность.

— Тогда, почему? Зачем тебе это?

Я не сразу ответила.

— Затем, что я могу, Стас.

— Только ради этого?

— Не только.

— А что ещё?

Я вздохнула.

— Я уже давно, кое — что чётко уяснила.

— А именно?

Я бросила на него усталый взгляд.

— Мне никуда никогда и нигде от это не спрятаться, — убежденно проговорила я.

— А ты пробовала? — усмехнулся Стас.

— Уж, поверь, — снова вздохнула я. — Я пыталась и не единожды.

Я пожала плечами.

— Если я не буду видеть то, что вытворяет Романтик… Ну — у… я буду видеть что — нибудь другое.

— Вряд ли «что — нибудь другое» сравниться с тем, что он делает. — резонно заметил Стас.

— Да, — кивнула я, глядя на проезжающий мимо нас автобус, — Скорее всего… Только знаешь, что?

— Что?

— Так, я всё равно буду от это мучаться долго и часто. И самое обидное, Стас, что зря. Без пользы.

Корнилов фыркнул, пренебрежительно усмехнулся.

— Хочешь, непременно, приносить пользу?

— Да.

Он посмотрел на меня и наши взгляды снова столкнулись.

— Ника…

— Стас, пожалуйста… — я смотрела на него с просьбой. — Не обрекай меня страдать от бесполезного количества воспоминаний разных других людей… Ты всё равно не убережешь меня от того, чтобы я не видела всякие мерзости! Понимаешь? Я их всё равно вижу! Всё равно!

Я раздраженно цокнула языком.

— И поверь, видеть, как два мальчика мучают щенка, поджигая ему лапы, или как отец насилует дочь, или как какой — то урод насмерть забивает старушку ради квартиры, мне не чуть не легче, чем видеть деяния Романтика!

Стас внимательно посмотрел на меня. Но я глядела вперёд.

У меня выступили слёзы на глазах.

Как он не понимает? Он не может меня защитить! Меня никто от этого не защитит!

Я пожала плечами. В горле чувствовалось неприятное першение.

— А так… хоть я и вижу ужасы куда страшнее, чем всё выше перечисленное… я… — я судорожно вздохнула. — Я хотя бы знаю ради чего, Стас…  Если терпеть всё это, то хотя бы ради дела…

— То, о чём ты говорила, тоже достойно внимания, — заметил Стас.

Я отмахнулась.

— Эти уже понесли наказание.

— Да?

— Да, я их подставила. Это было не так уж и трудно. Только вот с маленькими садистами ничего не вышло.

Стас усмехнулся.

— Мнишь себя воительницей за справедливость?

Я фыркнула и грустно усмехнулась.

— Меня мотивирует не только это, ты же знаешь. Мои видения прекращаются только тогда, когда чертова справедливость восстановлена.

Я обреченно вздохнула.

— Только и насильника, и убийцу старушки долго искать не пришлось. Они не особо прятались.

Я помотала головой.

— И они не нападают на других. Они…

— Не так опасны, как Романтик? — подсказал Стас.

Я кивнула.

— Едва ли с этим можно спорить.

— Я и не спорю, — ответил Корнилов. — Я с тобой согласен.

Я молча кивнула и плаксиво шмыгнула носом.

Мы снова замолчали и в тягостном молчании доехали до моего района.

До дома, понятное дело, Стас меня никогда не подвозил.

Иначе у дяди Сигизмунда неминуемо возникли бы вопросы, почему его четырнадцатилетнюю племянницу катает на внедорожнике, какой — то взрослый мужик.

— Ника, — произнёс Стас, когда остановил автомобиль.

Он замолчал, собираясь с мыслями. Я не торопила его, молча ждала и надеялась.

Я видела, как Корнилову тяжело принять решение.

— Я тебе конечно не могу указывать и заставлять, но…

Корнилов, как мне показалось, с легким раздражением выдохнул.

— Я боюсь за тебя, — проговорил он сжимая руль автомобиля. — Правда.

Я чуть наклонилась вперёд и заглянула ему в глаза. Он сжимал руль и угрюмо, сцепив зубы, смотрел вперёд. Я коснулась его руки, и он посмотрел на меня.

— Я знаю, Стас, — проговорила я тихо и ласково. — Но это моё решение. И… твои попытки уберечь меня… прости, но они тщетны.

На его лице дернулась скуловая мышца.

Он покивал головой.

— Да… понимаю…

— Так, ты позволишь мне?

Корнилов улыбнулся.

— Если даже я скажу нет, ты ведь начнешь искать Романтика сама. Так ведь, Ника?

— Так, — утвердительно кивнула я.

— Я и не сомневался, — он ещё раз улыбнулся. — Завтра съездим к родителям Богуславы Мартыновой.

— Хорошо, — я открыла дверь его автомобиля.

— Ника.

Я обернулась:

— Что?

— Там будет… тяжелее, — заметил Стас.

— Ты про то, что её мать порезала себе вены?

— Да.

— Переживу, — вздохнула я.

А куда мне деваться? Я уже объяснила, что выбора у меня нет. У меня его никогда нет.

— Уверена, что справишься?

— Да, уверена, — солгала я. — Пока, до завтра.

— До завтра, — взгляд Стаса был задумчивым, усталым и беспокойным.

Я вышла из автомобиля и направилась к мастерской дяди Сигизмунда. Я знала, что Стас сейчас будет на расстоянии, не спеша ехать следом. Он всегда провожает меня. Всегда.