My alpha is a psychopath

16 глава

Тэхёну не становилось лучше, день за днем он лишь сильнее тонул в своей боли. Жар не отпускал ни на минуту, ломал на кусочки, дробил нещадно, высасывал последние крупинки жалких остатков терпения. Все мышцы до единой сводило спазмами, эта волна мук ежеминутно сковывала все тело, заставляя конвульсивно сгруппироваться, хотя от этого боль лишь увеличивалась, но бороться еще и с рефлексами омега не был способен.

Омега лежа на грязном белье, в пропитавшейся его потом сорочке, морально умирал. Он не мог определить, но был уверен что в спальне пахло дурно, его уже высохшей кровью из рыхлых ран на спине, которые никак не могли зажить, спертым остаткам кислорода из-за долго отсутствия любого проветривания, от этого отвращения к себе увеличивалось. Он не мог даже определить день сейчас или глубокая ночь, его мир тонул во мраке, так же, как он сам, в неописуемом состоянии на грани понимания происходящего. Капелька слезы, что целую вечность, дрожа, висела на ресницах, заслоняя и без того мутный взор, скатилась по горящей коже контрастом температуры причиняя боль.

Тэ лег на спину, он подсознательно понимал, что от этого боль усилилась, тело и без этого находящееся постоянно в плену боли уже даже не отреагировало, когда неприкрытая кожей рваная плоть соприкоснулась с тканью рубашки и была зажата весом беременного. Омега закрыл глаза, хотя в этом не было особой необходимости, он видел темноту и редкие размытые очертания мебели. Когда Тэхён почувствовал колкий язык собаки, проводящим раз за разом по покрытому потом и соленой слезой лицу, он не сумел даже поднять руку, чтобы прогнать Бао или Куана, который лишь сильнее раздражал раскалённую кожу.

Он так и уснул, лишённый сил, контроля над телом, зрения, весь потный, грязный, на не менее загрязненной простыне, в слезах и телом настолько ослабленным, что оно уже не могло принять новую порцию боли.

Весь его мир утопал в грязи, эта дрянь была везде.

Разбудил его толчок, не такой сильный, как прежде, ведь омега даже не помнил, когда в последний раз хоть через силу впихивал в себя еду. Но отчетливо в памяти запечатлелось, как он безвольной куклой лежал в собственной блевотине после завтрака несколько дней назад. Ребенок тоже ослаб, как и он сам, стал менее активным, но это изменение не столь заметено, чтобы начать беспокоиться, хотя омега решил, что следующим утром, когда бы оно не наступило, точно заставит себя хоть что-нибудь съесть. При очередном толчке беременный накрыл живот рукой и подал голос. Малыш всегда успокаивался услышав его голос, но признаться честно, сейчас он сорванный с ужасно заметной хрипотцой, речь с придыханием, потому что дышать — это боль. Он говорил не о чем, мог подолгу звать ребенка «человечком» пока не отрубался, мог говорить и сам не разбираться в том, что он произносил, помутневший разум на что-то более годное не был способен.

Тэ терялся во времени, не знал сколько часов пролежал вот так вот, говоря все, что сознание подкидывало, но когда человечек перестал пинаться, омега взглянул на часы и увидел 1:08 am, а осознание того, что он снова может видеть пришло несколько минут позднее. Некоторое время спустя, после бездумного разглядывания потолка, омега сел. Позвоночник и ребра заныли, заставив опереться руками на постель, искусанная губа вновь оказалась в жёстком плену зубов, перед глазами, не предвещая ничего хорошего, помутнело, беременный в спешке опустил глаза на простыню, изукрашенную темными пятнами его свежей или не очень крови, заметил Бао у изножья, который черными глазами смотрел на него. За миг ясность ума возвратилась, омега уже почувствовал где и как болело, мог различить, что включены лишь светильники, и ошутил прохладу на спине от вновь кровоточащих повреждений.

Он поднялся на ноги, за ним последовал Бао, не заметив тушку спящего Куана у ног, наступил на его то ли лапу, то ли на хвост, тот от боли зарычал, но не кинулся на него. Голова кружилась адски, тело ломило не лучше и омега очень пожалел о своем решении вообще покидать пределы постели.

Держась за стену, Тэ добрался до ванны, закрыл дверь. Бао успел проскользнуть внутрь вместе с ним, но Куан остался снаружи, и начать лаять. От этого громкого собачьего лая, в висках заколотило, сердце забилось в агонии и бессильный перед болью, Тэхён открыл дверь пропуская недовольного Куана, а потом застыл. В спальню вошла заспанная горничная, за ней еще несколько людей прибыло, но они не решились перешагнуть порог и остались за дверью.

— Младший Господин… — ее слишком звонкий голос служил лишь головной болью. Под пристальным взглядом женщины, Тэ опёрся головой о косяк и тихо произнес:

— Пожалуйста… — ломанный голос и вид самого Тэхёна заставили всех вздрогнуть, скрыть глаза, что заслезились от сочувствия к беспомощному. — Замените белье и окно… — на этом он закончил, никак не вспомнив окончанию своей просьбы. — Окно… открыть надо. — так и не выбрав более правильный вариант, произнес он.

— Да, да все сделаем.

Он ещё недолго простоял ищя опору у косяка, с абсолютно стеклянными глазами, а потом шагнул назад в ванную. Он смотрел на душевую кабинку в углу и ванную в центре комнаты, а потом медленно подошел к последней, открыл горячую воду, смотря, как она начала заполняться, пар шел сильный. Пока ванная заполнялась водой, он стянул рубашку, она упала на пол, Бао начал ее обнюхивать. Тэхён на последок взглянул на открытую дверь, за которой наверняка горничные убирались и решив, что если он грохнется прямо тут, то они уж точно узнают об этом, он оставил все как есть. Раздевшись догола, он вошел в воду. Это отняло больше сил, чем он думал, но погрузившись он понял, что чувствительность снова покинула его. Температура воды не была заметна, словно он парил в воздухе, хотя покренившаяся кожа говорила о высоких градусах. Омега медленно откинулся на спинку, сразу стало заметно как повреждения натянулись, еле как зажившие, снова открылись, расходясь трещинами, став одним целым с основной массой безумия на спине. Тэхён до сведенных от напряжения мышц, сжал челюсти, оперся затылком на бортик.

Бао не отходил от ванной, несколько раз порывался залезть к омеге, но тот игнорировал как его, так его попытки. Куан сторожил дверь, и омега чувствовал глубокую благодарность за это. Так было спокойнее и безопаснее.

Когда исходящий пар уменьшился, Тэ начал чувствовать первые огласки боли в спине. Челюсть сжалась сильнее. Потом он замер от боли от сгнившей первой метки. Шея горела, он чувствовал как плечи и лопатки охвачены жжением, добавляя жару.

Снова безбожная боль вернулась.

Когда она стала невыносимой, и омега заметил, что начал падать куда-то вниз, он открыл глаза. Попытался сосредоточиться на чем-то, сознание упорно порывалось покинуть его. Он смотрел на свои ухудшавшиеся бедра, на огромный живот, на тонкие запястья. И лишь спустя несколько время, заметил отеки крови на коже, они высохшие, словно въелись в кожу. Он снова погрузил пальцы в воду, начал тереть остаточную кровь с видимых частей тела, размазанную кровь с бедер, живота, груди и плеч, и ладони его становились разбавлено-красными. Он даже сам не понял, когда начал плакать. Когда до его слабого слуха дошли громкие всхлипы, и он увидел в отражении разбавленной его собственной кровью воды свое искаженное в гримасе лицо, он попытался закрыть рот рукой, но истерика подкралась слишком близка, чтобы избежать ее. Он тер кожу, избавляясь от невидимых отметин, и плакал громко, без попыток остановить себя, не скрывая все скопившееся, в голос в надежде, что он сорвётся и он лишится возможности озвучивать свою беспомощность, никчемность перед болью.

Особо сентиментальные горничные в спальне, стирали слезы с лица, продолжая свою работу под громкий плач омеги.

***

На утро его вырвало прямо на поднос с завтраком, после трех насильственных ложек каши. Смотря на все это, он хотел взвыть, ведь персонал не нанимался отмывать его блевотину. Но сил нет самому с этим справиться, и когда горничная пришла чтобы убраться, он прошептал с абсолютно опустошённым лицом: «Простите». Она лишь кивнула. А омега внутренне закричал.

Он снова лег, в самой неудобной ломаной позе, менять положение силы не нашлись, он смирился. Уже смирился. Бао громко дышал над ухом, за кроватью была видна голова младшего из псов и Тэ наблюдал за ним, пытаясь не уснуть.

Белье он еще не успел запачкать, в шесть утра смог поменять повязку, он в чистой рубашке, искупанный и слегка живой.

Наверно, это показатель прогресса.

Он надеялся на это. Разочарование не заставило себя долго ждать.

***

Вечером омега наткнулся на телефон в ящике тумбочки, который Чон дал ему давно и с которого он позвонил Джину. Он к нему не прикасался несколько месяцев, и аппарат был очевидно разряжен. В другой тумбочке нашелся и резервный аккумулятор. Омега обездвижено лежал на кровати ждал, когда телефон включился, первым пришли уведомления о пропущенных звонках от Джина с разницей в месяцы, но омега не спешил звонить другу. Он подключился к wifi, который к его счастью был без пароля, а потом забил в интернет интересующую его вещь.

Особенности дополнительной метки.

Насильственная или как в народе называется, дополнительная метка в корне отличается от обычной. Если последняя ставиться во время полового акта, с согласием омеги, то насильственная служит наказанием, она не практикуется в наше дни из-за своей болезненности и полного домирования альфы над омегой, лишенного любого права, а так же она карается законом.

Обычно, место насильственной метки — это плечи, шея и лопатки, в очень редких случаях ключицы.

А потом он перестал сначала понимать текст, что читал, а потом вовсе не смог читать, все поплыло перед глазами. Насколько он усерднее пытался разглядеть текст, настолько сильнее все смешивалось. Он пролистал статью, остановился в середине и снова предпринял попытку вчитаться.

Эта метка словно паразит проникает в организм, ломая привычный строй вещей, диктует свои правила, а организм начинает защищаться, этот период является самым болезненным, он начинает с момента появления укуса и продолжается несколько недель. Сутки спустя старая метка начинается воспаляться, наблюдается гной, а потом она превратится в открытую рану, быстро заживая. А с новой меткой дело обстоит совершенно иначе, место укуса не заживает долгое время, организм сопротивляется, но когда он ослабевает из-за боли, отсутствия пиши, постоянного жара и других способов истощения тела под действием насильственной метки, организм больше не сможет защищаться и места укусов начинают восстанавливаться. Ее след на несколько тонов светлее кожи, отметины схожи с шрамами, чем отличаются от следа обычной метки, так как сам способ укуса другой.

Омега закрыл глаза, моментально погружаясь в беспамятство. Было сложно определить уснул он или потерял сознание. Сейчас все было сложно.

Пятнадцатого декабря он возвратился в особняк. После пятнадцати дней одиночества, в мире, окутанного либо тьмой, либо болью, он покинул эту чертову спальню, насквозь пропитанную его муками и запахом крови.

На улице шел снег, было жутко холодно, на омеге нелепые, больше на несколько размеров, домашние тапочки, спальные штаны, очередная рубашка Чона и пальто. Он шел мелкими шажками, держась за старшую горничную, единственного человека которому он позволил себя коснуться, и то временно, чтобы добраться до особняка. Тело ломило нещадно, конечности почти не ощущались от этой сводящей с ума боли, его трясло не хило, по сетчатке больно бил цвет временного земного покрова.

Он потерял сознание даже не выйдя из мёртвого сада. Пронзающая кости боль в коленных чашечках при падений, сильная хватка женщины, словно она хотела вырвать его руку с корнем, ее отчаянный вопль навеки останутся в памяти.

А так же мысли: «Почему она так воет, я же не умер», и вкус крови во рту, наверно, укусил язык при падении.

И его догадки были верны, язык опух, когда он в очередной раз пришел в себя, только уже в новой_старой спальне.

Тэ так жалел о своем пробуждении, так хотелось заснуть снова надолго, а если можно, то навсегда. Так потускнело в его глазах от этой эйфорической боли, в голове так пусто, совершенно пусто.

Совсем скоро Тэхён сдался, перестал бороться за свою жизнь. В один миг, взял и принял свою погибель с облегченным вздохом из потрескавшись губ. Перестал мазаться заживляющим гелем, толку никого, но повязка каждый раз сдирала окровавленную плоть, стал есть тогда, когда мог, не заставляя себя ни разу, спал дни, и совсем не корил себя за свою слабость, больше не лил слезы. Просто устал. Окончательно.

Еще он перестал ждать его.

Кажется, он даже снился ему, омега вспомнил вкус его губ, голос, будоражащий нутро, глаза, которых он целую вечность не видел и пробуждение, словно снег замело все, его образ, тепло, что грело по ночами, его касания по оголенным плечам, по выпирающим позвонкам, абсолютно все. Даже не оставив следа, жалкого напоминания того, что он был.

Реальность сурова.

Как только он перестал цепляться, все начало проходить: боль, страдания, жар, непостоянный рваный сон. Омега усмехнулся, все самое кошмарное в его жизни ушло, когда он мысленно начал рыть голыми руками себе могильную яму.

Двадцать пятого числа, на двадцать пятый день своего могучего одиночества, он мог свободно есть, принять ванную, несколько часов лежать на постели и вяло играться с Бао и Куаном, которых почему-то пустили в особняк, и чувствовать шевеления ребенка.

А на двадцать седьмой день до сих пор только единоличного существования, персонал сообщил, что ему нужно обновить гардероб, а он отказался вылезти из постели, им самим пришлось закупаться, без него.

На тридцатый день его, казалось, вечного одиночества и стабильности в повторяющихся днях пришел конец. Но это только казалось.

Тэхён сидел за накрытым столом в девять вечера и не мог унять дрожь в теле. Джин позвонил, поздравил с днем рождения, пожелал самого-самого и передал поздравления от родных, даже отправил фотографию подарка для именинника. Омега слушал его вполуха, отвечал на вопросы невпопад и раз за разом проверял время, смотря на настенные часы.

Прошло три часа. Блюда остыли, спина и шея безбожно затекли. Тэхёну даже удалось посмеяться негромко над своей глупостью, и он встал из-за стола, скрипя ножками по мрамору. В тишине пошел вверх, в спальню, к собакам.

На кровати его покорно ожидала черная матовая коробка, с черным бантом.

«Чудесный цвет» — думал он, без особого интереса открывая крышку. А внутри, прикрытая шелком чудесного цвета, лежала картина, та, которую он хотел глубоко внутри, но ни разу не произносил своё желание вслух.

На картине его речка, осень, желтизна и тот же ракурс. Тот, который… когда он не один.

Тэхён дрожащими руками прикрыл материей картину, словно свои воспоминания и, не закрывая крышой, продвинул по простыне коробку к изножью. Сам залез на кровать, лег, привычно обнимая себя за плечи и неотрывно смотрел на подношение, его подношение.

В висках знакомо колотило, в затылке покалывало от дикого желания отыскать в недрах этой коробки записку, обычную, можно даже типичную открытку с бесящим «Нарру Birthday», купленную за несколько тысяч вон, можно, все можно, лишь бы было. Тэ не поддавался искушению, знал, знал, что его ждет, там под картиной с золотыми оправами, защищенной стеклом, под ворохом дорогого шелка все того же чудесного цвета. Очередное разочарование и ничего больше.

Нет, спасибо, уже проходили, не надо, честно, не стоит, второй раз не куплюсь.

Тэ потерял счет времени после сорок восьмого дня того самого. Как-то не считалось дальше. Сознание блокировало даже возможность того, что число может перевалить за пятьдесят, шестьдесят или что-то трехзначное.

На пятьдесят третий день он вышел на прогулку. Омега не считал, как-то само получилось, он не виноват. Его сознание просто хреновый защитник. Все дело в этом.

Он смотрел на речку под тонкой корочкой льда, старательно избегал фрагментов в памяти, где он стоял тут, когда была осень, когда он не был один не считал дней, как запечатлено в картине, надежно спрятанной под кроватью, в том виде, в которой он ее обнаружил на постели.

Снег шел большими хлопьями, вскоре Тэ был частично завален им. Ему это нравилось. Пар изо рта, собаки играющиеся неподалёку, умиротворение, красные щеки и хруст сухого снега под подошвами чоновых зимних ботинок. От последнего сердце замерло, неприлично долго, словно решило больше не качать так необходимую кровь по органам.

Тэхён до ослабленных конечностей боялся обернуться и спугнуть иллюзию, мираж того, что он снова не один. Что это действительно Чон во всем черном с ног до головы, ярко выделяющийся на фоне снега, покрывшего всего вокруг. Омега боялся, но оказывается, уже несколько минут беззвучно смотрел на альфу, так же, как он на него.

Альфа без единого звука, одной губой прошептал единственное: «Можно?», а омега не выдержал, закивал отчаянно, словно чуть промедли он с ответом, то Чон возьмет слово обратно и никогда не повторит. И заплакал, впервые за последние четырнадцать дней своего одиночества длиной в пятьдесят три дня.

В огромных объятиях альфы омега даже с животом маленький, несмотря на это лишь он идеально вписывался в них.

Малыш, после долгой разлуки (не ментальной, а физической) со связным, пинался, его крошечное сердце забилось быстро-быстро, а Чон его услышал, понял, принял и нет, не сожалел.

Ни капельки.