Все возвращается

4

Добавленное, на еще вовсе не старые дрожжи, возымело немедленное действие. Пауля вновь, в который уже раз за сегодняшний вечер, буквально с головой захлестнула обида на все и вся. В свете растревоженного прошлого, блестящего без всякого сомнения, он показался себе мерзким пигмеем. Недостойным вообще, жить на этой земле. Однако о суициде речь не шла. Да и не могла идти. Кишке себя любил достаточно трепетно и, если бы и отважился на подобный шаг, то в самую последнюю очередь. И то, вряд ли. А пока ...

   Вооружившись бутылкой. Из которой, не ощущая ни градусов, ни горечи, время от времени отхлебывал, он, пошатываясь, принялся бродить по коттеджику. Забрел и в операционную. И вот тут-то, бело-никелевый, ослепительный антураж, имевший непосредственное отношение к его профессии, показался ему слишком парадным. Словно блестел в насмешку над его, конечно же, черными думами. В бешеной ярости, Кишке замахнулся на операционную лампу. Возжелав разбить ее вдребезги, потому, что блестела пуще всего остального. Но, что-то щелкнуло в голове, в самый последний момент. Скорее, всплыла цена оборудования. Рука ослабла и опустилась. Однако ярость, клокотавшая внутри, все равно, властно потребовала жертв и действия.

   Секунду, в Кишке поборолись истинный немец, даже в состоянии опьянения, не терявший способности прикинуть будущий ущерб, и озлобленный буян. В результате возникло мнение, что если что и бить, то лучше компьютер. Который находился по соседству, в крохотном кабинетике доктора. Пауль ринулся туда. Но и там, скаредность, вмиг оправданная, как обостренное чувство собственности, не позволила ему учинить погром. Что и говорить - слаба оказалась кишка у немца. По сравнению с широтой души, но главное, с последствиями ее разгула, у любого русского мужика. Даром, что хлестал "Столичную" - только добро переводил.

   Между тем, оставив покое нетронутыми и операционную, и кабинетик, Кишке выбрался на свежий воздух. Дворик, как и все тут, был тоже крохотным. И, даже не столь ухоженным, что было не принято в этих краях в принципе. Доктор внимательно оглядел коттеджик снаружи. Явно остался недовольный осмотром жилища. Поскольку всегда считал, а сейчас особенно остро ощущал несправедливость, что имел законное право на совершенно иные апартаменты. Единственным плюсом жилья было то, что располагался коттеджик на самой окраине городка. Что позволяло, правда, не без оглядки все равно, иной раз принимать "левую" клиентуру.

   Негатив, разрывавший внутренности доктора, требовал выхода. Пожалев оборудование и компьютер, Кишке с остервенением принялся дубасить по садовой скамейке. Дерево стойко восприняло столь необычное испытание. Вынесло его безропотно, даже не сподобившись подставить гвоздь, чтобы разбить бутылку. Тем временем, непривычный шум во дворике, привлек внимание обитателей небольшой пристройки. Что ютилась в противоположном углу участка. Там выключили свет и, к темному стеклу прилипли любопытствующие физиономии. Мозг Кишке уже соображал туго. Но данный факт, он все ж таки отметил. Да и как было не отметить, если самым благодатным в теперешнем положении доктора, являлось желание наорать не на бессловесный фикус, а на что-нибудь более одушевленное.

   В данном случае, все сходилось, как нельзя лучше. Ведь в пристройке проживала медсестра. Турчанка, лопотавшая по-немецки хоть и бойко, но с жутким акцентом. Она то, уж конечно, будучи подчиненной, да еще и эмигранткой, просто обязана была безропотно выслушать все претензии хозяина на эту дрянную жизнь. Впрочем, и к ней самой, у доктора имелось свое конкретное "НЮ". Что являлось не самым плохим поводом, чтобы заодно выплеснуть и пьяную ярость. Зажав, так и не разбившуюся бутылку в руке, будто это была противотанковая граната и, расплескивая на ходу остатки водки, Кишке направился через дворик к пристройке. Его ноги причудливо заплетались. Выписывали кренделя. Но цель, которую он изо всех сил старался не упускать ни на секунду, помогала держаться, что называется, на плаву.

   Заметив приближение хозяина, лица в окне отринули от стекла. Однако свет в комнате не зажегся.

   - Ферюзе-е-е, - затянул Пауль, - А ну, иди сюда, проказница.

   Некоторое время за дверью было тихо. Но немец оказался настырным и не чинясь, забарабанил в окно. Едва не разбив его. Только тогда в комнатушке зажегся свет. Дверь отворилась. И на пороге, возникла та, которую звали Ферюзе. Это была типичная азиатка. С черными, как смоль волосами и миндалинами глаз-углей. На этом, все ее экзотические прелести, благополучно и заканчивались. Для своих двадцати пяти лет, турчанка была слишком грузна. Если не сказать больше - практически бесформенна. Тяжелые полушария мощных, но уже явно успевших отвиснуть под собственной тяжестью грудей, выглядели под тканью ее домашнего халата, совсем не прельстительно. Наоборот, скорее пугали, как некое недоразумение. Или вата, неизвестно по каким соображениям засунутая туда небрежно, комками. И, до сих пор не вынутая.

   Подстать было и лицо Ферюзе. Широкоскулое и горбоносое. Обтянутое жирной кожей, цвета жидкого кофе, с капелькой молока. Но, даже и этот нос, явно терялся в окружении мясистых щек. Над верхней губой медсестры, проглядывали редкие усики. Что придавало ее и без того, постоянно хмурой, лишенной всяких эмоций, физиономии, выражение далеко не благостное для всприятия.

   - Я вас слюшаюсь, герр Кишке, - произнесла она и, по-восточному, застыла, надо думать, в покорном ожидании.

   - Это оч-ч-чень хорошо, что слушаешь, - осклабился тот, пошатываясь и отчаянно силясь припомнить, зачем вообще сюда явился. Наконец, нужный посыл в пьяной голове отыскался. - А если слушаешь, то и мотай на свои усы. Гы-гы-гы.

   Последнее, Паулю показалось остроумным.

   - Вы пияный есть, доктор, - сделала слабую попытку одернуть нахала Ферюзе.

   Однако, чувствуя за собой какую-то всамделишную вину, поостереглась развивать эту мысль дальше.

   - Ну, пьян. Да! А тебе то, какое дело? - мотнул головой Кишке. - В общем так, дорогая ты моя Дюймовочка, я тебе закон нарушать не поз-во-лю!

   Для убедительности, он помахал выставленным указательным пальцем перед ее носом.

   - В чем я есть нарушил закон? У меня вид на жителств - польний порядок. С правом работ. И, этот помещений, я у вас арендуит, на законный оснований, - спокойная как слон, ответила турчанка.

   - Не о тебе разговор, - рявкнул Кишке. - И, не морочь мне, пожалуйста, голову, - дабы придать себе пущей храбрости, он хлебнул из бутылки, утер ладонью губы и продолжил. - П-п-прекрасно знаешь, о чем я г-г-говорю. О сестрице твоей распрекрасной! К-к-кстати, как ее зовут?

   - Джевире.

   - Дже... Д... же... ви..., Тьфу, язык можно вывихнуть! Для нее что, поприличнее имени не нашлось?

   Ферюзе, поджав губы, промолчала. Но Пауль и не ждал ее ответа. Отыскав, наконец, верную зацепку, он выверил курс и, попер дальше.

   - В общем так, как бы там ее не звали, но чтобы завтра, ее здесь не было! Ясно? Мне еще из-за этого, неприятностей с властями не хватало. Ясно, я спрашиваю?

   - Но, герр Кишке, - нисколько не переменившись лицом, взмолилась турчанка. - Из-за Джевире проблем нет. Клянусь Аллахом. Из дома она не выходить. А ее дел, я уже делайт. Совсем мала осталась. Две недель и тоже, законный вид на жительств будет. Герр Кишке.

   - Нет, и еще раз нет, - упрямо тряхнул лысой головой тот. - Пусть убирается, к чертовой матери.

   - Герр Кишке, пожалуйста, проявите милосердий.

   Но доктор уже не слышал ее. Как истый немец, выплеснув из себя строго взвешенную порцию того, что взывало к агрессии. Освободившись и получив облегчение, он двигался по направлению ко входу в коттеджик. А поскольку под спудом выпитого изрядно, это оказалось труднейшей задачей, все его усилия, в том числе и мозговые, теперь работали в единственном векторе. Турчанка же не стала заламывать руки. бросаться вслед и ползать на коленях. По-прежнему холодная, казалось до самого позвоночника, она проводила хозяина откровенно уперто-презрительным взглядом. и только тогда, когда тот, примерившись трижды, все же втиснул себя в дверной проем, развернулась и ушла в комнату. Причем, не смотря на немалый вес, развернулась с завидной экспрессией. Тем самым, еще раз продемонстрировав очень непростой характер, что поселился в ее необъятных телесах. Хотя, если уж откровенно, что касалось работы, Ферюзе была внешне покладиста, исполнительна и обязательно всегда апатична.

   Фраза, сорвавшаяся с ее пухлых губ, доктора уже не касалась. Она была адресована виновнице разборки.

   - Приперлась, на мою голову, сестрица. Что б тебе ...

   Тем временем, та возлежала в углу комнаты, на груде ватных одеял и, не проявляла ни капли беспокойства. Одного взгляда на нее, вполне бы хватило, чтобы не только сделать вывод об их с Ферюзе родственных отношениях, но и возможно, начать заикаться от неожиданности. Турчанка являлась практически точной копией медсестры. Сходилось все, вплоть до черных усиков, фривольно колосящихся под крючковатым носом. Правда, Джевире была немного грузнее. Что тоже, без ошибки можно было отнести, к ее более зрелому возрасту. На года четыре-пять большему, чем у сестры.

   Судя по всему, характер ее был так же не подарком. Но в отличие от Ферюзе, просто всегда смурной, в мимике и жестах этой, сквозило нечто, что уловить сразу и, тем более классифицировать, было не возможно. То же касалось и глубин ее темных, словно расплавленный битум, глаз. Это "нечто" заставляло невольно напрягаться. После чего, возникало стойкое желание уйти прочь, от греха подальше. И только опытный психиатр, пронаблюдав ее реакции, с уверенностью бы констатировал - та была малость не в себе. Из тех, о которых говорят: "Не иначе, как с большим прибабахом".

   Как только Ферюзе переступила порог, Джевире воззрилась на нее совершенно бараньим взглядом. И, без тени, каких бы то ни было эмоций на брылястом лице, спросила. Как, наверное, и положено на Востоке, когда старшая, призывает к ответу младшую.

   - Что ему надо было?

   Причудливый турецкий язык, звучал в комнате, стилизованной имеющимися в наличие средствами под кусочек родины, вполне естественно.

   - Это по работе, - буркнула Ферюзе.

   - Не ври! Он пьяный, какая работа? Наверное, немец обо мне говорил? - громогласно заявила сестрица.

   Пронаблюдав реакцию младшей, по известной только ей мелочам, она убедилась, что попала в "яблочко". Потому, не переставая бросать в рот засахаренные орешки, продолжила допрос.

   - Чем он недоволен?

   - Сказал, чтобы ты убиралась из его дома, - посмотрев на родственницу совсем не ласково, бросила Ферюзе.

   - Что??? - смоляные глаза той стали круглыми, как плошки.

   С трудом переварив информацию и, что было удивительным, несколько смешавшись в чувствах, Джевире вдруг залепетала. Будто мановением волшебной палочки, кто-то невидимый, но всесильный, превратил ее в маленькую девочку. Только оставив в прежних, необъятных телесах.

   - Как же так, Ферюзе? Ведь он сам разрешил мне погостить у тебя. Клянусь Аллахом! Сам.

   - Опять врешь, - сухо ответила сестренка. - Да, герр Кишке, будучи добрым человеком, дал тебе разрешение. Но, переночевать одну ночь. А ты уже вторую неделю здесь.

   - И что? - старательно напрягая извилины, чтобы постичь разницу, все еще пролепетала старшая.

   Однако, судя по всему, в ее грузном теле, стремительно начал повышаться градус температуры. Грозящий скоро, достичь точки кипения. Младшая сестра интуитивно поняла, что надвигается гроза. Поэтому поспешила вывалить собственные претензии и свой взгляд на проблему. Сперва, дав понять, что терпеть обиды не намерена, она с чувством грохнула на пол расписной поднос. После чего, ее буквально понесло.

   - Ну, зачем, зачем, Джевире, ты сюда приехала? Кто тебя звал? Родственники, видите ли, решили так! Будь проклят тот день, когда я написала им письмо с адресом! А что мне родственники?! Я зарабатываю здесь свои крохи в поте лица. Да, устроилась неплохо. И что? Ведь миллионершей не стала, - она перевела дух.

   Посмотрела ненавидящим взглядом на сестру - та уже парила вовсю. Хотела, было, открыть рот, но Ферюзе продолжила.

   - А ведь приехала то как?! Как моджахед какой-то. Окольными путями. На рефрижераторах каких-то. И, что мне теперь с тобой делать прикажешь? Какие документы? Как я тебе их сделаю? Это Германия, дорогая! А не наш аул. Где можно купить все, что душа пожелает, за одного барана. Прав доктор, прав, гнать тебя надо.

   Наконец, она выдохлась. В бессилии опустила руки. Но, стоять посреди комнаты, внутренне напряжно, продолжила. Поскольку ответный ход числился за сестрой и он, совершенно не заржавел быть. Джевире скривилась, словно ей в рот затолкали насильно целый лимон. Смачно выплюнула прямо на пол не дожеванные орешки. После чего, садистски смакуя каждое слово, небрежно так, бросила первый пробный камешек.

   - Значит, так. Значит, видеть меня не желаешь?

   Она кряхтя поднялась с горы одеял. Подбоченилась, встав буквой "Ф". Ее глазища сделались бешенными. А из искривленного рта, полился бурный поток слов.

   - Э-э-э-э нет, так не пойдет, милая сестрица. Ты здесь, значит, как сыр в масле катаешься, а я ... У тебя - все, а у меня ничего. Разве это справедливо? Чем ты лучше меня? А? Я тоже хочу так жить. Хочу! - в ее голосе появились визгливые нотки. - И ты, да ты, должна мне помочь. Иначе, тебе лучше сдохнуть.

   - Не гневи Аллаха, Джевире, - жестко осекла сестру Ферюзе. - Только в его воле, кому жить и сколько.

   Но ту, пронять подобной мелочью, было невозможно. Ее лицо, вдруг, расплылось в широчайшей улыбке. Глаза стали узкими, однако продолжали исправно жалить. Изрыгая из темных недр, наряду с ненавистью, теперь еще и хитрость. Она вновь бухнулась на одеяла. Бросила в рот целую пригоршню орешков. И, даже не разжевав их, пробубнила.

   - Аллах. Аллах приберет тебя, дура, не сомневайся. А я помогу ему. Да! Я убью тебя!

   В комнате стало тихо. Ферюзе оцепенела. Не в силах что-либо сказать, уставилась на сестру. А та торжествовала полнейшую победу. С остервенением, в минуту, перетерла крепкими зубами орешки. Спешно проглотила. Следом, словно выступала на собрании по поводу юбилея, с апломбом заявила.

   - Да, да, убью! Закопаю, конечно, чтобы никто не нашел и не воняло. Гы-гы. А потом, возьму твои документы и, заживу королевой. Вот так!

   Она совершенно по-дурацки захихикала. Перекатилась на спину. И, от переизбытка распиравших ее чувств, задрыгала жирными ляжками. Шутила ли она? Мыслила ли всерьез? Или это было проявлением очередного приступа? Ферюзе размышлять над этим не стала. По любому, в серьезности поворота ситуации, можно было не сомневаться. Потому, в качестве лучшей защиты для себя, который должна была осознать и полоумная, она избрала веский аргумент.

   - И что же ты будешь делать потом? У тебя же нет медицинского образования?

   Джевире захлопала ресницами. Села. Призвала на помощь возможности своих извилин. Пришла к выводу, что крыть ей нечем. Но отступать, ой как не хотелось. Она и выпалила наобум.

   - А я в Канаду уеду. Вот!

   - Почему именно в Канаду?

   - Там хорошо. Я читала. И по телевизору видела. Замуж там выйду. Детей буду рожать. Много детей. Мне орден потом дадут. И много, много денег.

   Ее взор потерял былую агрессивность и, на какое то время стал мечтательным.

   - Ладно, - подводя итог семейным дрязгам, произнесла Ферюзе. - Завтра на утро операция назначена. Мне нужно выспаться.

   Возражений не последовало. Да и как было им последовать, если у Джевире, совершенно нежданно, появилось нечто более важное. Предмет новых мечтаний. Вместивший в себя перелет через лазурную Атлантику, зеркальную гладь Великих озер и еще много чего. Обязательно блестящего, а потому так манящего к себе. Купаться в радужных иллюзиях было куда приятнее, чем изводить собственные нервы в бесполезном скандале.