Я что, влюбилась сама в себя?

Глава 3. Клон в моей постели

Проснулась от звука лязгающей вилки. Сначала подумала, что это Гизмо снова ворует консервы из шкафа, но запах жареного бекона заставил открыть глаза. Лекса сидела на краю моей кровати, обёрнутая в моё же одеяло, и ела яичницу с моей любимой тарелки. Её волосы были растрёпаны, а на шее краснел след, похожий на укус. Мой взгляд скользнул к окну — занавески колыхались, будто кто-то недавно выпрыгнул.

— Утро, — сказала она, протягивая мне кусок тоста. На нём было намазано что-то фиолетовое. — Попробуй. Генно-модифицированная черника. Взрывается во рту, как твои надежды на нормальность.

Я села, поправляя майку, которая за ночь закатилась куда-то под лопатки. Гизмо спал на подушке, прикрыв крыльями морду, словно стыдился происходящего.

— Ты… как ты вообще сюда попала? — спросила я, отодвигая тост. Фиолетовая паста пузырилась угрожающе.

Лекса наклонилась, и её голое плечо коснулось моего. Холодное. Всегда холодное.

— Ты забыла запереть дверь. Опять. — Она лизнула масло с пальцев. — А ещё оставила дневник на столе. Очень трогательно, кстати. Особенно про то, как ты мечтаешь, чтобы кто-то прижал тебя к стене в подсобке.

Я покраснела. В подсобке на прошлой неделе я чинила спектрометр. И да, возможно, фантазировала… но это не было записано в дневник.

— Ты врёшь, — выдохнула я, но она уже достала из-под подушки листок. Мой почерк. Мои слова.

— «Хочу, чтобы меня взяли силой…» — начала зачитывать Лекса театральным шёпотом.

— Довольно! — Я вырвала листок, порвав его пополам. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из клетки.

Она рассмеялась, откинув голову. Её шея была усеяна крошечными царапинами — точно такими, какие остаются, когда Гизмо слишком агрессивно вылизывается.

— Не стыдись. Это же я. Твоя лучшая часть. — Её рука скользнула под одеяло, коснулась моего бедра. — Или худшая. Зависит от угла зрения.

Я дёрнулась, но её пальцы впились в кожу, удерживая на месте.

— Что ты делаешь? — прошептала я, чувствуя, как мурашки побежали вверх по спине.

— Эксперимент, — ответила она, придвигаясь ближе. Её дыхание пахло беконом и чем-то металлическим. — Проверим, сработает ли инстинкт самосохранения, если угроза исходит от тебя самой.

Её губы прижались к моей шее, и я замерла. Холодок от её прикосновения противоречил теплу, разливающемуся внизу живота. Гизмо заворочался, заурчал во сне, будто комментировал происходящее.

— Мы… мы одно ДНК, — пробормотала она между поцелуями. — Это не измена. Это… самопознание.

Я хотела оттолкнуть её, но руки не слушались. Вместо этого они сами потянулись к её талии, к шраму под рёбрами — точной копии того, что остался у меня после падения с велосипеда в двенадцать лет.

— Перестань, — слабо протестовала я, когда её зубы впились в мочку уха.

— Врёшь, — прошептала она. — Ты дрожишь. И не от страха.

Она сбросила одеяло, и я увидела, что на ней только моя футболка. Та самая, с надписью «Не беспокоить — творю науку», которую я считала потерянной. Её руки скользнули под мою майку, и я зажмурилась, пытаясь представить, что это не реальность. Что это сон, вызванный переутомлением или испарениями из пробирок.

Но её прикосновения были слишком настоящими. Грубоватыми, как наждачная бумага, будто она намеренно копировала мои неумелые ласки.

— Ты никогда не позволяешь себе этого, да? — спросила она, прижимая мою ладонь к своему бедру. — Боишься, что сломаешь свою хрупкую логику.

Гизмо чихнул, проснулся и уставился на нас своими жёлтыми глазами.

— «Человек — это то, что должно превзойти», — проворчал он, спрыгивая с кровати. — Но вы, кажется, решили деградировать.

Лекса засмеялась, не отрываясь от моей шеи.

— Иди поиграй с сингулярностью в гараже, меховой комок.

Но кот уже скрылся за дверью, махнув хвостом с видом философа, покидающего бар во время драки.

Её пальцы нашли то, что искали, и я вскрикнула, вцепившись в простыню.

— Видишь? — прошептала она. — Ты хочешь этого. Ты создала меня, чтобы я делала то, на что у тебя не хватает духа.

Я попыталась что-то сказать, но слова потерялись в стонах, когда её движения стали резче. Комната поплыла, смешавшись с пятнами солнечного света на стенах. Где-то далеко звенела посуда — наверное, тарелка с беконом упала на пол.

— Кончай, — приказала она, и это прозвучало как вызов.

Я вцепилась в её плечи, чувствуя, как волна накрывает с головой. В этот момент дверь распахнулась с грохотом.

— «Срочное сообщение! — прокричал Гизмо, влетая в комнату с моим телефоном в зубах. — Твой бывший звонит. Опять. И пахнет отчаянием».

Лекса замерла, её губы застыли в дюйме от моих.

— Идеальный момент, — проворчала она, отстраняясь. — Ты дрессировала его специально?

Я схватила телефон дрожащими руками. На экране — три пропущенных вызова от Марка. Лекса потянулась к нему, но я отдернула руку.

— Не смей, — прошипела я, внезапно осознав, что сижу полуголая перед своей копией, а кот при этом критикует мою личную жизнь.

— О, теперь ты защищаешь его? — Она скользнула с кровати, подбирая с пола свою — мою — футболку. — Напомни, кто на прошлой неделе говорил, что он «эмоционально бесплоден, как лунный грунт»?

Гизмо прыгнул на подоконник, разглядывая нас с видом судьи на конкурсе абсурда.

— «Любовь — это временное помешательство, — процитировал он. — Но консервы — вечны».

Лекса бросила в него подушкой, но промахнулась.

— Заткнись, меховой Ницше. Или я скрещу тебя с тараканом.

Я натянула одеяло до подбородка, пытаясь собрать мысли. Марк. Зачем он звонит? Мы расстались полгода назад после того, как он назвал мои эксперименты «забавой для социопатов». Теперь же, судя по смс, он «передумал» и хочет «обсудить наши отношения за кофе».

— Дай мне телефон, — потребовала Лекса, протягивая руку. — Я с ним поговорю.

— Нет! — Я прижала аппарат к груди. — Ты уже взорвала его машину.

— И что? Теперь он ездит на автобусе. Это полезно для экологии.

Гизмо фыркнул, перебирая лапами по подоконнику.

— «Ревность — это искусство причинять себе боль чужими руками, — сказал он. — Но мои лапы заняты».

Лекса игнорировала его, подходя ко мне вплотную.

— Ты боишься, что он предпочтёт меня? — спросила она, проводя пальцем по моей щеке. — Не волнуйся. Я лишь покажу ему, чего он лишился.

Она выхватила телефон прежде, чем я успела среагировать. Набрала номер одной рукой, другой прижимая меня к кровати.

— Привет, Марк, — сладким голосом сказала она. — Это Алекс. Нет, другая Алекс. Да, та, что сексуальнее и не носит кардиганы.

Я попыталась вырваться, но она придавила меня коленом, продолжая говорить:

— Нет, я не сошла с ума. Просто создала улучшенную версию себя. Хочешь встретиться?

Марк что-то ответил, и её губы растянулись в улыбке.

— Отлично. Кафе «Квантовая пена», через час. Приходи голодным.

Она бросила телефон на кровать и отпустила меня.

— Зачем? — прошептала я, чувствуя, как комок подступает к горлу.

— Чтобы ты наконец увидела, как выглядишь со стороны. — Она надела мои джинсы, которые сидели на ней идеально, хотя мне всегда казалось, что они жмут в бёдрах. — И перестала цепляться за прошлое.

Гизмо прыгнул на кровать, уселся передо мной и уставился в глаза.

— «Ты должна стать тем, кто ты есть», — пробормотал он. — Но, кажется, ты уже опоздала.

Когда дверь захлопнулась за Лексой, я уткнулась лицом в подушку, всё ещё пахнущую её духами — моими духами, которые я перестала носить, потому что Марк говорил, что они пахнут больницей.

— Она права, — сказала я в пустоту.

— «Правда, как ртуть, — ответил Гизмо, тычась мордой в мою руку. — Ускользает, когда пытаешься её ухватить. Но консервы всегда остаются консервами».

Я не знала, плакать или смеяться. Поэтому просто взяла банку тунца из тумбочки и открыла её для него. В конце концов, это был единственный понятный язык любви в этом безумном мире.